— Вот, — бормочет Леви, видя выражение моего лица, и протягивает мне то, что осталось от бутылки. Я грациозно беру ее и подношу к губам, прохладная вода мгновенно смачивает мое воспаленное, пересохшее горло и делает дыхание в миллион раз легче.

Не желая расставаться с ней, я держусь за бутылку, как за защитное одеяло, когда Маркус подходит ко мне сзади. Дверь оставили приоткрытой, и Роман толкает ее, позволяя ей до упора открыться, прежде чем заглянуть внутрь.

Ужас наполняет меня при мысли о том, что он, должно быть, видит внутри, и я наблюдаю, как его брови выгибаются, интрига проступает на его красивых чертах.

— Что за чертовщ…

Я вздрагиваю, когда он умолкает. Не нужно быть гением, чтобы понять, к чему он клонил. Я гребаная дикарка. Большинство людей в моей ситуации просто пырнули бы парня ножом, но не я. Мне пришлось отрезать половину его гребаной ноги.

Что, черт возьми, со мной не так?

Роман переступает порог, и мы следуем за ним.

— Ты уверена, что все мертвы? — Спрашивает Леви, когда его взгляд останавливается на мужчине, прислонившемся к стене, сидящем в луже собственной крови, а его икроножная мышца, идеально срезанная, покоится у его ноги. — Других охранников не было?

Я качаю головой, не в силах отвести взгляд от мужчины.

— Я… Я думала, что уложила их всех, но потом тот парень снаружи…

Леви кивает, когда я замолкаю, понимая то, что не было произнесено вслух — что я была далеко не так скрупулезна, как следовало бы, и они должны быть готовы к тому, что кто-то может выскочить в любой момент, чтобы попытаться закончить работу. Хотя мысль о том, что это произойдет сейчас, когда парни здесь, пугает меня уже не так сильно, как раньше.

Руки опускаются мне на талию, и я чувствую, как Маркус подходит ко мне сзади, когда я оглядываюсь через плечо на человека без икры на полу.

— Ну, трахни меня в задницу и зови меня Фредом, — сияет он, его пальцы сжимаются на моей талии с величайшей гордостью и уважением. — Ты все это сделала сама?

Я сглатываю и снова смотрю на него, пытаясь прочесть по его лицу, чтобы убедиться, что мне это не мерещится.

— Я, эээ… да.

— Черт возьми, — бормочет он, изумленно качая головой. — Посмотри на эти брызги и расположение. Это как гребаное произведение искусства. Это невероятно. Я сам не смог бы сделать это лучше. — Его взгляд опускается, чтобы встретиться с моим, он хмурит брови, и на краткий миг я могла бы поклясться, что в его взгляде мелькает нервозность. — Ты… — он вздрагивает, делая паузу для самого быстрого вопроса. — Ты хотела бы, чтобы я забрал срезанную мышцу? Я могу сохранить ее для тебя, как гребаный трофей. Я знаю, что язык в моей комнате выводит тебя из себя, но это… блядь, детка. Если ты этого не хочешь, я возьму ее для себя.

Я выгибаю бровь, потребность чувствовать вину за то, что я сделала, быстро исчезает.

— Знаешь, искренность в твоих глазах иногда заставляет меня забыть, насколько ты ненормальный на самом деле, — говорю я ему. — Возьми это мышцу. Она вся твоя, но, чтобы ты знал, эта штука не поедет со мной домой в машине. Ты можешь привязать ее к крыше.

Маркус улыбается мне так, словно все Рождественские праздники наступили одновременно.

— Я собираюсь выгравировать твое имя на его коже и выставить его напоказ, — говорит он мне, как будто это величайшая честь. — Я когда-нибудь говорил тебе, какая ты чертовски невероятная? Каждый раз, когда ты попадаешь в какую-нибудь дерьмовую ситуацию и я думаю, что ты вот-вот сломаешься — ты идешь и делаешь что-то, что сводит меня с ума. Срань господня, детка. Если ты не позволишь мне боготворить тебя до конца твоей чертовой жизни…

— Если ты закончил возбуждаться из-за ноги парня, — бормочет Роман, которому надоело всепоглощающее обожание брата. — Нам нужно проверить этот дом.

