— Славно было, — с удовольствием разминая плечи, сказал Степан. — Покосил от души, и не надоело. Пожалуй, и завтра надо будет сходить.

— Пойдем, пойдем, — живо подхватила Анна Анисимовна. — Как не пойти? Покос — он все хвори, тоску-кручину изгоняет. С народом побаешь, воздухом луговым вволю надышишься, вовсе отрадно на душе-то…

— Славно было, — повторил Степан.

После ужина он умылся по пояс холодной водой, надел серый костюм с галстуком. В горнице запахло одеколоном.

— Неужто ишо на гулянку тянет? — удивилась Анна Анисимовна. — Прилег бы, отдохнул. Опосля покоса и поспать!

— А я не устал, — быстро выпрямился Степан, зашнуровав выходные полуботинки. — Мог бы еще ночь напролет косить при сегодняшней луне. Посмотри, как она светит!

Анна Анисимовна взглянула из окошка на полную, сверкающую луну, вздохнула:

— Когда придешь-то?

— А ты меня не жди, — сказал Степан. — Спи спокойно. Ворота, если хочешь, закрой. Я могу с огорода через калитку зайти.

«Значится, опять на всю ночь», — взгрустнула Анна Анисимовна.

Закрыв за Степаном ворота, она вернулась в горницу и начала занавешивать окна. Сразу припала лицом к стеклу, заметив в крайнем слева, освещенном окне школы Анастасию Макарову. Короткая белая штора там была наполовину раздвинута, и в расщелину видно было розовое платье с длинными рукавами. Тоже приоделась, причесалась, на гулянку собралась. Смотрела Настя на избу не отрываясь, захватив щеки ладонями.

«Степку ждет, — догадалась Анна Анисимовна, прикрывшись тюлевой шторой и пристально наблюдая за Настей. — Проглядела, кажись, как он в Марьяновку пошагал. А може, видела да теперича переживает. Разонравилась чё-то учительша Степке: на покос сёдня не захотел ее позвать и в школу вечером не пошел. Уж не Михалина ли Воеводина его завлекла, не к ей ли домой заспешил на свидание?»

Зелеными угольками вспыхивали шалые глаза Михалины. Анна Анисимовна вспомнила, как днем на покосе, во время обеда, она при всех бесстыдно прижималась к Степану… Обеспокоенно заворочалась на табуретке, размышляя, позовет ли сын завтра Настю на покос и как он поведет себя на лугу с Михалиной. Подумала встревоженно и о том, как бы охочая до мужиков вдова, которой бог и рожать-то не дал счастья, не приворожила Степана совсем, зельем бы каким не напоила…

Анна Анисимовна отвернулась от окна, поудобнее устроилась на табуретке, взяв со стола спицы и большой белый клубок шерсти. Свитер Степану она почти уже связала, остался только один рукав. Но что-то спицы сегодня ее не слушались. Анна Анисимовна то и дело бросала их на стол и подпирала руками подбородок. «И чё она никуда не уезжает? — думала, глядя сквозь тюль в школьное окно. — Половина лета уж прошла. Пошто торчать здеся ей, не своруют, чай, раскладушку да книжки в ее комнатке». Спустя минуту мысли ее потекли уже по-иному. Вспомнила снова услышанное сегодня от старика Кондратия там, на лугу: ехать-то ей, поди, некуда, коли родителей нету…

«Може, на чаек в избу ее позвать? — приподнялась живо с табуретки. — Схожу! Боязно ей одной небось в пустой-то школе. И о родителях у Настасьи порасспрошу». Но тут же поостыла, заколебалась: а вдруг сын явится, не понравится ему?

Посидев еще, Анна Анисимовна сердито поджала губы и схватила спицы со стола. «Чё растаяла-то? — принялась ругать себя. — Пущай стоит, пущай глядит! Все они горюнятся эдак, когда мужики к им не идут». Но и на тонких, высверкивающих спицах будто отражалось Настино лицо. Анна Анисимовна припоминала каждый шаг учительницы по разомлевшей от жары луговой траве, каждый поворот ее головы. «Погоди-ка, вилы откудова она взяла, когда спозаранку побегла на покос? В школе-то их нету. Поди, из ребятишек кто из дому для ее захватил. Накидала травы многуще, руки от непривычки небось болят у её сёдня». Мысленно восстановила во всех подробностях и то, как держала себя Настя после приезда председателя Соловарова. «Не больно-то она на него глядела, хоть и подкатил на легковушке. Все от ребятишек да от Степки не отходила».

