Женщин было двенадцать. Нестройной шеренгой стояли они перед евнухом. Их колени явственно дрожали, а руки то и дело норовили скользнуть вверх по телу в намерении прикрыть наготу. Ни одна из них не была той, из-за которой стоило бы тащиться на Рыночный остров в столь скверную погоду — слишком тощие, или слишком коренастые, или слишком рослые, или слишком маленькие. Всё слишком. И все старые.

Падхар перевел угрюмый взгляд на главу отборщиков, стиснул пухлыми пальцами подлокотники кресла, в котором сидел.

— Ты известил меня, что имеется хороший товар. Что за дрянь вы сюда приволокли? На что мне эти тюленихи? Разве в мире больше не рождаются девчонки, что вы наловили старух?

Круглые щеки королевского евнуха недовольно затряслись, когда он принялся выкарабкиваться из кресла.

— Панжавар Падхар, — укоризненно преградил ему дорогу отборщик. — Какие же они старухи? Вот этой, — он кивнул в сторону темноволосой девушки с выпирающими ребрами и угловатыми плечами, — всего тринадцать!

— Ай-й, — досадливо скривился евнух, подходя к девушке. — Какие тринадцать? Я уверен, ей не меньше пятнадцати.

Падхар повернул рабыню к себе спиной, придирчиво оглядел, развернул лицом, и, стиснув ей щеки, заставил открыть рот, чтобы оценить зубы. Отёр ладонь об обивку кресла, из которого только что поднялся.

— Эй, ты! Сколько тебе лет?

Девушка отшатнулась, бросив испуганный взгляд на отборщика. Тот выкрикнул ей в лицо несколько слов на васпе, и, услышав робкий шепот, обернулся к евнуху.

— Я же говорю — ей тринадцать.

Падхар скривился, махнул ладонью и направился к выходу.

— Ай-й. У неё родинки по всему телу. И два кривых зуба. В следующий раз не нужно беспокоить меня по такому ничтожному поводу.

Обменявшись досадливыми взглядами, отборщики обиженно уставились в спину уходящему блюстителю королевского гарема.

Из-за бушевавшей над архипелагом непогоды в тавернах Рыночного острова было немноголюдно. Тем меньше вероятность наткнуться на дворцовых закупщиков, которых рыбой не корми — дай почесать языками, что чиновник его ранга снисходит до питейных заведений для черни. И Падхар позволил себе слегка расслабиться — поужинать не в солидном Устричном доме Большого рынка, а в скромном заведении Малого рынка, где недурственно варили лапшу. И орехи там всегда были свежими.

Под темным плащом розово-голубая хламида королевского евнуха была не видна. Падхар пробрел в наименее освещенный уголок трапезного зала, протиснулся за стол, покрытый потертой тростниковой циновкой. Возвращаться во дворец ему сейчас не хотелось — слишком неспокойно было море. Да и не только сейчас…. Вообще не хотелось возвращаться туда. Он давно уже устал от своей службы. Гарем Дербетана увеличивался, а места больше не становилось. Последний скандал, когда часть покоев тридцать седьмой наложницы отдали новой любимице повелителя, стоил Падхару немало нервов. Лунный остров велик, но и у него есть берега. А сластолюбие владыки поистине не имеет пределов.

Толстяк вздохнул. Сложив ладони на круглом животе и подергивая большим пальцем правой руки, с грустной завистью взглянул на шумную компанию перевозчиков-лодочников поодаль. Как ему хотелось быть таким же свободным, не обремененным властью и обязательствами. Править лодкой, перевозить людей с одного острова на другой, иметь свой дом, семью… В душе Падхара шевельнулась старая обида. Его, сына королевского кормчего, оскопили вместе с тремя десятками мальчиков из знатных семей. И отец в числе других глав семейств, пав ниц, благодарил владыку Дербетана за оказанную честь, отдавая младшего сына на службу. Да, Падхар превзошел отца положением, стал гордостью семьи, но утратил с ней всякую связь.

В сумрак уголка скользнула рабыня, склонилась к Падхару, выслушала заказ и исчезла в потоке света, источаемого сальными светильниками. Вскоре на столе появилась чаша с жирной лапшой и поднос с рубленой тюлениной. Падхар потянул носом, недовольно дернул щекой — недодержали мясо, паршивцы. Как минимум, недели ему не хватило, не успело настояться. Венцом заказа стали две глубокие корзинки: в одной высилась пирамида крупных богрумских орехов, в другой на увесистом плоском камне стояла широкая солонка с сыроватой мелкой темной солью, а рядом лежал сложенный кусок холста.

