— Вот именно, ма. Ездим каждый год. А в этом году у меня хоккей.

Это не ложь. Если я поеду на наши ежегодные рождественские каникулы в Мексику — что на самом деле вовсе не рождественские каникулы, а повод для мамы выпить и сгореть на пляже в течение недели, игнорируя Ксандера и меня, — тогда я пропущу несколько игр «Соколов». Я уверена, что смогу найти способ объяснить это тренеру Забински, но я не хочу прекращать тренировки. Я так много работала, чтобы быть здесь.

Кроме того, я не хочу ехать. Я ездила каждый год в течение одиннадцати лет, и всегда одно и то же. И особенно теперь, когда Ксандер решил игнорировать меня каждую минуту бодрствования, в этом нет смысла. Отдых в Мексике ему наверняка понравится и без меня: никто не заставит его полетать на парашюте или взобраться на скалистой горе на ослике.

— Хоккей? — Мама рычит.

— Это все, о чем ты когда-либо думала! Хоккей, хоккей, хоккей! Это просто какая-то глупая развлекательная лига! Что на счет твоей семьи?

— А как насчет твоей семьи, мама? — Я огрызаюсь.

— Все, о чем ты когда-либо думаешь, это о себе. Мы с Ксандером даже не любим Мексику! Слишком жарко, песок везде, и я не могу сидеть у бассейна семь дней, желая умереть со скуки. Я не поеду в этом году!

У мамы дрожат губы, и я жду, что она снова начнет кричать. Но это не так. Ее глаза ярко сияют.

— Отлично. Если ты так ненавидишь это, тебе не обязательно приходить.

— Мам, — говорю я, делая шаг вперед, но она хватает свое пальто.

— Мне нужно в офис, — говорит она.

— Я отменю твой билет на самолет.

— Мама, разве ты не понимаешь, как это важно для меня?

— Да, я понимаю. Как лучше для Элис, — сопит мама и хлопает дверью.

Я стою в тишине минуту, может, дольше. Странное чувство покалывает в задней части моих век, и мое горло сжимается. Может быть, было бы приятно рухнуть на пол, рыдая и крича о том, как несправедливо, что мама сделала меня плохой, когда она меня не понимает.

Я даже пытаюсь. Я захлопываю глаза, пытаясь выдавить несколько слезинок. Может быть, если бы они увидели, как я плачу, Ксандер и мама не казались бы такими далекими.

Но я не могу. Вот такая я: твердая и холодная, как лед, по которому я катаюсь каждый день. А теперь мне нужно подняться наверх и встретиться с Мэдисон, а это последнее, чего я хочу.

Не то чтобы она мне не нравилась — просто… у меня не получается заводить друзей. Я никогда не была хороша в этом. Мне просто проще справиться с этим делом в одиночку.

Я поднимаюсь по ступенькам в свою спальню. Мэдисон ждет на кровати, нахмурив брови.

— Ты все это слышала? — Спрашиваю я.

— Да, — говорит она и похлопывает по кровати.

— Садись. Давай поговорим об этом.

Я медленно опускаюсь рядом с ней.

— Прости, — говорю я.

— Сначала ты узнаешь, что я трансвестит-извращенец, а теперь ты понимаешь, какая у нас неблагополучная семья!

Мэдисон улыбается.

— Не волнуйся. Все семьи неблагополучны.

Я смотрю на нее, на ее идеально накрашенное лицо, на дизайнерскую одежду и на ее всегда яркую улыбку.

— Но не твоя семья.

Она смеется.

— Поверьте мне! Моя семья супер неблагополучная.

Легкая улыбка расползается по моему лицу. Я немного нервничала из-за того, что привела Мэдисон домой, чтобы заниматься, без Ксандера, который мог бы вести беседу. Но приятно быть открытой с кем-то — видит Бог, я не могу рассказать маме, Ксандеру или даже Хейдену все.

— Значит, ты не хочешь отправиться в семейный отпуск со своей семьей? — спрашивает Мэдисон.

— Каждый год ездим! Разве мы не можем хоть раз устроить нормальное Рождество? Со снегом, завернутыми подарками, чулками и Дедом Морозом? Если мне еще раз предстоит увидеть Д’Анджело с накладной белой бородой…

— Почему ты просто не поговорила об этом с мамой? — Мэдисон говорит, как будто это было так просто.

