Но Степан, который к тому времени уже втянулся в столичную жизнь и вышел в старшекурсники в институте, видимо, не знал о недородах в далекой Марьяновке. Во всяком случае, об этом Анна Анисимовна ничего ему не сообщала. Почти в каждом письме домой Степан напоминал матери о дороговизне в столовых, о том, что обносился… И хотя письма всегда заканчивались бодро: «Ничего, мама, как-нибудь перетерпим», Анна Анисимовна места себе не находила от переживаний: в нужде ее единственный сын, ее гордость и утешение! Казалось ей, бредет он по Москве голодный, оборванный, одинокий, глядя в окна магазинов, и жизнь ему не мила, и учеба не идет на ум… Кидалась к сундуку, развязав платок, в котором хранила деньги, торопливо пересчитывала мятые рубли, трешки, пятерки и бежала в Марьяновку на почту.

Зимой, когда от Степана пришло очередное письмо, узелок в сундуке уже был пуст. Анна Анисимовна поспешила по мосту через Селиванку в деревню — занимать. Пошла сразу к бывшим своим соседям, Зыряновым. «Уж они-то не бедствуют, — размышляла по дороге. — Аристарх сам нонче кладовщиком, все ключи от марьяновских амбаров в его кармане бренчат. И сыновья на доходных должностях: старший, Денис, — продавцом на станции, второй, Иннокентий, — шофер автобуса в райцентре, младший, Тимошка, куриной фермой командует. Отовсюду текут денежки-то к Зыряновым».

Аристарх Зырянов стоял у ворот в дубленом полушубке, в каракулевой шапке, с красным от мороза, чисто выбритым лицом. Смотрел на подходившую Анну Анисимовну молча, с прищуром, наклонив набок голову, будто не узнавая. А прежде, бывало, сам за версту ее окликал…

— Ты чего в эдакую непогодь бродишь? — наконец полюбопытствовал Зырянов, не здороваясь. — В теплой избе сидеть надоело, кости морозца просят?

— Нужда гонит, — сказала Анна Анисимовна, обводя пристальным взглядом справное зыряновское подворье: пятистенок с верандой и под шиферной крышей, весь из сдвоенного теса крытый двор с высокими светлыми воротами, просторный сад с заснеженным табуном пчелиных ульев между кустами смородины и крыжовника…

Разбогател Аристарх Петрович. Кладовщиком в Марьяновке он работал уже лет пятнадцать. «Пошел по своей фронтовой специальности, — любил говаривать при случае. — Я там целую дивизию кормил, обувал и одевал». А вошел он в силу в деревне давно, с первых послевоенных лет, когда в Марьяновке был свой колхоз. Дважды ставили Зырянова заведующим фермой, заместителем председателя и даже председателем. Анна Анисимовна прикинула, что он с той, видно, поры присосался к колхозному.

— Так в чем твоя нужда? — опять прищурил глаз Зырянов. — Сказывай.

Анна Анисимовна поведала в нескольких словах, что сын ее, Степан, просит денег, а их у нее пока нет.

— Студенту подмога всегда надобна, — кивнул Зырянов, сразу став словоохотливым. — Тимофей у меня, слыхала, поди, в городе на ветеринара обучался. Так за четыре года две тысячи с гаком новыми на одежду и пропитание ему отвалили. А куда денешься? Задача наша родительская такая — детей в люди выводить. Тимофей теперь целой фермой ворочает, грамотой любого за пояс заткнет. И твой сын уважаемой фигурой станет, ежели не сопьется. Так-то вот…

— Не сопьется, не из таких, — гордо вскинула голову Анна Анисимовна. Даже в своей нужде она была готова дать отпор любому, кто высказывал сомнение в ее сыне.

— Ну и слава богу. Пускай на сытый желудок набирается ума-разума.

Зырянов, протерев рукавом полушубка стекла, неторопливо водрузил на нос очки. Очками он обзавелся давно и надевал их в особо значительных случаях. Расстегнул полушубок и полез в карман меховой безрукавки, вытащил оттуда черный кожаный бумажник.

— Так и быть, ссужу тебе, — проговорил, копаясь в многочисленных кармашках бумажника. — На одной земле, как говорится, живем и помогать друг другу обязаны. Сколько дать-то? Этих хватит?

Протянул две двадцатипятирублевки, новенькие, хрустящие.

— Бери, бери, — настаивал, заметив нерешительность Анны Анисимовны. — Порадуй сына. Вернешь, когда сможешь. Ну, прощевай покуда.

