Евнух сполз с ложа, наклонился, стараясь достать пальцами до колен. Выпрямился. Сделал еще несколько наклонов и поворотов. Никакого похмелья! Чудо!

Приободрившись, евнух глянул в окно. Судя по положению солнца, он проснулся раньше обычного. На пустой перекладине еще не висела свежая одежда. На прикроватном столике еще не стоял его ежеутренний напиток, приносимый слугой к пробуждению. Вместо него там лежала свернутая бумага. Евнух развернул её, прочел и довольно улыбнулся.

Падхар громко и протяжно зевнул. В тот же миг за дверью послышался голос Сеймё.

— С легким пробуждением, панжавар Падхар! Позвольте войти вашему слуге?

— Входи, — разрешил евнух.

Створки дверей распахнулись, и маленький худой человек, уже далеко не молодой, в синей одежде дворцовой прислуги семенящим торопливым шагом приблизился к ложу. Из-под синего круглого колпака на спину слуги спадала тощая седеющая косица. В руках Сеймё держал поднос с чашей светло-желтого напитка.

— Простите, главный евнух, мою нерасторопность. Я опоздал к вашему пробуждению, — слуга протянул поднос, одновременно склонившись перед господином.

Падхар благодушно кивнул, взял чашу и с удовольствием опустошил её медленными глотками. Сеймё поднял на Падхара темные внимательные глаза, стараясь угадать по лицу настроение господина. Увиденное воодушевило.

— Как прошел вчерашний день? Вы нашли что-то стоящее?

— Ничего, — Падхар поставил чашу на поднос, махнул рукой. — Негодный товар.

Каждый день Падхара начинался одинаково. После утреннего омовения, в котором ему помогал Сеймё, Падхар надевал чистую одежду и отправлялся в главный дворец. Служанки повелителя выводили наложницу прошедшей ночи, и евнух провожал её в «Цветник».

Вернув женщину в её комнату, евнух шел в дворцовый храм. Дербетан там не присутствовал, вознося молитвы богам в собственной молельне. Для остальных же высших чинов дворца утренняя молитва в храме являлась обязательным ритуалом. Здесь все были на виду, здесь велось пристальное наблюдение всех за всеми, малейшие изменения во внешности или в поведении отмечались и фиксировались самым тщательным образом. Отсутствие или опоздание могли быть чреваты сплетнями и подозрениями в неискренности, или, что еще хуже — в измене. Чтобы служить повелителю, мало было просто хорошо исполнять свои обязанности. Самым важным, как давно понял Падхар, оказался талант быть нужным и в то же время незаметным. Он преуспел в умении казаться незначительным, нетребовательным, угодливым, даже жалким. Он ни с кем не сходился в близкой дружбе, не сплетничал, никого не обсуждал, не осуждал и не превозносил. Искусно лавируя меж острых скал в бурном водовороте дворцовых и гаремных интриг, междоусобиц принцев и их свит, Падхар оставался невредим и благополучен.

Молодые дворяне-выскочки втихую или открыто посмеивались над ним, лысеющим круглобрюхим неуклюжим увальнем, да еще и лишенным мужского достоинства. Но те из вельмож, кто провел у трона Дербетана много лет, относились к Падхару иначе. Они знали, как влиятелен и опасен может быть человек, в чьих руках находится интимное удовлетворение повелителя. И Падхар знал, что они это знают. Это несколько тешило его самолюбие. Но порой, в дни дурного настроения и самокопания, ему хотелось не пропеть слова молитвы, а выкрикнуть, как он их всех ненавидит. Всех, стоящих в храме. За их пренебрежение или заискивание, за их насмешливые или опасливые взгляды, за их взятки и подарки. За все их просьбы озвучить устами жен и наложниц прошения к повелителю о снисхождении к родственникам, о повышении ранга и многом, многом другом.

После утренней молитвы Падхар возвращался в свои покои, где Сеймё накрывал для него стол к завтраку и подавал доклад смотрителя королевского ложа о том, как провел повелитель прошедшую ночь с предназначенной женщиной. Королева, уже родившая наследника, являлась в покои супруга лишь по его приглашению. Ночи Обновления принадлежали тринадцати наложницам высшего ранга, по одной для каждого новолуния. На остальные ночи спутницами повелителя становились девушки, выбираемые жрецами храма. Изредка Дербетан сам называл имя той, с кем хотел провести время.

