Она выглядит так, будто прошла через ад и обратно: на коже образуются синяки, из ран капает кровь, дыхание прерывается короткими болезненными хрипами.

— Мой темный дьявол, — слабо шепчет она, поднося дрожащую руку к моей груди, словно желая убедиться, что я реален. Без колебаний я хватаю ее руку и подношу ее к губам для нежного поцелуя. — Я люблю…

Ее глаза закрываются, и я чувствую, как во мне поднимается волна паники. С гортанным рычанием я обнимаю ее и крепко сжимаю, решив никогда больше не позволить никому причинить ей вред.

— Вертолет приближается к нам, — кричит Адриан сквозь шум. Сжав челюсти, я поднимаю безвольное тело жены и жду, пока мой пилот приземлится. Пока мы ждем, последние выстрелы стихают, и Виталий и Ватару направляются ко мне. В их глазах таится боль и печаль, которые отражают мои собственные.

— Сантьяго мертв, — сообщает мне Ватару. Черт. Я надеялся содрать шкуру с этого человека живьем. — Но… — он делает паузу. — Мы нашли твою мать.

— Отвези ее на склад, — кричу я. Виталий протягивает руку, чтобы проверить пульс Эвелины, и кивает головой. — Он есть. Слабый из-за кровопотери, но он есть.

Я не вздохну с облегчением, пока она не очнется и я снова не увижу ее улыбку мне.

Вертолет приземляется, и мы все забираемся внутрь, оставляя Хиро и остальных заниматься делами здесь. Сев, я кладу ее себе на колени, не выпуская из рук. Адриан достает аптечку и начинает залачивать раны, пытаясь остановить кровотечение. Ни один из порезов не кажется слишком глубоким, но у нее определенно сломано одно или два ребра и, возможно, сломана скула. Ватару разворачивает одно из спасательных одеял и помогает мне прикрыть ее, одновременно позволяя Адриану обработать ее порезы.

— Она сильная, — уверяет меня Ватару. — У нее есть Кай.

Боевой дух.

Я не могу поверить, что моя мать сделала это.

И не только это. Сегодня произошло так много вещей, которые ранили меня до костей, но это самое худшее. Прямо над предательством моей матери.

— Сражайся за меня, маленькая искорка, — шепчу я ей в волосы. — Сражайтесь за нас.

Борись за нашу любовь.

Слезы колют в уголках моих глаз, наворачиваются и текут по щекам. Я не могу сдержать непреодолимую любовь и страх, которые поглощают меня, пока я держу Эвелин Накамуру на руках. Обещание вечности эхом звучит в моей голове, когда я шепчу ей, отчаянную мольбу Вселенной оставить ее со мной.

Каждая секунда кажется вечностью, пока мы мчимся к травматологическому центру, моя грудь сжимается с каждой минутой. Я отказываюсь терять ее. Не после всего, что эта жизнь уже отняла у меня. Я буду бороться с любой силой, даже с самим дьяволом, чтобы вернуть ее мне. У меня на сердце тяжесть от мысли о ее потере, бремя, которое я не могу вынести.

Когда мы приземляемся на крыше университетской больницы, Адриан распахивает дверь для двух ожидающих врачей. Они стоят наготове, между ними лежат носилки, их белые пальто развеваются на ветру. Аккуратно пересаживаем на него Эвелин, прежде чем проталкиваться в двери и направляться к лифтам. Моя хватка сжимает ее руку сильнее, когда мы спускаемся на хирургический уровень.

— Делайте все, что можете, — кричу я врачам. — Она моя жена.

Доктор успокаивает меня, прежде чем ее везут по коридору в операционную. Мы следуем за ним, занимая место в отдельной зоне ожидания.

Мой разум бурлит от гнева и предательства при мысли о том, что кто-то заберет у меня мою жену. Никогда я не думал, что моя собственная мать предаст нас обоих. Осознание того, что Эвелин, возможно, никогда не слышала, чтобы я говорил ей, как много она для меня значит, сильно ранит меня. Что она — моя причина жить, моя первая мысль утром и последняя перед сном требует меня.

Она — все мое существование.

А теперь все это могло исчезнуть из-за действий моей матери.

