Но папа никогда не был таким.

Или, может быть, он никогда не должен был быть…

Потому что я никогда не был таким. Только после аварии.

— Тренер Забински показал мне повтор этого хита, Хейден. О чем ты думал, подходя к нему сзади? Тебе повезло, что он только поранил руку. Ты мог серьезно его ранить. Ты знаешь лучше. Я знаю. — Он проводит рукой по своей бороде, затем более мягко говорит:

— Ты сделал это нарочно. Ты хотел причинить ему боль.

Мои руки сжимаются на стуле. Мне нечего сказать, потому что да, я хотел навредить Фредлунду. Но я не могу сказать своему брату, почему.

Кевин поворачивается спиной, кладет руку на край столешницы, костяшки пальцев побелели. Я был дураком, думая, что все изменится, когда мы вернемся из Виннипега.

— Ты был… таким другим в этом сезоне. К лучшему. Забински сказал мне, что ты сегодня стал капитаном.

Я скрещиваю руки и опускаюсь.

— Сейчас это не имеет значения.

— Ты прав, это не так, — говорит Кевин, поворачиваясь ко мне.

— Ты оставил «Соколов» без капитана на пять игр.

Я слышу, как в коридоре щелкает открывающаяся дверь, а затем — звонкий голос Элеоноры.

— Добрый вечер, семья! Я принесла домой тайскую еду!

Я встаю и несусь к своим подвальным апартаментам. Я не могу видеть Элеонору, не сейчас. Я не могу допустить, чтобы они вдвоем смотрели на меня, черное пятно в их счастливой семье.

Я падаю на ледяную кровать и хватаю телефон.

Семнадцать пропущенных звонков от «Эла». Тридцать два текстовых сообщения. Последнее гласит: «Я снаружи». Это было двадцать минут назад. Зачем ей быть здесь?

Медленно я встаю. Не может быть, чтобы она была настолько глупа, чтобы ждать на морозе. Я открываю дверь и смотрю вниз, чтобы увидеть неоново-розовую кучу, свернувшуюся на моем крыльце.

Она ждет меня.

Элис

Дверь наконец открывается. Я вскакиваю с учащенным сердцебиением, затем небрежно пытаюсь стряхнуть снег с куртки, чтобы он не понял, как долго я здесь сижу.

— Почему ты не ответил на звонок?

Ему требуется время, чтобы ответить, и я понимаю, что он принимает меня, как свидетеля аварии. С внезапным ужасом я понимаю, что все еще ношу розовую куртку с искусственным мехом, которую мама принесла мне в больницу. Я скрещиваю руки, пытаясь скрыть как можно больше чудовищности.

Мои мысли бурлят, пока я жду, когда закончится его безмолвное суждение. Я знаю, что должна быть дома, отдыхать и ждать, пока действие обезболивающего закончится, но вместо этого я выскользнула и поехала сюда. Я должна убедиться, что все по-прежнему…

Наконец он встречает мой взгляд.

— Что ты здесь делаешь?

— Я, э-э… — я сглатываю, мой голос охрип от холодного сухого воздуха.

— Я подумала, что нам следует поговорить об… этом.

— Я уже говорил тебе. Я никому не расскажу твой секрет. Есть ли еще что-нибудь?

Я кусаю губу. Ну, это в значительной степени подводит итог. Мне нужно было знать, что он не расскажет ни тренеру, ни другим игрокам… и я ему верю. И все же я стою здесь и ерзаю, а мое сердце колотится о больную грудную клетку.

Наконец, когда я больше не могу терпеть тишину, я говорю:

— Э-э, нет.

Он начинает закрывать дверь.

— Хорошо. Пока.

Мой желудок кажется тяжелым. Я запрокидываю голову и стону.

— Хейден… послушай, извини, ладно?

Он толкает дверь чуть более закрытой.

— Да, хорошо. Увидимся.

Я бросаю руку вперед, останавливая дверь. Темные круги окружают его глаза, и он бледен, как лед.

— Мы… мы в порядке?

Он не ослабляет давления на дверь, и я ловлю себя на том, что изо всех сил держу ее открытой.

— Мы в порядке? — повторяет он.

— Как друзья?

Он смеется, но радости в этом нет.

— Друзья? — Он выплевывает слово, как будто звук его ядовит.

— Я даже не знаю тебя.

— Н-но, — запинаюсь я.

Он прислоняется лицом к щели в двери. Золотой свет струится вокруг него, но делает его лицо совершенно черным.

