Тренер качает головой, как будто мы только что потратили впустую две минуты его жизни, затем поворачивается и бормочет:

— Привет, Белл, надеюсь, с твоей сестрой не возникло никаких проблем. Одной из женских лиг повезло бы с ней. Но ты же знаешь, как это бывает.

Самодовольная улыбка расплывается по моему лицу.

— О, не волнуйтесь, тренер. Она прекрасно справляется.

— Рад слышать это. — Он смотрит в сторону.

— Хорошая работа сегодня. Ты действительно играл как мужчина. — Тренер, — говорю, — вы еще ничего не видели.

Хейден

Я останавливаюсь перед катком. Когда я не могу спать, когда мой мозг слишком затуманен, чтобы думать, или когда кажется, что все рушится на меня, я прихожу сюда.

Дворники привыкли ко мне. Пока я держусь подальше от них, я могу использовать каток столько, сколько захочу.

Мне нравится приходить сюда поздно вечером. Здесь так тихо, что я слышу только собственное дыхание и стук своих лезвий по льду. Я действительно могу сосредоточиться, когда я один, когда никто не смотрит и не осуждает.

Но мое сердце замирает, когда я выхожу на арену. Я не один. Каток должен был быть забронирован только до 23:00, сегодня вечером, а уже почти полночь.

Вон там девушка: фигуристка, вертится и занимает весь каток. Она носит узкие черные брюки и свободную футболку. Ее лицо красное и блестит: должно быть, она была здесь какое-то время. Длинные каштановые волосы стекают по ее спине.

Я просто не могу поймать перерыв сегодня. Я зашнуровываю коньки, хватаю клюшку и шайбу и выхожу на лед. Может, я ее напугаю.

Делаю пару ударов по сетке, но не могу войти в ритм. Это не так, как должно быть. Скрежет ее коньков оглушителен. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее. Она летит по льду, прыгает, откатывается назад, вертится и хлещет прямо рядом со мной. Как мне сосредоточиться, когда происходит эта ерунда?

— Эй, — говорю я.

— Эта сторона катка моя, понятно? Так что продолжай вертеться там.

Она скользит до резкой остановки, стреляя по льду. А потом она катится ко мне.

Я ловлю себя на том, что медленно удаляюсь, когда она приближается. Она на самом деле красивая, но не в обычном смысле. Она более поразительна, у нее такое лицо, которое я когда-то видел. Остроугольные скулы, прямые твердые брови и большие осенне-серые глаза, которые, кажется, захватывают меня одним взглядом — или взглядом, которым она сейчас смотрит на меня.

Ладно, может быть, я заслужил это.

Она раскраснелась и тяжело дышит, собирая свои длинные волосы на плече.

— Прошу прощения?"

И ее лицо превращается в знакомую злобную задиристую ухмылку.

Я уже видел это лицо. Я видел это лицо сегодня утром.

— Я тебя знаю?

Она подходит еще ближе с небольшим поворотом.

— Ты играешь за «Соколов»?

— Ага.

— Вы, наверное, знаете моего брата-близнеца Эла. Я Элис.

— Ну да, я не слишком знаком, — говорю я.

— Новичков постоянно режут, так что скажи своему брату, чтобы не расслаблялся.

Близнецы. В этом есть смысл. Волна ненависти течет по моему телу, и я злюсь, что когда-то считал эту девушку красивой.

— Знаешь, — говорит Элис, выхватывая у меня мою клюшку, — я слышала, что люди говорят, что в этом году он может побить рекорд по результативности.

Я скрещиваю руки.

— Да, какие люди?

— Просто люди.

Она ухмыляется той же ухмылкой. Она тянет клюшку назад и бросает шайбу. Она не попадает в сетку на милю, но она даже не держит клюшку должным образом. Она пожимает плечами.

— Я никогда не была хороша в хоккее.

— Не такая, как мой брат. — Она смотрит меня.

— Говорят, что он может быть даже лучше Тремблея. Этот Хейден — сплошная шумиха, никакого фактического завершения.

Она роняет палку, и она с грохотом падает на лед. Темная тень следует за ней, когда она кружит вокруг меня, а затем отрывается ото льда.

— Увидимся. Может быть, на одной из игр моего брата.

Я ничего не говорю, просто смотрю, как она уходит. Наконец нахожу слова и кричу:

— Нет, если я увижу тебя первой!