Девушка выбиралась задолго до наступления заветной ночи. Но сама она узнавала об этом лишь в назначенный день, на утренней молитве в храме гарема, когда при получении благословения ей тайно передавался шёлковый лоскуток с печатью, изображающей раскрывшийся цветок. Счастливица являлась к Падхару и предъявляла печать. В обязанности Падхара входило подготовить избранницу, объяснить правила, доставить её вечером в покои повелителя, а утром вернуть в гарем. Иные бедняжки ждали своей удачи годами. Но встречались и те, кто пытался брать судьбу в свои руки.

Падхар внимательно читал доклад о том, каким образом прошедшей ночью наложница Унаат доставила повелителю истинную радость и наслаждение. Женские голоса у дверей, неприлично громкие, заставили его поморщиться. Промелькнула мысль о том, что эти звуки более подходят вчерашнему трактиру, нежели величественной обстановке дворца. Падхар отложил бумагу.

— Сеймё! Что там за шум?

Слуга, приоткрыв дверь, протиснулся в комнату.

— Что там такое? Опят служанки повздорили? Утихомирь их.

— Нет, панжавар Падхар, — Сеймё недоуменно развел руками. — Не служанки. Это… это претендентки на ночь повелителя.

— Претендентки? — изумился Падхар, поднимаясь из-за стола. — Их что, две?

Сеймё пожал плечами.

— Пригласи обеих.

В комнату, чуть не столкнувшись в проеме, ворвались две наложницы с взволнованными лицами. За ними, склонившись в поклонах, втиснулись их служанки. Одну из наложниц, как помнил Падхар, звали Мунжен. Она жила в гареме уже лет пять, и до сих пор еще ни разу не была выбрана жрецами. Имя второй Падхар забыл, но знал, что не прошло еще и полугода с её появления на Лунном острове.

— Панжавар Падхар, — почтительно начала Мунжен, протягивая ему лоскуток шелка с оттиском цветка.

Но вторая наложница, оттолкнув её руку, сунула Падхару такой же лоскут.

— Сегодня я должна идти к повелителю! Вот моя печать!

— Она лжет! — воскликнула Мунжен. — Я получила его в храме. А где она свой взяла?

— Это ты врешь, старуха! — взвизгнула вторая.

Падхар внезапно вспомнил её имя — Далира. Потер пальцами глаза, размышляя о том, где эта дерзкая девчонка раздобыла печать избранницы. О том, что сегодня к повелителю должна идти именно Мунжен, Падхар, конечно, знал. Не зря еженедельно им посылалась коробка отборных засахаренных слив второму помощнику настоятеля храма. Именно во избежание подобных «сюрпризов» главному евнуху гарема полагалось знать всё.

— Дайте сюда свои метки, — Падхар протянул ладони, и принялся рассматривать опустившиеся в них кусочки шелка.

Лоскут Мунжен был новым, края аккуратно обрезаны, и печать выглядела ярче и четче. Клочок, протянутый Далирой, был едва заметно меньше, обтрепавшиеся края явно подравнивали, и печать выглядела расплывшейся и более тусклой.

— Вернитесь в свои покои, — строго глянув на женщин, распорядился евнух.

— Так кто пойдет к повелителю? — с дрожью в голосе спросила Мунжен.

— Да, кто пойдет? — вздернула голову Далира.

— Та, которой положено! — повысил голос Падхар, и перевел взгляд на служанок. — Проводите своих хозяек в покои!

Мунжен покорно покинула комнату. Далира же продолжала стоять перед Падхаром.

— Это должна быть я, — сверля евнуха карими глазами, сказала девушка.

— Ты знаешь, что нет, — ответил Падхар, и потряс зажатым в пальцах лоскутком. — Я еще выясню, как ты обзавелась этим.

— Или пойду я, или не пойдет никто! — прошипела Далира, и, колыхнув длинной юбкой, стремительно выскочила из комнаты.

Падхар вернулся за стол, задумчиво теребя лоскутки шелка. Сеймё, ставший свидетелем этой распри, укоризненно качал головой, охая.

— Такие красивые лица! И такие некрасивые дела, охо-хо-хо. Чаю, панжавар Падхар?

— Пожалуй. Что-нибудь успокаивающее.