Гремя связкой ключей, извлеченной из кармана полушубка, Аристарх Зырянов зашагал к амбарам на дальнем конце улицы.

Анна Анисимовна, вздохнув облегченно, помчалась на почту. Из зыряновского кредита оставила себе на чай и хлеб пятерку, а все остальное отправила Степану.

Проходили дни, недели. Анна Анисимовна жила в тревоге, постоянно помня о долге Зырянову. Не в силах была она пока возвратить деньги. Корова совсем сбросила молоко от лютых морозов и плохого корма. И картошки в погребе осталось только для посадки. Встречая Зырянова в Марьяновке, просила подождать.

— Ладно, ладно, — успокаивал тот. — Мне не к спеху. Ты только расписочку дай. Для верности. Ежели еще понадобятся деньги — проси без робости.

А деньги, конечно же, понадобились. Месяца через полтора выслала Степану еще сорок рублей. Заняла опять у Зырянова…

Весной, в самое бедственное время, Аристарх Петрович заявился в избу на пригорке.

— Теперь-то хоть пустишь, не прогонишь? — полюбопытствовал с порога, намекая на давнее, пряча усмешку.

Прошелся по горнице и бросил как бы ненароком, зыркнув на мокрый от стаявшего снега сруб за окном:

— Строиться-то когда будешь? Али силенок все не хватает?

Анна Анисимовна молчала, растерявшись от неожиданного появления Зырянова и встревоженно наблюдая за ним.

— С новостью я, — сказал Зырянов. — У Тимофея свадьба скоро. Отдельную хату молодым сладить думаем. Расходов уйма. Долг-то отдай, девяносто целковых с тебя причитается.

— Потерпи уж до лета, Аристарх, — взмолилась Анна Анисимовна. — Тама огурчики поспеют, молоко ведрами пойдет. Враз я тебе все верну.

— Не могу. Сейчас мне нужны деньги.

— Да где я их возьму-то?

— Это уж твоя забота. Продай хотя бы вон его. — Зырянов повел подбородком на сруб за окном. — Без пользы стоит, сгниет вовсе, пропадет.

— А сама с чем останусь? — вскинулась Анна Анисимовна. — Чё дурной-то совет даешь? Раньше не такой ты был, нужду мою понимал.

— И ты иная была, — усмехнулся Зырянов. — Коса до пояса, глаза синющие… Только недотрогу из себя строила.

Анна Анисимовна распрямила плечи, сердито повела сохранившими синеву ясными глазами. В ней проснулось прежнее, гордое.

— Неужто я Архипа променяла бы на кого?

— Ладно, ладно, это я к слову, — заторопился Зырянов к порогу.

Уходя, предупредил:

— Завтра приду за деньгами. Ты уж найди, приготовь.

Наутро Зырянов с топориком в руке поднялся на пригорок. Походил вокруг сруба, деловито постукивая по бревнам, будто сруб уже перешел в его собственность. Хотел пройти в избу, но Анна Анисимовна сама вышла из ворот.

— Нету у меня денег, не посыпались за ночь с потолка-то. Будут — верну долг.

— Отдай сейчас! — потребовал Зырянов. — Не то через нарсуд взыщу. Али сыновей кликну, чтобы корову твою со двора свели.

«И сведут. — Покрылась холодным потом Анна Анисимовна, представив, как вваливаются во двор все три сына Зырянова и накидывают веревку на рога Милки. — Рази мне одной сладить с эдакой командой?» Лишиться коровы, без которой крестьянке жизнь не в жизнь, она не согласилась бы ни под какой пыткой. Оставался сруб…

— Ладно, бери, — сказала не своим, дрожащим голосом. — За полтыщи отдаю.

— Полтыщи?! — уставился на нее Зырянов. — Полтыщи за эдакий скелет без двора, крыши, пола, дверей, окон? Да ты никак из ума выживаешь?

Полез в карман меховой безрукавки за бумажником:

— Две с полсотней даю. И то жалеючи. Сруб-то, почитай, вместе с тобой состарился. Держи, за вычетом долга, сто шестьдесят целковых тебе причитается.

— Побойся бога, ирод! — рассердилась Анна Анисимовна. — Своего добра мало, захотел поживиться на моем? Не отдам сруб за бесценок! Мы с Архипом два года маялись, покуда поставили его. Лес за полсотни верст из Абатур возили, шоферов, опосля плотников до отрыжки кормили и поили, кажный раз в карман им давали. Не согласен на полтыщи — найду других покупателей.