Феликс вообще, в первые минуты после битвы, ни о чем не мог думать, так как его голову заполонили сотни неуемных вопросов, словно стая назойливых мух, и каждая жужжала над ухом, не давая сосредоточиться. Больше всего его, конечно, интересовал преобразившийся Дэй, который, после битвы, вновь стал прежним, одноруким пастухом в поношенной одежде. Усмирив безудержный огонь, он устало облокотился о стены деревни, и долго сидел в молчании, будто молясь кому-то, и никто его тогда не трогал, пока он сам не встал, и не подошел к Феликсу.

— Вот и еще одна тайна раскрыта, мой добрый друг. — сказал он, пока Феликс отдыхал, сидя на скамейке и глядя на серебряные костры вдалеке у тихого озера, где придавали огню тела защитников деревни. Солнце уже зашло, и на небе зажглись яркие ночные огоньки. — Правда, толку от этой тайны не много.

— Унлаха мне уже рассказала немного про тебя, хотя и не все, что мне хотелось бы услышать. — ответил Феликс, не отрывая взгляда от костров.

Предводительница древесных дев действительно рассказала Феликсу о том, кем на самом деле был Дэй. В это трудно было поверить, но Дэй оказался одним из семи сынов Иакира, и одним из военачальников армии, что когда-то, в незапамятные времена, выступила против Короля-Ворона Хасиналя и Хранительницы Древа леди Лалафэй. Но по ее же словам, Дэй в то время выглядел по-другому, и носил другое имя. О многом она умолчала, и Феликс не стал допытываться, понимая, что нужных ответов ему все равно не дождаться. Да и как ему казалось, Унлаха и сама не знала о том, что приключилось с Дэйем после войны, и почему он так сильно изменился.

— Мне было горестно снова брать в руки меч, и вдвойне горестно было обманывать дорогих мне людей. — ответил Дэй, присаживаясь рядом. — Но я счел это правильным, так как дал себе обещание жить новой жизнью, и к тому же, враг может воспользоваться этим знанием для своих злых целей. Когда-то я уже был заклеймен злом, проклят на бесконечную ссылку и вечное покаяние. В то забытое время враг и обманул меня в первый раз, направив по ложному пути.

— Так это правда? Ты тот самый Кирфаэль — хранитель негасимого пламеня?! — Феликс не смог сдержать обуревавшего его чувства удивления, странным образом смешавшегося с отголосками злости к пиктам, которые еще не потухли после битвы, и поэтому возглас его вышел похожим на обвинение. Но ему было все равно, так как перед ним сидел некогда великий воитель из неземного рода.

— То имя, что ты сейчас назвал, не мое, и никогда не принадлежало мне. Свое же имя я давно утратил и забыл, как забыл и многое другое из прошлой жизни. — слова Дэя были наполнены горестями и тяжестью. — Мне, наверное, уже никогда не удастся вспомнить всего, что мне было так дорого, и что я принес в жертву, дабы искупить свои грехи. Я утратил право называться сыном Златорогого Владыки, и отрекся от своей силы, дав зарок жить как человек. Но даже мне было не под силу обойти законы мироздания, и поэтому бессчетное множество раз я умирал и перерождался, теряя свой облик, силы и память. Сейчас мои воспоминания подобны сновидениям, самые дорогие из которых я всеми силами стараюсь удержать. Так что не жди от меня чего-то большего, чем то, о чем я уже успел рассказать тебе, потому что о большем я и сам не ведаю.

Долго еще они сидели в молчании, наблюдая за тем, как медленно догорают погребальные костры. Глядя на мерцающий, словно драгоценные камни, дым от костров, Феликс думал о том, куда же теперь отправляются души погибших ведьм? Может быть также, как и царь ферасийцев, они поднимаются вместе с серебристым дымом на небо, где им открываются врата в Святые Уделы? Потом он вспомнил о Гантэре, и тоже подумал о том, где же он сейчас.

— Тем утром… — вдруг начал Феликс. — Однажды утром, за несколько дней до нашей встречи… Это ведь ты спас меня тогда от зоарийцев?

Дэй нахмурил лоб, будто пытаясь что-то вспомнить.

— Ты говоришь о той погоне в Шальнумале, когда за нами гнались злые порождения королей Ва-Келья? О зургалах?

