— Да и черт с тобой, приму ответственность на себя, тем более Виктор все проверки прошел и все подписки дал. Виктор, ваша супруга… только это относится к государственной тайне высшей категории, даже в Политбюро об этом знает только три человека… в общем, ей не двадцать восемь, а только двадцать три… на днях исполнится. Да, она в университет поступила в двенадцать… и смиритесь с тем, что женились на гениальной девчонке. Но теперь-то она всяко уже взрослая, солидная… на что очень хочется надеяться, замужняя дама. Думаю, вас эта новость не очень расстроит, все же вы женились-то не на паспорте, а на этой заразе… но… в общем так. В любом случае, вам вероятно следует это знать — по крайней мере, чтобы не беспокоиться о здоровье ваших детей…

Когда Вера уже ложилась спать, Витя спросил:

— А чего я про тебя еще не знаю?

— Теперь ты про меня знаешь уже всё, за мелкими исключениями, про которые никто никогда не узнает, их женщины вообще никому не рассказывают.

— А… а почему раньше не говорила?

— Ты же слышал, что Лаврентий Павлович сказал: это государственная тайна высшей категории. Кроме меня об этом знали только товарищ Сталин, Лаврентий Павлович и с недавних пор товарищ Тихонов. Теперь еще и ты, и этого достаточно. Да и прав был Лаврентий Павлович, когда сказал, что не в паспорте дело: у меня иногда возникает впечатление, что я в этой теплой компании знающих вообще старше всех. Не просто же так меня Старухой прозвали: чувствует народ во мне что-то такое… Ладно, спим: завтра снова на работу… да, ты что-то говорил про пуансоны, которые давления не выдерживают?

В конце февраля состоялся очередной, уже восьмой Съезд Советов. В правительстве была идея провести чрезвычайный Съезд еще в конце тридцать шестого года, но идея поддержки в руководящих массах не нашла: слишком много «ответственных товарищей» из-за войны в Монголии были туда переброшены для оказания «неотложной помощи» столь резко расширившейся дружеской стране и физически не успевали вернуться до конца года. А случится Съезд месяцем раньше или позже — это особой роли все же не играло.

То есть большинство людей считало, что эти месяцы были не особо важны, но некоторые товарищи думали иначе. И за два месяца провели «воспитательную работу» среди избранных делегатов так, что новая Конституция была на Съезде принята практически единогласно. За этим Лаврентий Павлович очень внимательно следил, и результатами остался очень доволен. Лично ему больше всего радости доставило то, что идеи некоторых товарищей Съезд единодушно отклонил, и Закавказская республика осталась единой. Впрочем, с республиками по новой конституции все вообще было интересно: Союзные и автономные теперь получили равные права (за мелкими исключениями, особо оговоренными в принятых там же, на Съезде, законах). Полностью исключалась любая дискриминация населения по национальному признаку и социальному происхождению, провозглашалась «свобода совести», вводилось обязательное восьмилетнее образование (тоже в деталях расписанное в отдельном законе). И в целом все остались довольны. Ну, почти все.

Вере, несмотря на положение (отнюдь не социальное) пришлось на Съезде изрядно потрудиться. Ведь мало того, что некоторые положения новой Конституции Сталин включил в окончательный текст по ее предложениям (некоторые «поправки» она, пользуясь «служебным положением», непосредственно Иосифу Виссарионовичу и занесла, минуя «конституционные комиссии»), так ее еще и избрали в Президиум Съезда. По той причине избрали, что она была единственным делегатом с тремя голосами, так как ее избрали сразу в трех избирательных округах. В Лианозовском, что было всем понятно. В Бурятском национальном округе: там на химкомбинате и на авиазаводе у Верхнеудинске вообще другие кандидатуры не рассматривались. И в Лесогорском: трудно было даже представить, что в Синицком и окрестностях выберут кого-то другого. А так как закон вообще не предусматривал ограничений на количество мандатов…

