«А, пущай сами разбираются! — махнула рукой Анна Анисимовна. — Не маленькие уж, и грамотные оба».

Она подхватила отяжелевшие лукошки и пошла тропинкой к избе. Перед тем, как войти через калитку во двор, оглянулась на крышу над ним. Полуистлевшие однорядные доски там набухли от дождей, и вдоль и поперек, бородавками засели на них ржавые лишаи.

Во дворе Анна Анисимовна расстроилась еще больше: над головой сверкали щели, сквозь них и теперь, после дождя, тягуче падали капли. Деревянные козлы вымокли, отсырели и дрова в поленницах. Совсем бесприютно станет во дворе, когда наступит осень и зарядят нудные, на целые сутки, холодные дожди.

«Надобно доставать тес, нанять двух-трех мужиков, чтобы покрыли крышу», — с этими мыслями Анна Анисимовна вышла на улицу, закрыла ворота на замок и пошла мимо плетня, мимо безмолвной школы к станции.

Небо было хмарное, как поздней осенью. Пригорок, казалось, промок насквозь, трава на нем под резиновыми сапогами скрипела. И проселок выкупало так, что зеркальцами засверкали лужи.

Анна Анисимовна вышла на тропку, тянущуюся по обочине проселка, которую обрамляли редкие белесые травинки. Здесь тоже ступать было неудобно, сапоги скользили, как бы пытаясь затащить хозяйку в кюветик с желтоватой дождевой водой. Но Анна Анисимовна не хмурилась, не ворчала, а смотрела вокруг с удовольствием. «Напилась земля дождичка, добрая уродится нонче картошка, — радовалась, чертя сапогами полоски на глинистой тропке. — И хлеба вона подтянулись, да помолодели. Недельки через полторы вовсю станут жать рожь, ежели заведрит».

Дорога пошла серединой клеверного поля. Тропинка здесь кончалась, и Анна Анисимовна свернула в тучный, по колено, травостой. Шагала по нему, путая ноги в стеблях, приминая к земле алые влажные шарики.

Сапоги сразу заблестели, очистившись от дорожной глины, сквозь резиновые голенища обдавало холодком.

Выбравшись на стриженую площадь, Анна Анисимовна увидела недалеко прицепленный к трактору долговязый агрегатик, который споро шел вдоль ало-зеленой кромки клевера. Рядом двигался другой трактор, тоже «Беларусь», с тележкой на резиновых колесах, из хобота агрегата в тележку ливнем лилась измельченная трава. «С вилами делать тута нече, — мысленно заспорила Анна Анисимовна с бригадиром Байдиным. — Машины хорошо управляются. И трахтористам дождь нипочем, в кабинках сидят. Пошто звать-то меня было ни свет ни заря, вилами воду небесную грести?»

По клеверной стерне шагалось легко. Все глуше становился за спиной Анны Анисимовны однозвучный, как говор Селиванки под мостом, машинный гул. Близко, за песчаной насыпью, показалась станция с розовым кругляшом водокачки, белым зданием вокзала и приземистыми, почерневшими еще в давние времена от паровозных дымов деревянными домами.

Анна Анисимовна смотрела на станцию ласково, по-родственному. Сколько она исходила по ее улицам с бидончиками и плетенками после того, как перебралась жить на пригорок! Не то что ребятишки, бабы и мужики, каждая тамошняя собака ее знает. Даже самые злые кобели не гремят цепями и не заливаются хриплым лаем, как бывало на первых порах, а только скулят, выглядывая из щелей в воротах, когда она проходит кривыми станционными переулками.

Анна Анисимовна любовно осмотрела жавшиеся друг к другу огурцы в лукошках: «По два с полтиной за кило запрошу. Теперича спрос на них агромадный, торговаться не станут поездные. Разберут мигом, вона огурчики какие славные».

Ветер неистово рвал тучи над Марьяновкой, как хозяйки разрывают слежавшуюся овечью шерсть, метал и разбрасывал их. По всему небу бежали голубые трещинки. Они ширились, тесня остатки туч к горизонту. Солнце будто решило отплатить за все дождливые дни — вторая половина августа началась тридцатиградусной жарой. Дороги, травянистые лога, пригорки, крыши домов просохли за день-два. В огородах влага держалась дольше, схоронившись под тенистой картофельной и огуречной ботвой.

