— Глеб, пожалуйста! — Умоляет она, ее тон находится где-то между смехом и нытьем.

Хотя мне безумно интересно узнать, что она не хочет, чтобы я видел, я не могу долго выносить ощущение ее тела, прижатого к моему. Мой член уже начинает твердеть.

Мэл безрезультатно тянет руки к моей поднятой руке, и я опускаю ее, чтобы оставить между нами пространство. Она отшатывается назад, похоже, застигнутая врасплох моей внезапной готовностью вернуть ей конверт. Мне так и хочется протянуть руку и поддержать ее, но я и так уже достаточно намучился с удачей для одного дня. Я не должен рисковать контактами с Мелоди. Не тогда, когда я нахожу ее такой опасно пьянящей.

— Спасибо, — задыхаясь, говорит она, заправляя за ухо прядь густых черных волос.

Она принимает конверт, когда я протягиваю его ей.

— Вы двое просто смешны, — говорит Тиффани, опускаясь в кресло, как будто ее выбило из колеи наше поведение. — Я собираюсь на работу. Пойдем, Энни. Тебе тоже лучше собраться, если хочешь, чтобы тебя подвезли.

Они встают вместе и направляются в коридор, из которого я только что вышел.

Замешкавшись в дверях, Тиффани поворачивается и смотрит на Мелоди.

— Просто покажи ему, Мэл. Ты должна гордиться собой. Это большое достижение.

Ее слова заставляют меня сгорать от любопытства, когда она исчезает, оставляя нас одних на кухне. Тишина заполняет пространство, за ней следует неловкость, которая проистекает из моей неспособности оставаться наедине с Мэл, не желая делать с ней грязные вещи.

Борясь с низменными побуждениями, я беру себя в руки.

Когда я снова перевожу взгляд на Мелоди, то с удивлением замечаю на ее лице неуверенное выражение. Зажав полную нижнюю губу между ровными белыми зубами, она смотрит на меня сквозь густые ресницы своими темными, почти черными глазами.

Когда речь заходит о Мэл, я привык ожидать от нее упрямства, откровенности и дерзости. Эта вновь обретенная застенчивость тревожит меня не меньше, чем пробуждает странный защитный инстинкт в глубине моей груди.

2

МЭЛ

Это, наверное, самое приятное и поддерживающее, что сказала мне Тиффани за все время нашего знакомства, и это многое значит.

Стоит ли мне рассказать Глебу?

Я очень взволнована модельным предложением, о котором только что узнала, и Глеб все равно узнает. Лучше просто покончить с этим и надеяться, что он не попытается меня остановить.

Прикусив нижнюю губу, я сдерживаю нервы, глядя в его зеленые глаза цвета морской волны.

Боже, как же трудно сосредоточиться, когда он так на меня смотрит. Когда он приближается ко мне, мое сердце трепещет от нервного предвкушения. Только Глеб может двигаться, не издавая ни единого звука. Это почти нервирует, и все же его плавные, грациозные движения настолько естественны для него, что я не могу не восхищаться его скрытным самообладанием. От вида его опасно привлекательных, почти кошачьих, угловатых черт лица и поразительных зеленых глаз у меня в одно мгновение перехватывает дыхание.

Обычно мужчины не кажутся мне такими привлекательными. Так же, как мышь не находит домашнюю кошку особенно приятной для глаз. Но Глеб — высокий, смуглый и красивый, да еще и с комплексом мрачного, задумчивого спасителя в придачу. Конечно, ему не мешает то, что именно он спас меня от пожизненного рабства в качестве секс-рабыни какого-то больного ублюдка.

— Что ты должна показать мне, Мелоди? — Спрашивает он, его шелковисто-гладкий русский акцент и мягкий, ровный голос заставляют мурашки бегать по моей плоти. Он никогда не называет меня полным именем.

— Если я покажу тебе, ты пообещаешь не злиться? — Это дешевый трюк, я знаю, — заставить его пообещать, не зная, из-за чего он может разозлиться. Но все, о чем я могу думать, это о том, сколько проблем у меня будет.