А Закон об образовании Вере пришлось вообще самой составлять — по настоятельной просьбе Иосифа Виссарионовича: кто-то ему успел доложить, что учебная программа всех школ НТК именно ею и была составлена, так что он решил, что лучше Веры с такой работой никто не справится. Ей, конечно, пришлось этот закон перед товарищем Сталиным отдельно отстаивать, однако он согласился, что «восьмилетка действительно нужна». «Хитрая» восьмилетка: в школах обязательное обучение длилось семь лет, а затем каждый школьник мог выбирать, где ему учиться еще один «обязательный» год. И выбор был простой: или в ФЗУ, или снова в школе — но за школу требовалось уже платить. Немного, но все же…

Точно так же платными были и девятый с десятым классом, которые становились обязательными для поступления в высшие учебные заведения. А «национальные особенности» союзных и автономных республик отличались лишь тем, что в автономных допускалось обучение на национальном языке лишь в начальной школе, а в союзных можно было и среднее образование на таком языке получить — то есть восьмилетку на родном языке закончить. Ну а старшая школа и тем более институты нигде «национальных языков» уже не предусматривали — но это уже не было «обязательным уровнем образования».

Свидетельства о среднем образовании в республиках (любых) выдавались — опять-таки «по желанию получателя» или двуязычные, или на русском языке, с той лишь разницей, что в «автономиях» национальный язык помещался на отдельном вкладыше. А русский…

Русский язык по Конституции объявлялся государственным, и в связи с этим произошло некоторое разделение «пассивного» и «активного» избирательного права: избираться на любые должности от районного уровня и выше могли лишь лица, русским языком владеющие. И на работу в госучреждения такого уровня так же принимались лишь лица, русский знающие.

Были еще мелкие ограничения «свободы вероисповедания»: никакие религиозные убеждения не давали права уклоняться от единых для любого гражданина Союза обязанностей. И за обсуждением всех этих «национально-правовых исключений» Съезд, как и обещала Сталину Вера, «не заметил» того, что из Конституции пропала статья о праве выхода республик из Союза…

После того, как Съезд закончился, Иосиф Виссарионович заехал к Вере в гости:

— Ну что, сильно умаялась? Честно говоря, я думал, что хоть кто-то, да возмутится тем, что мы из проекта статью о выходе из Союза исключим.

— Я не умаялась, я просто специально кипеш поднимала. Делегаты-то эти как дети: им подсунули блестящую игрушку — и они на коробку из неструганных досок, в котором игрушка лежала, внимания и не обращают. А насчет закона об образовании у меня и сомнений не было, что примут: если бы они и дальше спорить начали, я бы просто прикинулась, что мне плохо стало — и все споры сразу прекратились бы.

— Ну, артистка!

— Нет, прикидываться-то не пришлось. Так что остались мои таланты невостребованными…

— Востребованные твои таланты, востребованные: закон-то именно ты писала! И народ его утвердил, значит все твою работу одобрили. Всего один голос был против — а разве это не успех?

— Закон, конечно, штука хорошая, но вот сколько сил придется положить, чтобы его реализовать…

— Не твоих сил. Твоя теперь забота будет ребенка родить и растить его. И… Я думаю, что ребенок должен гордиться своей матерью, так что уж не обессудь… официально орден Ленина ты получаешь за… не помню уже, сама прочитаешь за что. А на самом деле, считай, за то, что Конституция единогласно принята: ты для этого очень много сделала. Ладно, не буду тебя отвлекать…

А вечером, в разговоре в Лаврентием Павловичем, он высказался немного более откровенно:

— Если бы я не знал, что в двадцать втором ей было восемь лет, то решил бы, что она тогда за спиной Ильича сидела, когда спор об структуре СССР шел, со своей обычной недовольной рожицей сидела, и с тех пор только и думала, как бы половчее ненужные статьи в Конституции переписать так, чтобы и вышло именно по-моему, и никто чтобы этого не заметил.