— Как думаешь, слова Аньи, ну, про Обериля, действительно имеют в себе правду? — чуть понизив голос, спросил Феликс.
— Если вспомнить, что я до этого уже про него слышал, то очень даже похоже на правду. По крайней мере то, что эту дьявольскую вещь, — Эскер взглядом указал на парящий перед ним палец, — называют именем Короля-Чародея, я точно уверен. Да и имя королевы Ильфеймы я тоже слышал несколько раз. Про нее тут говорят более охотно, чем про Обериля. Она, вроде как, святая, которой тут ставят храмы, как у нас Силестии. Если бы мы пошли через врата Фераса, то ты мог бы их увидеть.
Разговор продолжался долго, и Дэй тоже подключился к их беседе, рассказав о том, что там, откуда он родом (Феликс так понял, что это где-то на границе между Эльрой и Лирой — Старых Городов, расположенных на Южном континенте), тоже почитают Ильфейму, и ценят ее за мудрость и красоту, правда и называют ее другим именем — Шахразира — мудрая птица; а еще — Синуразира — птица, навеки покинувшая дом. В сказках же запада она была известна под именем Белой Алет. После рассказов Дэя они вновь молчали, а потом опять говорили. И Феликс не мог сосчитать, сколько прошло времени, так как само его восприятие исказилось, как это обычно бывает только во сне. Хоть никто и не чувствовал усталости, а силы все еще присутствовали даже у лошадей, и не было ни жажды, ни голода, все равно было решено устроить привал. На пути им то и дело попадались покинутые селения, причем дома были построены из камня, и своей архитектурой напоминали бретальские, которые любили укладывать в основание большие булыжники, а сверху уже строить из серого большого кирпича. Правда в этих местах дома все же были намного красивее, чем невзрачные, но крепкие бритальские. Постройки здесь были все украшены разноцветной росписью, а крыши и арки имели причудливые формы сказочных созданий. В одном из таких домов они и остановились. Это было большое помещение, походившее на казарму, со множеством спальных мест и других предметов повседневной жизни. В закрытых помещениях свет от ламп не так сильно растворялся, и создавалось впечатление, что просто наступила ночь, которая настигла их на обычном постоялом дворе. Но все же местная обстановка сильно волновала Феликса, и он то и дело нервно поглядывал в открытое окно, на залитые драгоценным светом гладкие луга, тянувшиеся в беспредельную пустоту. Он все еще помнил слова Рольфа о том, что в этих местах обитают опасные твари.
— Этот дом выглядит так, будто его покинули совсем недавно. — пробормотал Феликс, оглядывая помещение.
Они не стали отвязывать друг от друга веревки, и собрались в общем зале, где развели огонь в большом, осложненном разноцветной лепниной камине. В качестве дров они использовали несколько фигурно вырезанных стульев и столов, которых тут было в избытке. Осматривая помещение, Феликс заметил Милу, который с потерянным видом деревенского дурачка пялился на один из пыльных гобеленов, висевших на стене. Подойдя ближе, Феликс увидел, что это была красивая, лазурная ткань с золотой вышивкой, изображающей стройную человеческую фигуру с крыльями, изогнувшую спину и выпятившую грудь, намереваясь подуть в длинную трубу. И волосы у этой фигуры были такие длинные, что доходили до самых ног. Глядя на этот рисунок, Феликсу почему-то вспомнились капелланы Ярички, у которых были такие же золотые трубы, звуком которых они воодушевляли армии на героические подвиги и вселяли ужас в сердца врагов. Но потом Феликс заметил, что гобелен был испорчен кровавыми отметинами и символами. Но это не были грубые мазки, которые обычно остаются, когда раненый человек случайно прикасается к чему-либо. Знаки были явно намеренно выведены, и складывались в пугающий узор, напоминающий придавленного камнями человека, воздевшего руки к небу, словно прося пощады. Глядя на эти оккультные знаки, Феликсу стало не по себе, и он, сам того не понимая, положил левую ладонь на рукоять меча. В последнее время он начал замечать за собой эту новую привычку, которая, по его мнению, являлась следствием его тренировок с Хьеффом, хотя, Феликс еще довольно неуклюже обращался с мечом, и быстро уставал, размахивая тяжелыми, обмотанными тканью, ножнами. Но кровавые отметины действительно напугали Феликса, и он не видел в их грубых мазках ничего доброго.