— Нет. О зургалах, но не о тех. Они ведь меня и до этого преследовали, эти вороньи всадники, еще в Стелларии. Тогда, в тирнийском лесу, во время грозы на меня напали эти твари, а ты меня спас. Это ведь был ты тогда, в колпаке?

Взгляд Дэя вдруг остекленел, а затем его тронула тревога. Он отложил свой посох и схватился рукой за плечо Феликса.

— О чем ты говоришь? Кто тебя спас? Когда?

— Я ведь уже только что все сказал. На поляне, недалеко от имперского тракта. Там был этот смертоносец-зургал, который собирался меня убить. Тогда же ко мне на помощь и явился мечник, ну прямо точь-в-точь как ты. И колпак, и меч огненный. И как это у тебя так выходит их призывать? Тоже, небось, какая-нибудь алхимия? — Феликсу вдруг стало до жути интересно все, что он совсем недавно увидел. Горести улетучивались вместе с мерцающим погребальным дымом, и ему захотелось разузнать побольше обо всех чудесах, которые явил сегодня Дэй. Но тот, похоже, совсем не услышал последние слова Феликса. Лицо пастуха омрачили тени, и он погрузился в глубокие раздумья.

— Я не мог быть там. — наконец медленно проговорил он. — Ты точно в этом уверен? Как тот мечник выглядел? Ты рассмотрел его одежды? И самое главное — какой был его меч?

Феликс задумался. А ведь и правда, у того меченосца были немного другие одеяния, более потрепанные и заплатанные. Те доспехи, которые сегодня явил Дэй, были богатые и нарядные, тогда как у того, другого воителя, они были совсем изношенные. Да и меч у Дэя тоже отличался — он был волнистым, с яростным оранжевым пламенем, а у мечника на поляне пламя было белым, а клинок — истерзанный ржавчиной и коррозией.

Тут и Феликс задумался. Он знал, кому принадлежит тот непригодный для битв клинок. В прошлый раз он отбросил эту мысль как глупую шутку, ведь он даже представить себе не мог, что тем, внушающим благоговейный страх и восхищение мечником, может оказаться вечно зарывшийся в книги Джаспер. Тот все время твердил, что меч ему нужен лишь для показухи, чтобы оказывать нужное впечатление. Но сейчас, когда даже однорукий пастух преобразился в легендарного воителя, эта мысль уже не казалась ему такой уж безумной.

— Унлаха рассказывала, что у тебя было шесть братьев. — Феликс посмотрел на все еще встревоженного Дэя, который смотрел перед собой невидящим взглядом. — Что с ними стало? И что стало с Иакиром?

— Мои братья… — Дэй будто бы очнулся ото сна, услышав голос Феликса. — Четверо вернулись в Святые Уделы, а один… Отдал свою жизнь за меня.

Тут Феликс увидел, как по щекам Дэя покатились слезы. Он не стал наседать с расспросами, и тихо сидел, ожидая пока Дэй сам решит заговорить.

— Что же до моего отца. — продолжил разговор Дэй после долгой паузы, но при этом голос его был тверд. — То он сгинул навеки из этого мира. Как я уже сказал, всего мне не вспомнить.

Феликс продолжал сидеть, и ему хотелось задать еще больше других вопросов, но, как и сказал Дэй, вряд ли он получит на них ответы. Сон и нестерпимая усталость начали брать свое, и вскоре Феликс сам не заметил, как уже оказался у своей постели. За окном уже начало светать, когда он плюхнулся на кровать.

***

Когда Феликс проснулся, солнце уже коснулось западных верхушек леса, а священные костры давно догорели, и теперь озеро было укрыто легкой пеленой тумана, похожего на невесомую белую вуаль невесты. Часть арлекинских войск после преследования пиктов уже вернулась обратно в деревню, и теперь вокруг поселения ведьм были разбиты множество разноцветных военных палаток, над которыми развивались многочисленные знамена тех или иных родов. Королевская семья шалаль тем временем уже покинула лес, а вот Нананиль осталась. По большей части как раз к племени рамуа и принадлежали подоспевшие войска, которые теперь стояли радужным лагерем у опушки леса.

Недолго просидев в угрюмых раздумьях, отгоняя все еще преследующий его сон, который становился все более тревожным и будто стремился прорваться в реальность, Феликс решил, что нужно как можно скорее отправиться в путь. Они и так долго засиделись на одном месте, и медлить больше нельзя.