Маркус закатывает глаза, но, тем не менее, берет меня за руку и ведет через дом. Я внимательно наблюдаю за парнями и вижу, как они молча осматривают каждую комнату, пытаясь понять смысл всего, что произошло, просто глядя на беспорядок, который я оставила после себя. Они не задают вопросов, а я, черт возьми, не даю ответов, но мне это и не нужно.

Они заглядывают за каждую дверь, не оставляя камня на камне, проверяя каждую мелочь, которую я упустила. Номера телефонов, нацарапанные на рваной бумаге, количество посуды в раковине, мусор, разбросанный по всем комнатам. Разочарование на лицах каждого из них говорит о том, что они не нашли того, что искали.

— Пошли, — наконец говорит Роман. — Давай проверим подвал, а потом сможем убраться отсюда. Шейн выглядит так, будто ей не помешали бы приличная еда, душ и собственная гребаная кровать.

Мальчики кивают, и когда Роман тянется к маленькой ручке, ведущей в подвал, мое сердце разрывается, когда я вспоминаю, что именно — или кого — он увидит там, внизу.

Вырываясь из объятий Маркуса, я мчусь к Роману, когда дверь распахивается, мое сердце бешено колотится от отчаяния спасти его от ужасов, которые его ожидают.

— ПОДОЖДИ, — я выбегаю вперед, обгоняя его и протискиваюсь между ним и дверью, упираясь руками в оба косяка, когда ошеломляющий запах ее разлагающегося тела врывается через открытую дверь.

Роман пристально смотрит на меня, читая язык моего тела, как будто он написан у меня на лбу ярко-красным маркером.

— Чего ты не хочешь, чтобы я видел? — требует он, его глаза сужаются до щелочек, когда этот ужасающий шрам напоминает мне, насколько осторожной я должна быть, когда дело касается Фелисити.

— Ты чувствуешь этот запах? — пробормотал Маркус, быстро взглянув на Леви, когда все трое столпились вокруг меня, заинтересовавшись.

Леви кивает, и я поднимаю на него взгляд, моя рассеянность только еще больше расстраивает Романа.

— Шейн, — рявкает он. — Скажи мне, что, черт возьми, происходит. Сейчас же.

Черт.

Я прерывисто выдыхаю, мое сердце вылетает из груди и падает в руку, чтобы весь гребаный мир увидел. Я знаю, что он видит боль и сожаление, написанные на моем лице, и, судя по ужасу, зарождающемуся в его глазах, он точно знает, к чему это приведет.

— Когда меня привезли сюда… она… Я не могла…

— Кто она? — рычит он, звук вибрирует прямо в его груди и посылает волну беспокойства, пробегающую по моим костям.

В моем горле образуется тяжелый комок, и меня захлестывает опустошение, но чем дольше я тяну, тем хуже становится, поэтому я смиряюсь, зная, что ему это нужно гораздо больше, чем мне.

— Фелисити, — наконец произношу я, мой голос срывается от сожаления.

Роман даже не дает мне шанса объясниться, прежде чем хватает меня и швыряет обратно к своим братьям с безжалостной силой, которая сбивает меня с ног. И вот так он уходит, его шаги эхом отдаются в огромном подвале, когда он мчится к женщине, которую любит.

К женщине, которой я никогда не буду.

7

Роман

Тело Шейн вылетает из моих рук. Я смутно осознаю, что мои братья подхватили ее, прежде чем она упала, и, черт возьми, я знаю, что слишком сильно толкнул ее, но в тот момент, когда сладкое имя Фелисити сорвалось с ее губ, весь ход мыслей покинул меня.

Ничто другое не имеет значения, кроме как добраться до нее.

Перепрыгивая через две ступеньки за раз, я мчусь вниз, в подвал, который выглядит как гребаный притон шлюх. Камеры стоят вдоль каждой стены, половина из них открыта, в половине из них разные женщины, их спины прижаты к твердому бетону, но отсутствие румянца на их щеках говорит мне, что они давно умерли.

Два охранника лежат у подножия ступеней, у одного зияет дыра в шее, у другого перерезано горло, но по тому, как кровь запеклась на его теле, ясно, что этот ублюдок был уже мертв, прежде чем она его прирезала.

Не сбиваясь с ритма, я прыгаю через ржавые перила, не желая тратить драгоценные мгновения, переступая через их тела, пытаясь найти свою девушку. Охрана не важна. Мы можем вернуться к этому, как только Фелисити снова окажется в моих объятиях.