Я встаю и отхожу в сторону. Я никогда ни с кем не говорила об этом, кроме Ксандера, даже с Фредди.

— Наш папа ушел ближе к Рождеству, так что, я думаю, это как бы больное место для мамы.

— О, — говорит она.

— Мне жаль.

— Нам было около пяти, так что я папу толком не помню. С тех пор никто из нас ничего о нем не слышал, и меня это устраивает.

Я оглядываюсь на Мэдисон, чтобы увидеть, не смущает ли ее вся моя семейная драма, но она просто пристально смотрит, слушая.

— Это должно быть тяжело для твоей мамы.

Моментально желудок словно скручивается в шар. Я не хочу думать об отце или обо всем этом.

— Да, мне тоже тяжело. Мама выписалась после этого. Ей все равно, что я хочу. Она даже не пытается меня понять! Что, если я хочу настоящего Рождества, а? Ей все равно.

Мэдисон плюхается на кровать, ее длинные волосы падают на лицо.

— Да, мой папа такой. Для меня это медицинская школа, и этим все сказано. Неважно, что я хочу делать. Вот почему я должна заниматься всеми этими внеклассными занятиями в дополнение к школе, например, волонтером для «Соколов». Это все, чтобы создать это резюме.

— А театр?

— Нет, — говорит она, и ее глаза сияют.

— Мне пришлось убедить папу, что театр будет хорошо смотреться в моем резюме. Я не сказала ему, что я имела в виду не мое резюме из медицинской школы.

Я снова сажусь рядом с ней.

— Что ты хочешь делать?

Ее глаза сверкают злым весельем. — Я хочу сниматься в корейских дорамах!

— Что это?

Она улыбается мне самой широкой улыбкой, которую я когда-либо видела, и вытаскивает из сумки ноутбук.

— Я покажу тебе!

Наши учебники остаются нетронутыми в течение следующих трех часов, и мои заботы забываются, пока мы с Мэдисон залпом смотрим причудливое шоу за шоу.

— Никогда не думала, что субтитры могут быть такими забавными, — смеюсь я, когда идут титры того, что должно быть нашим четвертым эпизодом.

— Я научу тебя корейскому — так даже лучше. Тогда, когда я стану большой звездой в Корее, тебе не придется так сильно по мне скучать.

— Ты не можешь переехать в Корею! Тогда мы с Ксандером были бы только друг у друга.

— Не волнуйся. — Ее лицо слегка угрюмое.

— Кроме того, этого никогда не произойдет. Папа говорит, что для меня это жизнь доктора.

— Это действительно отстой.

Мэдисон смотрит на меня и ухмыляется.

— Все нормально. Твоя жизнь очень похожа на корейскую дораму, так что она меня выдержит. Все переодевания и секреты! Тебе просто нужно, чтобы один из этих симпатичных парней влюбился в тебя, и тогда это было бы прекрасно.

Я поднимаю брови и смеюсь.

— Да, хорошо. Мечтай дальше.

— В любом случае, — говорит она, глядя вниз, — если бы я не делала все эти дополнительные вещи, я бы не встретила ни тебя, ни Ксандера!

Вспышка тепла пробегает по моей коже. Возможно, в конце концов, одиночество немного переоценено.

Элис

— Я похожа на фигуристку Барби. — Я морщусь, поднося зеркало к лицу. Мэдисон сделала мне накладные ресницы и пятьдесят фунтов косметики, а также украсила мои длинные каштановые волосы блестками.

— О, милая, ты выглядишь великолепно! — Мама просовывает голову в комнату.

Я смиренно киваю. В первый раз, когда я увидела Маму после нашей ссоры из-за Мексики, она вела себя так, будто ничего не произошло. Я ожидала, что она будет говорить и говорить о том, как прекрасно они с Ксандером проведут время, какие волшебные экскурсии она устроит на дополнительные деньги от моего билета на самолет… но она просто вела себя так, как будто этого никогда не было. Вот откуда я знаю, что действительно причинила ей боль.

И то же самое с Ксандером. Мы оба похоронили нашу борьбу глубоко в хранилище. Все определенно изменилось — он почти игнорирует меня, когда Мэдисон нет рядом, — но я просто продолжу управлять его настроением, насколько это возможно.

— Готово! — Она сияет.

Самое печальное в моей маме то, что я никогда не могу сказать, настоящая ли у нее улыбка или нет.