— Погибли родители Анастасии, — ответил, кашлянув, Кондратий Михайлович. — Ехали осенью, в гололед, в областной центр, на каком-то мосту через Ужву машина перевернулась. А перила на мосту были деревянные, не выдержали… Так она и осиротела.

Наступило молчание. Бабы, вздыхая, смотрели на ольхи, думая о чем-то своем. Мужики дымили папиросами и самокрутками. Только Михалина продолжала насмешливо щурить глаза.

— А ты откуда про учительницу все разузнал? — повернулась она к рассказчику, играя бусами. — Уж не похаживаешь ли к ней сам?

Косари зашевелились, хохотнули, глядя на растерянно замигавшего старика.

— На языке бы твоем литовку править. Тьфу! — Кондратий Михайлович выплюнул с досады только что занявшуюся огнем самокрутку и снова полез в карман вельветовой куртки за кисетом.

Анне Анисимовне надоело зубоскальство сидящей рядом вдовы: «Вовсе стыд потеряла бабенка. Опосля накажу Степану, чтобы подальше от эдакой змеи держался». Оттирала и оттирала она плечом Михалину, глядя на Настю за соседним застольем, среди ребятни. Когда образовался проход между ней и Михалиной, Анна Анисимовна приподнялась, крикнула:

— Наста-асья, пойди-ка сюды-ы!

Мужики и бабы повернули головы в Настину сторону, будто только сейчас заметили ее. Настя не откликнулась, сидела среди ребят, не спуская с них глаз.

А Михалина, воспользовавшись моментом, проворно соскочила с неудачного места рядом с Анной Анисимовной и пристроилась к Степану с другого бока, тесно прижавшись к нему плечом.

— Нехорошо, нехорошо делаете, — проворковала, прикрыв глаза. — Забываете своих, марьяновских.

Степан отодвинулся от нее, встал и сказал, глядя на всех:

— Здесь недалеко Настя, ее ученики. Зачем эти разговоры о ней?

Степан поднял свою литовку и пошел, шурша кожаными плетенками, по стриженому участку прямо к соседнему застолью. Ребятишки уважительно, с любопытством глазея на него из-под кепчонок, отодвинулись, высвободили Степану место рядом с Настей.

— Ну как, мальцы, не обижаете в школе Анастасию Андреевну? — послышался голос Степана.

— Не-ет! — ответил ребячий хор.

И тут же зазвенел смех Насти.

А за этим застольем мужики и бабы молчали, опустив глаза. Анна Анисимовна хмуро покосилась на кривившую губы Михалину Воеводину: «Балаболка окаянная, перцем бы язык твой завязать!»

— Будя рассиживаться, — сказала Анна Анисимовна косарям, поднявшись с места. — Страдовать пора.

И шагнула с вилами к травяным валкам.

Все за ней послушно встали, будто Анна Анисимовна была тут за главного. Мужики принялись точить литовки, а бабы, сложив в сумки и сетки остатки еды, стали вспушивать вилами примятые валки.

На луг ливнем хлынули комары, напоминая вызваниванием о наступлении вечера. Низко опустившееся солнце светило между ольховыми стволами, окрашивая их в красноватые тона. От Селиванки потянуло прохладой. А литовки на лугу все еще свистели, укладывая валки из густого, пахучего разнотравья.

— Председатель едет! — прокатился по лугу голос кого-то из мужиков.

Все почти разом выпрямили спины и, опираясь на черенки литовок и вил, посмотрели на проселок. Будто голубая лодка-моторка по желтой речке, неслась «Волга», обдавая пылью придорожные ольховые кусты. Машина свернула с проселка на стриженую, очищенную от травяных валков площадь луга и, шурша колесами, подкатила к кромке нескошенной пока полосы. Бригадир Байдин с литовкой в руке заспешил к «Волге».

— Здравствуйте, Виктор Васильевич! — громко поприветствовал он вышедшего из машины председателя.

Соловаров ответил кивком головы, окинул взглядом шумный от голосов и лошадиного ржания луг.

— Значит, раззудись плечо, размахнись рука? — повернулся он к бригадиру. — Почему сюда такую толпу пригнали? Где техника? Если будем заготавливать корма дедовскими методами, скот на голодном пайке останется. Вы это понимаете?