— Эл был моим лучшим другом. Я поделился с Элом тем, чем никогда ни с кем не делился. Он был моим другом из-за наших разговоров, наших воспоминаний. Я оценил его юмор. Его честность. У тебя нет ничего из этого. Вы, Элис Белл, мне незнакомы.

Мое тело дрожит. Я хочу сказать ему, что он неправ. Что это была я — настоящая я — все эти времена. Все, что я ему говорила, все, что мы делали, было правдой. Но откуда мне знать, что это правда, когда все это смешалось в запутанной лжи?

Он смотрит вниз, отбрасывая тень, и ждет, что я заговорю.

Но я никогда не была хороша со словами. Есть только один способ показать ему, что все это было на самом деле, что, несмотря на ложь, мои чувства верны. Я толкаю дверь, хватаю его за шею и целую.

Сначала он ничего не делает. Его тело твердое и прямое, и его губы холодны под моими. Затем он движется. Его руки начинают рыться в моих волосах, спутываясь вокруг моего затылка, прежде чем спуститься вниз по шее к пояснице. Я задыхаюсь, когда он касается моих ребер, но он крадет мое дыхание в поцелуе.

Я прижимаюсь к нему, теряясь в его прикосновениях. Его губы сокрушительны, жаждут моих, и я запускаю пальцы в его кудрявые волосы.

Затем, в одно мгновение, он отстраняется. Я прислоняюсь к дверному косяку, мое зрение кружится. Его лицо искажено отвращением.

Хейден качает головой и вытирает рот.

— Ты манипулируешь, Элис Белл, и я устал быть твоей пешкой.

Тени и свет сливаются воедино, а мои глаза наполняются слезами. Я хочу наорать на него. Чтобы подтолкнуть его. Сказать ему, что он не понимает. Но ни к чему хорошему это не приведет. Я не чувствую себя хоккеистом. Или хорошей сестрой. Или вообще что угодно. Я просто чувствую себя девушкой, которой разбили сердце.

Элис

Тушь, которую Мэдисон заставила меня нанести, стекает по лицу. Вся аудитория в шоке. Несмотря на то, что от каждого приступа смеха мои ушибленные ребра болят, я не могу перестать выть.

Мама поворачивается ко мне.

— Я не понимаю. По крайней мере, он пытается.

Пьеса Ксандера была абсолютным хитом. Когда он выходит взять свой лук, публика вскакивает на ноги, улюлюкая и крича. Как я могла не понять, что он главный? Все эти месяцы я была так озабочена своей игрой, что ни разу не подумала о нем.

Рев толпы, улыбающиеся лица труппы… это почти как хоккей. И когда Ксандер низко кланяется со скромной улыбкой на лице, я понимаю, что это его Кубок Стэнли.

***

Гораздо позже, после бесчисленных прощаний, когда я неловко стояла в стороне, мы с Ксандером добираемся до машины. Мама уехала раньше, чтобы рвануть на свою последнюю благотворительную встречу. Через два дня до «Ледяного» бала она бегает, как цыпленок с отрезанной головой.

И если бал будет через два дня, это значит, что завтра моя первая игра после травмы. И первая игра Хейдена после дисквалификации. «Соколы» проигрывали каждую игру с тех пор, как мы отсутствовали. Когда я думаю об этом, мне кажется, что на моих плечах тяжелый саван.

Я отмахиваюсь от этой мысли.

Ксандер треплет уезжает на машине, рассказывая о забавных закулисных моментах и ошибках, допущенных актерами (конечно, никто другой не мог их заметить). Когда мы подъезжаем к подъездной дорожке, я глушу машину, но не иду внутрь. Как бы мне ни хотелось заползти наверх и притвориться, что завтра никогда не наступит, я знаю, что мне нужно разобраться с моими мыслями. брат. Последние несколько недель мы делали вид, что все в порядке, и нашей ссоры не было. Но пришло время мне сделать то, на что я никогда не думала, что у меня хватит смелости сделать.

— Ксандер, — говорю я, — мы можем поговорить?

— Элис хочет поговорить? — Ксандер смеется.

— Что, конец света, а мне никто не хотел сказать?

Я выпускаю руки из тисков на руле.

— Уф, забудь!

Он касается моей руки, и я смотрю на него. Он улыбается, словно все еще светится от света спектакля. Если когда-либо и был подходящий момент, чтобы поговорить о чем-то, то сейчас.