— Поднимите ее, — рычу я сквозь стиснутые зубы. — Пусть она подождет, пока я быстро принесу правосудие от Якудза за причинение вреда моей чертовой жене.

Эвелин, будь сильной. Ты для меня все, и я сделаю все возможное, чтобы ты была в безопасности.

Я уже потерял счет, как долго мы ждали каких-либо новостей. К тому времени, как врачи найдут нас в приемной, я готов сжечь больницу дотла.

Я вскакиваю со стула, сердце колотится в груди, дыхание учащенное, когда они приближаются к нам с мрачными выражениями на лицах.

— Я доктор Кляйн.

Представляется старший хирург.

— Операция прошла хорошо. Госпожа Накамура находится в отделении интенсивной терапии. Сейчас мы ввели ей успокоительное, чтобы дать ее телу немного времени на восстановление, прежде чем она проснется.

Черт возьми, мое сердце.

— У нее три сломанных ребра и несколько глубоких рваных ран на груди, животе и внутренней поверхности бедер. Существует вероятность повреждения нервов ее груди из-за того, насколько глубоко рваные раны проникли в жировую ткань, но мы не узнаем степень, пока она не проснется. Есть вероятность, что она не сможет кормить грудью.

— Кормить грудью?

Доктор Кляйн с улыбкой кивает головой.

— Вам обоим очень повезло, — говорит он мне. — В дальнейшем у нее могут возникнуть некоторые проблемы во время беременности, но сейчас ребенок в безопасности и здоров.

Малыш?

— Подожди… — я сглатываю комок в горле. — Она… она беременна? — слезы наворачиваются на глаза, когда я смотрю на врачей, мое сердце одновременно взлетает и умирает.

Два врача обменялись обеспокоенными взглядами.

— Мы думали, вы знаете.

Я недоверчиво качаю головой.

Я собираюсь стать отцом.

Голос Виталия прорывается сквозь гнетущую тишину, пока мой разум пытается сформировать связные мысли.

— Мы можем ее увидеть? — спрашивает он, его обеспокоенность очевидна в его тоне.

— Максимум два человека одновременно, — отвечает врач, ведя нас по стерильному коридору в комнату, где она отдыхает. Мои глаза тут же находят жену, и я чувствую волну облегчения, когда вижу ее лежащей здесь, целую и живую. Врачи очистили ее, но легкие синяки все еще остались — напоминание о перенесенной травме.

Осторожно наклонившись над кроватью, я провожу пальцами по ее щеке, стараясь не повредить тонкую простыню, покрывающую ее тело. Я знаю, что они не могут наваливаться на одеяла, боясь вызвать жар.

Шепчась по-японски, я с трудом подбираю слова, которые бы точно передали мои эмоции. В нашей культуре нет прямого перевода таких распространенных западных терминов, как «моя любовь» или «возлюбленная». Эти слова считаются странными и банальными в отношениях между парами. Даже слово «айситеру», что означает «я люблю тебя», редко произносится в семьях из-за давления, которое оно оказывает на отношения. Но я бы с радостью повторял это каждый час каждого дня до конца своей жизни.

Вид ее раненого и уязвимого тела вызывает у меня боль в груди, которую я не могу игнорировать.

— Навсегда и всегда, — шепчу я ей на ухо. — Я буду любить тебя и соблюдать свои нечестивые клятвы.

Вечно и навсегда.

Эвелин

Кензо выглядит так, будто не спал несколько дней. Он смотрит на меня так, будто сделает все, что я попрошу. В его глазах боль и облегчение. Части того, что произошло, до сих пор неясны, но они медленно возвращаются ко мне.

— Я сообщу медсестре, что ты проснулась, — он сжимает мою руку и переводит взгляд на мой живот.

— Что такое? — он что-то скрывает от меня. Я знаю, что так и есть. Я не спала меньше суток и уже могу сказать, что он хранит секреты. Ладно, проснуться — это натяжка. Я то приходила, то выходила из этого, но я помню большую часть коротких промежутков времени, когда я бодрствовала.

— Давай подождем, пока придет врач, — говорит он мне. Не желая заходить дальше и рисковать спорить, я киваю головой. Кензо улыбается, достает телефон и пишет кому-то сообщение.