Ведь Глеб будет в ярости, когда узнает, что я натворила. Скрыла. А надо было не делать ничего, что могло бы привлечь ненужное внимание, пока опасность не минует. Это были его единственные указания. И что же я сделала? Подала заявление в лучшее модельное агентство, которое потенциально могло бы поместить меня на обложку очень известного нью-йоркского журнала, не говоря уже об очень публичной нью-йоркской модельной сцене. Я знаю, что ему не понравится то, что я сделала, поэтому надеюсь, что мой трюк поможет смягчить удар.

Его угловатые брови опускаются, образуя резкие нисходящие линии, которые подтверждают его подозрения.

— С чего бы мне злиться? — Глаза Глеба сужаются, его проницательный взгляд с легкостью проникает в мою душу, и мне кажется, что он уже знает, что я скрываю, но ждет, когда я это скажу.

— Просто пообещай, — умоляю я, сердцебиение учащается, а в животе застывает узел тревоги.

— Хорошо. Я обещаю, что не буду злиться. — Его тон сух, это верный признак того, что он смеется надо мной — по крайней мере, внутри. Мне еще не приходилось слышать, чтобы Глеб смеялся по-настоящему. И после того, что я собираюсь ему рассказать, я знаю, что сегодня он тоже не будет смеяться.

Тем не менее, от этой мысли у меня потеют ладони.

Я не должна так сильно заботиться о том, что думает мужчина. Меня вообще не волнует, что думают обо мне мужчины. Но с Глебом я не могу не желать его одобрения. Возможно, это просто какой-то посттравматический комплекс жертвы — моя благодарность за то, что он спас меня, усилилась до нездоровой степени, так что кажется, будто я влюбилась в него по уши.

Все, что я знаю, — это то, что необъяснимая преданность, которую я испытываю к нему, уже несколько недель держит меня в узле. Но это не объясняет, почему мой желудок вздрагивает каждый раз, когда он входит в комнату. И мысль о том, что я могу разочаровать его, ненавистна мне гораздо больше, чем следовало бы.

Именно поэтому я не хочу, чтобы он знал, что я сделала.

Потому что он ненавидит, когда я ставлю под сомнение его правила или оспариваю его решения. Я точно знаю. Потому что я часто это делаю.

— Помнишь, недавно к нам заходила фотограф Дани, подруга Сильвии? И предложила устроить фотосессию?

Глеб, как бесшумная тень, следит за моими движениями, когда я возвращаюсь к кухонному столу. Нехотя я открываю манильский конверт и на ходу достаю фотографии.

— Да? — Говорит он, но его ответ больше похож на вопрос. Затем его взгляд снова падает на снимки, которые я раскладываю по столу. Я могу прочесть буйство эмоций, мерцающих в глубине его взгляда. Но его лицо остается неподвижным, безмятежным, как гладь озера, отражающего небо, ничем не выдавая себя.

С трудом сглотнув, я продолжаю.

— Ну… она посоветовала мне отправить фото в несколько агентств, чтобы узнать, смогу ли я получить от них предложение стать моделью.

Глеб резко поднимает глаза, чтобы встретиться с моими, и я вижу в них злость, несмотря на его обещание. Тем не менее я продолжаю, понимая, что лучше сорвать пластырь, чем затягивать с этим.

— На следующей неделе у меня первая профессиональная фотосессия, — шепчу я, мой голос почти извиняющийся, хотя я не жалею о своем успехе. Просто мне не нравится разочаровывать Глеба, и я готовлюсь испытать на себе всю силу его гнева после того, как призналась в своем неповиновении его желаниям.

— И как это поможет тебе держаться в тени? — Спрашивает он, его голос такой же ровный и спокойный, как гладь горного озера. Затем он испускает тяжкий вздох — первое истинное выражение разочарования, которое, как я знаю, таится внутри. Закрыв глаза, он помассировал виски, словно ища в себе чрезмерное терпение, необходимое для работы со мной.

— Глеб? — Неуверенно произношу я, наклоняясь ближе, так как беспокойство поглощает меня. Ненавижу, когда он закрывает глаза, потому что только так я могу понять, что он чувствует на самом деле. Но пока я не уверена, что довела Глеба до предела и мне стоит бежать.

Он никогда не поднимал на меня руку и даже не намекал, что может это сделать. Но я на собственном опыте убедилась, что мужчинам нельзя доверять, какими бы внимательными они ни притворялись поначалу. Глаза Глеба распахиваются и встречаются с моими с ужасающей силой, от которой у меня дрожит нутро.