Федор Семенович не засуетился, не заюлил, как бывало, а посмотрел на председателя прямо, ответил неторопливо, с достоинством:

— Здесь мы, Виктор Васильевич, издавна косим литовками. Луг, сами видите, приречный, кочкастый, тракторными косилками трав не взять. Подрастут клевера, обязательно выведу технику. Стогомет, копнители, косилки, грабли, волокуши тракторные — все у меня на ходу. А сегодня народ поработал хорошо, немало силоса на зиму для коров заложили, грех обижаться.

А косари уже снова принялись за дело, прокладывая валки к поросшему елями взгорку. Вслед за ними двигалась с вилами пестрая и говорливая бабья толпа.

Соловаров постоял, прислушиваясь к дружному звону литовок, к голосам женщин и ребят-коновозчиков.

— Ну и комаров тут у вас! — замахал он обеими руками, разгоняя назойливо вызванивающий рой.

Только комары не отставали: липли к щекам, затылку, к нейлоновой рубашке председателя.

— Комаров навалом, — отозвался бригадир. — Свежего человека они, кровопийцы, в особенности чуют.

Растирая ладонями искусанные, зудящие места, Соловаров пошел вдоль луга, ступая желтыми туфлями по щетинке состриженной травы.

Когда проходил мимо женщин, бросающих на телеги траву, заметил среди них Анну Анисимовну и невольно придержал шаг:

— А, Герасимова тоже здесь. Что, пенсию себе зарабатываете?

Анна Анисимовна разогнула спину, повернулась к председателю. Соловаров, не выдержав взгляда, отвернулся, уже жалея, что окликнул Герасимову, подумав, что сейчас она накинется на него, огласит луг криком. Но Анна Анисимовна даже бровью не повела. Улыбнулась, сказала Соловарову миролюбиво:

— Погодь, погодь маленько. Сыну моему ишо покажись, шибко он тебя ждал. Побаешь с им.

Вскинула голову, громко позвала косившего неподалеку Степана:

— Степа-а, иди-ко сюды. Председатель потолковать с тобой желает.

Соловаров такого оборота, конечно, не ожидал. Насторожился, пошарил очками в цепочке косарей, пытаясь определить, который же из них Степан, незнакомый ему и оттого загадочный сын Герасимовой. Когда вышел вперед рослый светловолосый парень в майке, в голубых брюках и размашистой, упругой походкой направился прямо в его сторону, Соловаров нагнул голову, озабоченно посмотрел на часы и попятился к голубеющей на берегу Селиванки «Волге». Но любопытство перебороло его, он остановился.

Степан подошел с литовкой за плечом, веселый, возбужденный от азартной, жаркой работы. Протянул загорелую руку, блеснул ровными белыми зубами:

— Степан Архипович Герасимов, отпускник и вечный должник родной Марьяновки. Рад приветствовать молодого колхозного голову.

— Здравствуйте. — Соловаров, не называя себя, нехотя пожал руку. Но глаза председателя смотрели на Степана сквозь стекла очков пристально, изучающе.

— Сколько сил и радости прибавляет вот эта немудреная штука! — Степан погладил ладонью черенок литовки, рассмеялся. — Кажется, что кровь в твоих жилах звенит. Жаль, что отпуск у меня кончается.

Соловаров молчал, продолжая рассматривать Степана. Но стоять так ему надоело, спросил:

— Ну, как там Москва? Если верить слухам, вы оттуда?

— Оттуда. Москва стоит на месте. Вы там бывали?

— Нет, не был. — Соловаров поднес к очкам часы. — Ну, мне пора ехать. Да и вам надо косить, сено корове зарабатывать.

Улыбка сошла с лица Степана:

— Зачем же так грубо… Вы ведь хотели поговорить со мной.

— Ничего я не хотел. Выдумки это.

— А все равно придется потолковать! — взгляд Степана стал дерзким, насмешливым. — Говорят, вы здесь воюете со старушками? Занятие довольно неблагородное.

— Не со всеми, — усмехнулся в тон Соловаров, — а только с вашей матерью. По известным вам причинам пришлось огород ее сильно урезать.

— Видел. А еще какие претензии у вас к ней? Например, по пенсионной части?

— Не заработала она пенсию, — Соловаров скосил очки в сторону Анны Анисимовны, безмолвно стоявшей с вилами около телеги.

— Это только ваше мнение?

— Хотя бы. — Соловаров строго смотрел мимо Степана на дальние угоры и леса.