Но она уже ушла.

Элис

Неудивительно, что так много талантливых игроков задыхаются во время игры. Столько стимулов: ревущая толпа, море королевских синих свитеров с парящим белым соколом, красная вспышка таймера на экране. Если вы позволите всем этим внешним вещам добраться до вас, вы не сможете сосредоточиться на единственном, что имеет значение: на шайбе.

Конечно, есть одно ощущение, которое я не могу не заметить. Я перекладываю свой вес с одной ягодицы на другую и задаюсь вопросом, смогу ли я потереть свою онемевшую задницу так, чтобы никто не заметил. Хотя, возможно, это будет считаться мужским поступком.

Я просидела на этой проклятой скамейке большую часть игры. Я не слишком расстроена; как новичок, я не могу ожидать много времени на льду, пока не проявлю себя. И я работаю над этим. В прошлом периоде я уже отдала результативную передачу Хейдену Тремблею. Кто знает, какую еще магию я могла сотворить там? К сожалению, Хейден отказывается передать мне. Может быть, он злится на то, что «Элис» сказала ему прошлой ночью. Я просто не могла с собой поделать — его нужно снять на колышек, или на пятьдесят.

В любом случае, мы проигрываем в третьем периоде, и осталось всего две минуты.

Тренер Забински бьет меня по спине.

— Тремблей, Белл, идите туда. Посмотрим, как ты забьешь еще один.

Я вздрагиваю от звука своего имени. Осталось две минуты, а тренер ставит меня на место? Должно быть, он действительно в отчаянии. Я перепрыгиваю через борт и катюсь к середине катка.

Хейден — центровой, поэтому он в состоянии принять вбрасывание. Я правый вингер — бомбардир, плеймейкер. Я успокаиваю дыхание и держу клюшку на льду. Я должна закрыть все. Но мой взгляд переносится на Хейдена. Его челюсти сжаты, темные глаза полны решимости. Гнев мерцает в его взгляде.

Мне столько раз говорили: «это всего лишь игра». Но это не так. Хоккей никогда не был для меня просто игрой — он был моей страховкой, моим якорем, моей целью. И выражение лица Хейдена заставляет меня думать, что он чувствует то же самое.

Шайба падает, и я вырываюсь из пространства обратно на каток. Хейден забирает шайбу, и я бегу по льду, едва избежав столкновения с защитниками соперника. Я вхожу в позицию, и я широко открыта. Хейден кидается ко мне с шайбой, и я ударяю клюшкой, чтобы он увидел, что я открыта. Он смотрит на меня и бросает шайбу прямо в сетку.

Сволочь!

Вратарь легко накрывает шайбу, и судья останавливает игру.

Мы катимся к кругу вбрасывания. — Я был широко открыт, — говорю я Хейдену.

Он даже не смотрит на меня.

Еще одна шайба падает, и Хейден проигрывает. Я гоняю шайбу в нашу сторону. Осталась всего минута, у нас нет времени быть рядом с нашей сетью!

Я бросаюсь в зачетную зону, чтобы отобрать шайбу, но игрок соперника бросается на меня. Я задыхаюсь, едва уворачиваясь от него, когда он врезается в доски. Мое сердце колотится в груди. Блин, игроки агрессивные. И огромные. Если я влезу туда, они соскребут со льда куски меня.

Один из наших соперников бросает шайбу, и она отскакивает от штанги и летит прямо ко мне. Инстинкт берет верх, и я хватаю шайбу. Мои ноги могут быть не такими длинными, как у кого-либо, и мое тело может быть не таким большим, но я быстрая. А теперь осталась только я, и за мной борются девять игроков.

Вратарь вырисовывается передо мной, валун на моем пути. Но это мой отрыв. Это моя игра.

И это будет моей целью.

Я бросаю, и шайба летит прямо в пятую лунку вратаря.

Свет гаснет, звучит зуммер, и толпа взрывается громче, чем когда-либо прежде.

Я забила?

Я забила!

Моя команда обвивается вокруг меня, и я теряюсь среди гигантов, сжимающих меня в объятиях. Я откидываю голову назад, рассматривая море королевских синих свитеров.

Но затем я вижу, как одна синяя майка катится обратно к скамейке запасных. Номер девять. Хейден Тремблей. Я думаю, что даже принудительного перехода игры в овертайм недостаточно, чтобы заслужить его уважение.