Удивительно то, что подобная тенденция проявилась даже у Геродота, самого что ни на есть терпимого автора. Историк рассказывает о мидийских войнах в последних четырех книгах своего труда, и при том, что, как мы видели, его взгляд на иноземцев сильно отличается от общепринятого, с VI книги, то есть с начала повествования о войнах, противопоставивших варваров грекам, они становятся врагами. Показательно употребление слова «варвар» (barbaros). До Геродота и в большинстве его контекстов данный термин не имеет уничижительного значения: чаще всего это просто этнографическое или географическое указание. Этимологически варвар — тот, кто говорит «бар-бар», иными словами, тот, чью речь греки не понимают. Однако с мидийских войн слово приобретает пейоративный оттенок: различие в языке (язык обозначается словом logos) превращается в неодинаковую способность к разумному рассуждению (рассудок — это тоже logos), а варвар, таким образом, становится интеллектуально низшим по отношению к грекам. При этом он еще и живет под авторитарной властью. Отсюда до мысли, что он от природы склонен к покорности, один шаг...[418]
Сделать такой шаг тем более просто, что в Грецию сотнями прибывают рабы-чужеземцы. В Афинах представители некоторых народов, например скифов, находятся исключительно в качестве рабов, и облыжно обвинить кого-то в принадлежности к этому племени — смертельное оскорбление. Эсхин, скажем, обвинял своего злейшего врага Демосфена в том, что его бабка была скифянкой...
Невозможно здесь даже в общих чертах набросать образ иноземца в греческой литературе VI—V вв. до н.э. Кроме того, такое предприятие было бы малоинтересным еще и потому, что в центре внимания опять-таки оказались бы Афины, поскольку тексты, повествующие об иноземцах, исходят, как и большинство писаний той эпохи, за исключением трудов Геродота и Гиппократа, именно из этого полиса.
Удовольствуемся лишь некоторыми замечаниями: во многих произведениях того времени, а иногда и у одного и того же автора[419] мы находим две упомянутые выше тенденции: ксенофобию, подпитываемую мидийскими войнами, и дух открытости навстречу другим, зачинателями которого явились ионийцы — Гекатей, Геродот, Гиппократ, а продолжателями — софисты. Возможно, не случайно никто из них не был афинянином... Несмотря ни на что, в общем представлении об иноземце, распространенном в V—IV вв. до н.э., можно все больше и больше различить одновременно и приятие даже самых странных обычаев, и отказ от ценностей, не являющихся греческими: это относится, в частности, к политическим концепциям, поскольку эллины, по крайней мере до завоеваний Александра, сохраняют приверженность своему идеалу, включающему жизнь в полисе, демократическое правление, вкус к свободе.
Хотя «варвар» и отличается от грека, это не исключает появления у некоторых авторов — особенно во второй половине V в. до н.э. — идеи единства человечества. Очень четко она выражена у Геродота, да и согласно Антифонту «все мы от природы схожи, греки и варвары»; «и впрямь, все мы дышим ртом и ушами[420]». Историк Фукидид строит свое историческое исследование на том, что человеческая природа одинакова повсюду[421]. Точно так же тексты Гиппократовой школы основываются на идее природы (physis), разумеется, меняющейся в соответствии с климатом и окружающей средой, но общей для всех людей.
Выше мы описали отношение к иноземцам «интеллектуалов». Оно могло, разумеется, либо влиять на мнение среднего грека, либо отражать более или менее четко выраженные тенденции, как в случае с театром или политическими и юридическими речами. Посмотрим теперь, что на самом деле происходило на уровне общественных установлений и в повседневной жизни. Хорошо ли принимали варвара в полисе? Легко ли он в него интегрировался?
Здесь мы опять-таки ограничимся несколькими замечаниями[422]. Прием, оказываемый чужаку, сильно отличался в зависимости от полиса. Например, в Спарте иноземцы не могли постоянно обосноваться в городе, а во время их временного там пребывания за ними следили эфоры[423], которые могли их выслать, объявив об этом через глашатая, без всяких дополнительных разбирательств, по своему усмотрению — такая процедура называлась ксенеласией[424]. Но практика эта ограничивалась спартанским полисом. В большинстве прочих городов порядки были куда менее суровыми.
И все же начать надо с масштабного ограничения: полное и безоговорочное право гражданства даровалось чужакам лишь в очень редких случаях. Даже в архаическую эпоху, когда полисы были относительно открыты для иноземцев, греков и негреков, последним гражданство предоставлялось лишь изредка. Чтобы показать свое расположение к Крезу, осыпавшему приношениями святилище Аполлона, Дельфы решили предоставлять лидийцам, которые обратятся с соответствующей просьбой, гражданские права[425], но то был исключительный случай. В колониях эллинизированные чужеземцы почти никогда не входили в состав полиса. В классическую эпоху государства все больше и больше закрываются по отношению к грекам-иноземцам; можно предполагать, что варварам натурализоваться было еще труднее.
Существовали, однако, вполне комфортные статусы, например, статус метека, этимологически «живущего вместе». Метеком считался иноземец, постоянно проживающий в полисе и в целом достаточно хорошо в него интегрированный. Подобный статус существовал приблизительно в восьмидесяти полисах. В случае, если они с самого начала записывались в соответствующий список, платили налоги и работали в полисе, метеки получали значительную часть гражданских прав — за исключением политических. В целом с ними обращались хорошо; ремесленники и мелкие торговцы, они также часто занимались международной торговлей и становились менялами, что их сильно обогащало. Они могли участвовать в полисных празднествах, таких, как афинские панегирии. В IV в. до н.э., когда число негреческих метеков увеличилось, они получили возможность молиться своим богам и возводить святилища. Постоянно проживающие иноземцы могли, в исключительных случаях, быть произведены в ранг исотела, «платящего те же налоги», что освобождало их от налогов на жилье, или получить разрешение на владение собственностью.
Особым статусом обладали проксены. Как и метеки, они могли быть греками и негреками. То были официальные «друзья гостя», имевшие тесные отношения с определенным полисом и обязанные принимать у себя греков из того полиса, который представляли: проксен Афин в Ольвии, например, должен был расквартировывать и водить по городу заезжих афинян, а также давать им необходимые разъяснения. Такие обязанности требовали времени и немалых средств: один агригентянин[426], по преданию, разместил у себя пятьсот всадников! Как ни странно, этого статуса добивались и предоставлялся он скупо. Нужно было оказать услуги полису, проксеном которого гражданин желал стать, составить письменное прошение, подать его Народному собранию, а часто и заручиться напоследок поддержкой какого-нибудь влиятельного политического деятеля.
Такая популярность объяснялась престижем и многочисленными привилегиями, которыми пользовались проксены. Прежде всего следует упомянуть об общественном признании дома и в полисе, интересы которого они представляли. Общественные гостеприимны не ограничивались приемом иноземцев. Их часто избирали послами, следовательно, то были влиятельные персоны, которые могли играть важную роль в международных отношениях. В понтийских городах афинские проксены занимали ведущее положение в торговле, за что их ценили в Афинах. Наконец, в тех частых случаях, когда они решали обосноваться в городах, интересы которых представляли, они пользовались преимуществами и там.