Анна Анисимовна возилась с тяпкой за плетнем: принялась заново окучивать картошку. Выходила в огород, как только возвращалась со станции. Терпеливо подгребала чернозем под каждый куст. Не прошло и недели, как по всем рядкам кусты выстроились словно букетики — ровные, с белыми и фиолетовыми звездочками на макушках.

А за забором, на школьной половине, вид стал неописуемо унылым и сиротливым. После дождей сорняки разгулялись по всем ложбинкам, полынь и лебеда вымахали раза в три выше ботвы. «Вота как обернулось! — думала Анна Анисимовна, поджимая губы, стоя у забора с полукруглой, насаженной на березовый черенок тяпкой. — Готовенькое отобрали, а до чего картошку довели? Впору тама ребятишкам в полыннике в кошку-мышку играть». И нетерпеливо поглядывала на мост через Селиванку: не появится ли на своей голубой машине председатель Соловаров? Уж как хотелось Анне Анисимовне встретиться с ним здесь, у плетня, повернуть его к школьному огороду и сказать с усмешкой: «Наряжай сюды, председатель, силосный комбайн, вишь, добра-то сколькуще».

Проходили дни, а на пригорок никто так и не поднялся. «Чё это я топчусь-то! — принялась Анна Анисимовна ругать себя. — Земля мне не чужая, пропадет картошка вовсе. Пойду!»

Она решительно перелезла через забор и принялась проворно рубить хвощ, полынь, лебеду, которые тесно, по-родственному перемешались. Досталось и тяпке изрядно. Анна Анисимовна раза четыре сходила в Марьяновку, в бригадную кузницу, снова и снова затачивала тяпку на наждаке, пока управилась с сорняками. Школьный участок преобразился: по всей его шири стлалась ровная чистая зелень ботвы, кустики, прибранные, причесанные, потянулись вверх.

Анна Анисимовна окучивала последние рядки на дальнем конце огорода, когда за плетнем зашелестела трава и послышалось знакомо-звонкое и радостное:

— Здравствуйте, тетя Аня.

Анна Анисимовна медленно, недоверчиво подняла вспотевшее лицо: за плетнем, в нескольких шагах от нее, стояла Настя — простоволосая, в ситцевом платье в полосочку с короткими рукавами. И так к лицу было ей дешевенькое платье, так доверчиво и радостно светились Настины глаза, что Анна Анисимовна торопливо выпустила из рук тяпку и с ответной улыбкой пошла навстречу. Но тут заметила Настины руки — узкие, загорелые, с розовыми ногтями, перевела после этого взгляд на свои — бугристые, с засохшими пятнами земли, в царапинах и ссадинах, и нахмурилась сразу.

— Здорово, здорово, — ответила ворчливо, нагибаясь за тяпкой. — Шибко долго гуляла, пропадала картошка без ухода-то.

— Так уж вышло, тетя Аня, к родственникам ездила, — сказала Настя виновато, пряча руки за спиной.

Потом Настя перегнулась через плетень, попросила:

— Дайте мне тяпку, а вы отдохните.

— Опосля времени явилась, девка. Зараньше надобно было браться.

Анна Анисимовна повернулась к Насте спиной и сердито затюкала тяпкой, рубя остатки лебеды и разбрызгивая чернозем. Когда холмик земли вырос под последним кустиком картофеля, она выпрямилась. Настя стояла на том же месте, прижавшись животом к плетню.

— Стой, стой, — усмехнулась Анна Анисимовна. — Эдакое уж время настало: девки развлекаются, а старушки урожай ростят.

Она перелезла с тяпкой через забор и пошла к избе, ступая по узенькой тропинке, извивающейся между картофельной ботвой и грядками.

— Тетя Аня… — позвала негромко Настя.

Анна Анисимовна уходила все дальше.

— Тетя Аня! — крикнула Настя, сжав руками коричневую кромку плетня.

Анна Анисимовна, сняв с плеча тяпку, вошла через калитку во двор. На Настю она так и не оглянулась.

Поднимаясь по скрипучему, чуть наслеженному крыльцу в сени, Анна Анисимовна увидела продетую в железную скобу на двери, сложенную вдвое лиловую бумагу. «Зинаида, видать, приходила», — тут же возникла у нее догадка. Зинаида, марьяновская почтальонша, облюбовала ту скобу давно и, не тратя времени на поиски хозяйки избы, оставляла в ней то письмо, то открытку, то соцстраховские и иные квитанции.