Выуживая расщепленной палочкой из крепкого рыбного бульона тонкие полосы лапши и водорослей, Падхар с хлюпаньем всасывал их, скользя взглядом по залу. Внимание евнуха привлекли двое чужаков за столом в центре зала, под самым светильником. Первый — беловолосый с бесцветными, как рыбья чешуя, глазами, похоже, знатная персона. Движения размеренны и полны достоинства. Другой, длинноносый, с черными волосами и кривоватой ухмылкой, скорее всего слуга, хоть одет не менее богато. Взгляд, взгляд всегда выдает. Стол перед ними был еще пуст, а чужаки, выслушав разносчицу, нерешительно переглянулись. Беловолосый пожал плечами, оглядел полупустой зал. Взгляд остановился на евнухе. Оценив аппетит, с которым тот ел, беловолосый указал на его стол и показал рабыне два пальца.

Падхар отвернулся, вылил остатки бульона в рот и облизнул губы. Отставил чашу, придвинул поднос с мясом. Поперекладывал ломтики, выбирая в первую очередь те, на которых слой желтого пористого жира был толще, сунул в рот, медленно пережевал, покатал на языке. Да, недодержали. Ядрености нет. Одни огорчения сегодня. Без особого энтузиазма доел остальное. Может, с секкой было бы лучше, но спиртное за собственный счет Падхар пил редко.

Отодвинув пустой поднос, евнух взялся за орехи. Он расправил и расстелил перед собой тряпицу, по левую руку поставил солонку, по правую руку положил булыжник. Взял орех, поместил в центр холста, покрутил, поправляя. Накрыл уголками ткани, взял камень и, примерившись, тюкнул по бугорку. Ему нравился этот процесс, требующий особого навыка. Если ударить слишком легко — орех лишь треснет, придется бить снова и скорлупа развалится не по стыкам. А излишне сильный удар превратит плод в месиво из острой твердой кожуры и мякоти. Падхар тихо радовался каждый раз, когда орех от точного выверенного удара распадался на четыре ровные части, раскрываясь, словно цветок. Подцепляя длинным ногтем мизинца желтоватую мякоть, евнух выковыривал её из кожуры, макал в соль, отправлял в рот и облизывал пальцы. Расправившись с одним орехом, брался за следующий. Гора скорлупок на столе быстро росла.

Возмущенный возглас и звук, с которым кошка срыгивает шерстяной комок, заставили руку Падхара дрогнуть. Удар получился сильнее, чем нужно, и толстяк, отложив камень, раздраженно ссыпал раздавленный орех в мусорную кучу. Оглянулся, ища взглядом того, кто нарушил его внутреннюю гармонию, и ехидно ухмыльнулся. Черноволосый чужак что-то мычал, закрыв нос и рот одной ладонью, а другой рукой махал рабыне-разносчице, требуя унести поднос с тюлениной. Служанка же, растерянно округлив глаза, никак не могла понять, чем недоволен гость. У беловолосого, приложившего к лицу вышитый платок, тряслись плечи. Когда рабыня, наконец, сообразила и унесла мясо, он опустил руку и Падхар увидел, что чужак смеется. Он сказал что-то своему спутнику, а тот ответил длинной возмущенной тирадой. Падхар расслышал несколько знакомых слов, которыми приезжие с севера характеризовали иные местные блюда — «тухлый», «вонь», «гнилой», и снова насмешливо прищурился. Не всякий мог по достоинству оценить специфику дусан-дадарской кухни.

Закончив трапезу, Падхар поднялся из-за стола. Грохот ливня по крыше уже сменился ленивым перестуком отдельных капель. Можно было возвращаться на Лунный остров. Бросив взгляд в сторону иноземцев, евнух увидел, как они переглядываются и с опаской возят палочками в мисках с лапшой, не сделав ни глотка. Падхару стало отчего-то неловко перед иноземцами, словно втом, что они остались голодными, была его вина. Проходя мимо их стола, он остановился, сложил руки на груди и учтивым тоном обратился к беловолосому, применив свои знания северного языка.