Потушив в горнице свет, Анна Анисимовна опять не удержалась, посмотрела, приподняв занавеску, на школьное здание. «Тама Степка! — встрепенулась, моментально поймав взглядом в противоположном окне, над шторкой, освещенное лампочкой лицо сына. — Дождалась-таки, пришел он из Марьяновки к ей».

И тут же Анна Анисимовна подошла к койке.

— Спать уж надобно, — проговорила вслух, как бы оправдываясь перед собой. — Завтра ранышко на покос идти.

В постели, приластившейся к уставшему телу, Анна Анисимовна повернулась на правый бок, закрыла глаза. И через несколько минут уже дышала тихо и ровно.

…Степан пришел на восходе солнца, когда Анна Анисимовна собиралась идти в хлев доить корову.

— Ну что, мама, на покос? — спросил весело, погладив черенок прислоненной к стене в сенях литовки.

А спустя минуту литовка начала призывно вызванивать под лихую пляску бруска.

— Рано точить-то принялся, — умиротворенно сказала Анна Анисимовна сыну, полнясь радостным ожиданием и ощущением приближающихся страдных часов на лугу. — Ты поешь сперва, молочка и чайку попей. На покосе, сам знаешь, силенка надобна.

Ничего у Степана расспрашивать не стала, будто и не провел он всю ночь по-соседству, в Настиной комнате.

Кладбище тянулось за крайними домами на той стороне Марьяновки по обширной бугристой луговине. Слева к нему близко подступал небольшой сосновый бор, справа озерцом лежало на косогоре чуть забелевшее в эту пору ржаное поле.

От избы Герасимовых до кладбища версты полторы ходьбы. Но с пригорка оно виднелось хорошо — с потемневшими, а кое-где и свежими, еще не успевшими заветриться деревянными крестами под зеленой накипью берез, черемух, тополей, рябин…

Анна Анисимовна и Степан смотрели на кладбище, стоя у ворот. Она — в черном, повязанном под подбородок платке и в васильковом платье, он — в сером костюме и при галстуке.

— Пойдем, — сказал Степан призадумавшейся матери, бросив взгляд на часы. — Времени у меня остается мало.

День стоял жаркий, безветренный. Белые одуванчики облаков часто накрывали солнце, и Анну Анисимовну со Степаном по пути на кладбище то и дело обгоняли несущиеся по земле тени.

— Дождить как бы не принялось, — проговорила Анна Анисимовна с тревогой, подняв глаза к небу. — Сегодня, поди, сено уж мечут бригадные. Покосы-то мы с бабами разворошили вчерась, просохли небось.

Повернулась к молчаливо шагавшему Степану:

— Побудь ишо пару дней. Огурчики теперича разгулялись, землянига, шиповник, бруснига поспела. В лесок за рыжичками сходим… Успеешь в город-то, в гости тама никто тебя не ждет.

— Не могу, мама, — покачал головой Степан. — Отпуск мне не на все лето дали, через четыре дня — на работу.

Анна Анисимовна примолкла. С грустью окинула пристальным взглядом берега Селиванки, где местами еще лежали чуть побуревшие, сушившиеся под солнцем травяные валки, будто прощаясь с ними. Вспомнила, видно, пересвист литовок на тех лугах, смех и говор мужиков и баб, которые без Степана уже не будут казаться ей такими родными.

Чем ближе подходили Анна Анисимовна и Степан к кладбищу по петляющей через ржаное поле дороге, тем кучнее выходили из-за деревьев кресты, словно договорились поглазеть на них. Когда поравнялись с первыми рядами бугорков, Анна Анисимовна перекрестилась строго и скорбно, взглянула на сына:

— Не забыл, где отцова-то могилка?

— Забываются дома и улицы, но не могилы, — ответил Степан раздумчиво.

Он пошел впереди в глубь кладбища по узкой утоптанной тропинке, которая извивалась среди густого разнотравья между столпившимися холмиками. Шагал Степан неспешно, оглядываясь по сторонам. Густо, как копешки на щедром травами лугу, скучились холмики на кладбище. Анна Анисимовна, прожившая в Марьяновке все свои шестьдесят лет, и то часто не узнавала, кто покоится в них. Да и откуда ей было знать всех? Может, прошло полтора века, а то и два, как появилась здесь первая могила. И сколько с тех пор тел предано земле — никому не известно.