— Пресвятая Дочь Милости, это что, кровь? Но кто мог сотворить такое? — проговорил он, рассматривая гобелен.
— Вы тоже это видите, господин Феликс? — завороженно произнес Милу, не сводя взгляда с лазурной ткани. — Это знаки нашего доброго Господа.
Феликс ощутил, как после слов Милу его сердце неприятно сжалось и заболело.
— Надеюсь, что ты говоришь про этот красивый рисунок… ангела, так ведь? Или может это фея? Очень похоже на фею… — запинаясь проговорил Феликс, в надежде, что слова Милу касались именно самого гобелена.
— Нет, я говорю о других… Вот этих, которые поверх. — сказал Милу, указывая пухлым пальцем на кровавые рисунки. — Видите?
— Господь всемогущий, Милу, да ты сошел с ума! — не выдержал Феликс. — Разве ты не видишь, что они нанесены кровью?!
— Должно быть это сделали добрые праведники. — блаженно произнес Милу. — Преподобный говорил, что все тела наши принадлежат Господу, и потому святы знамения, если выведены они кровью праведников.
— Это богопротивные знаки Придавленного. — послышался за их спинами тихий голос Эскера. — Мученика из Алгобсиса. — наемник посмотрел сначала на Милу, прищурив свои тяжелые глаза, а затем перевел их на Феликса, и его взгляд немного смягчился. — Давай отойдем в другое место, хорошо? Нужно поговорить.
Прежде чем отойти, Феликс еще раз печально посмотрел на Милу, который все еще не отрывал жадно-завороженного взгляда от испорченного кровью гобелена. Эскер отвел Феликса в другой конец комнаты, где царил полумрак, и из которого можно было увидеть всех, кто находился в зале. Почти все наемники сидели около камина. Некоторые из них смазывали мечи, другие чинили порвавшиеся в походе сапоги, или просто тихо говорили друг с другом. Шалаль, с невозмутимыми лицами играли в кости с Арелем и еще несколькими наемниками. С ними был и Хольф, который показался Феликсу немного изменившимся, как будто грязи на нем стало меньше. Вечно растрепанная борода сейчас выглядела более ухоженной, да и цвет поменялся на белый. Может быть это игра света и тени, но даже лицо его будто бы помолодело. Но поразмыслить над этим странным явлением Феликсу не дал встревоженный голос Эскера:
— Я уже давно наблюдаю за этим неспокойным парнишкой.
— А, ты о Милу… — потерянно проговорил Феликс, и в душе обрадовался, потому что думал, что Эскер хотел сказать ему что-то более страшное, касающееся их пребывания в этом месте.
— Я все думал, о каких это «святых землях» он говорит, и когда нас схватил Изеул, то понял, что он имел в виду Алгобсис. — в голосе Эскера прослеживалась злая настороженность. — И сейчас я полностью убедился в его безумных мыслях. Нам нельзя позволить этому мальчишке прийти в то проклятое место.
— Ты уже столько раз упоминал этот город, но так толком ничего и не рассказал. — нахмурив брови, сказал Феликс. — Как я могу принимать решения, когда сам не знаю, к чему они могут привести?
— Значит сейчас самое время рассказать тебе про этот город, хотя сами мысли о нем уже неприятны, что уж говорить про слова. — мрачным тоном сказал Эскер, в котором Феликс услышал печальную тяжесть, словно перед ним сейчас стоял не мужчина в рассвете сил, а измученный долгой дорогой старик, который вознамерился рассказать о своей прожитой жизни. Усевшись на стул, Эскер подался вперед, и глядя на свои руки, соединил кончики пальцев. — Начать стоит с того, что Алгобсис — это вовсе не святая земля, как о ней говорит Милу. Если ад, которым нас так любят пугать набожные служители церкви, действительно существует, то этот город является его земным воплощением. Это может показаться странным, но историю в Алгобсисе очень ценят, и вряд ли найдется еще подобное ему место, где так бережно относились бы к летописям и книгам. Поэтому нам известно про этот город очень многое, и еще большее нам хотелось бы забыть. Иногда так и происходит, и некоторым из нас приходится принимать небулу, чтобы придать забвению самые неприятные воспоминания. Я говорю про своих товарищей, конечно. Некоторые, побывав в Алгобсисе, уже не могут забыть про него, и мысли их все время возвращаются к этому злому месту. Они становятся одержимыми, а некоторые сходят с ума. Даже мне поначалу приходилось туго.
