— Какие твои годы, студент, — сказал Коля.

Он отсалютовал мне стаканом.

— Тебе ведь не тридцать восемь, как мне, — сказал Уваров. — У тебя ещё все впереди.

Я усмехнулся. Потому что тридцать восемь лет мне исполнилось в тот год, когда официально развалился Советский Союз. Тогда мы с Артуром Прохоровым удачно вступили в новое время: совсем не по-стариковски развернули бурную деятельность. Потому что ни Артурчик, ни я не держались за прошлое — с надеждой смотрели в будущее (в собственное). Я себя тогда старым не считал. Как не чувствовал я себя стариком и в семидесятилетнем возрасте. Но об этом я Коле не рассказал. «Следил за базаром», как говорили приятели, коллеги и конкуренты, окружавшие меня в девяностых годах. Я продолжил размышления на тему женщин: рассказал пока не выглядевшему пьяным Уварову, с какой голубоглазой красоткой не так давно танцевал в ресторане «Московский».

— Серёга, ты как будто мою жену-покойницу описал, — сказал Коля.

Он одним большим глотком допил из стакана водку и привлёк моё внимание взмахом руки.

— Обожди немного, студент, — сказал Николай. — В погреб спущусь. За твоими бутылками.

Я не заскучал в одиночестве: не успел. Потому что в дверном проёме вновь появилась человеческая фигура — заметно ниже и уже в плечах, чем хозяин дома. Она заслонила собой солнечный свет меньше чем через минуту после того, как отправился в погреб за добавкой Уваров. Я поднял взгляд на шагнувшего в летнюю кухню человека — взглянул на его погоны и на кокарду милицейской фуражки, которую мужчина держал в руке. Милиционер перешагнул порог и тоже меня разглядел. А ещё он увидел заставленный закусками стол и две пустые бутылки на полу. На этикетках бутылок он задержал взгляд — не заметил, как за его спиной вновь потемнел дверной проём. Обернулся он, когда на плечо ему легла рука Уварова.

Николай поприветствовал милиционера радостным возгласом. И уже через минуту сообщил мне, что гость в милицейской форме — тот самый армейский приятель, что завлёк его в эту деревню. Милиционер был сжат в крепких дружеских объятиях и усажен за стол. В его руке, будто по волшебству, появился стакан. Прошла ещё секунда — и в гранёную тару милиционера полилась «Московская особая». Коля плеснул слегка остывшую водку и в наши стаканы. Под слабые возражения участкового милиционера он провозгласил тост: «За дружбу». Армейский друг вздохнул и чокнулся своим стаканом со стаканом приятеля, а затем и с моим. Мы дружно выпили, как и потребовал Николай: «до дна». Мы с Николаем закусили квашеной капустой — милиционер занюхал огурцом.

И лишь тогда гость поведал нам о цели своего визита. Поводом для встречи с Николаем (как и в моём случае) стал мотоцикл. Милиционер сообщил, что сегодня утром ему «доложили» о вчерашнем угоне. Уваров тут же выяснил, что источником этих сведений стала его соседка. Та выглянула вчера из дома «на крики». Увидела, как Коля схлопотал от моего брата в глаз. И как Кирилл и Лена укатили на мотоцикле под звуки ругани Уварова. О чём она сегодня оперативно и с превеликим удовольствием доложила «куда следует». Бывший сослуживец Николая отреагировал на полученную от бдительной гражданки информацию относительно оперативно (когда заправил свой мотоцикл). И примчался помочь Коле: своему другу и советскому гражданину.

Мы выпили «до дна» «за советскую милицию». Первая бутылка «Московской особой» опустела неожиданно быстро. Это заметил и Николай: он взглянул на опустевшую тару внимательно, словно заподозрил обман. Покачал головой и спрятал ненужную теперь стекляшку под стол. И уже через пару секунд возмущённо пересказывал приятелю-милиционеру историю вчерашних хождений по колхозным и поселковым инстанциям, пережитую моим младшим братом. Он хмурил брови, жестикулировал и не жалел ругательных эпитетов для описания поступков начальников. Мы с участковым проявили хорошую реакцию: всякий раз мы вовремя поднимали со столешницы свои вновь наполненные стаканы, когда об неё ударялся тяжёлый кулак возмущённого Николая.

Милиционер слушал приятеля — хмурил брови и кивал. Спросил у меня, почему Кирилл и Лена вчера не вызвали скорую помощь. Меня не смутила его сообразительность. Я пояснил участковому, что поставил перед Киром чёткую задачу: раздобыть транспорт. С которой мой младший брат справился «на отлично». В приукрашенном красочными определениями рассказе я поведал слушателям, как «простой советский семнадцатилетний паренёк» вез через «половину области» свою «стонущую от боли» сокурсницу в больницу. Упомянул слова врачей о том, что девчонку к ним доставили едва ли не «в последнюю минуту». Не уточнил, что эти слова произнесли врачи в моей прошлой жизни, когда увидели Ингу Рауде не в воскресенье, а в понедельник вечером. Мы выпили «за советскую медицину».

Вторая бутылка «Московской особой» показала своё дно столь же стремительно, как и первая. Случилось это печальное событие после тоста «за хорошие дороги». Наши взгляды скрестились на этикетке «Русской». Участковый махнул рукой и скомандовал: «Наливай, Колян». «Чтобы не последняя», — провозгласил новый тост Уваров. Наши стаканы встретились над кастрюлей с компотом. Я и милиционер проследили за тем, чтобы Николай вытряхнул из бутылки в стаканы всю водку, до последней капли. Пустая бутылка под столом присоединилась к четырём другим. В кухне ненадолго воцарилась тишина. Будто прозвучал сигнал к окончанию праздника. «За встречу,- произнёс Николай. — Чтобы была не последней». Он отсалютовал нам стаканом. Мы выпили. Закусили.

— Ладно, — сказал участковый.

Он встал из-за стола.

— Никуда не уходите, мужики, — велел милиционер. — Я скоро вернусь.

Вернулся он через полчаса.

Принёс три бутылки «Коленвала».

Участковый первым «вышел из разговора»: он закрыл глаза под рассказ Николая о службе во флоте, положил голову на столешницу — между пустым стаканом и тарелкой с недоеденной картошкой. Мы с Колей выпили «за Краснознамённый Черноморский флот ВМФ СССР» — заметили, что наш собутыльник тост не поддержал. Не растормошили его. В ответ на наши доводы участковый только постанывал и пускал слюну. Не разбудили его ни похлопывание по щекам, ни спрыскивание водой (компот Уваров для этого дела забраковал). Милиционер громко всхрапнул и по-детски улыбнулся. Николай покачал головой, развёл руками. Он без видимых усилий, поднял друга со стула и отнёс его в угол кухни, уложил там на кушетку.

Третью бутылку «Каленвала» мы распечатали, вновь оказавшись за столом вдвоём.

Николай окинул меня взглядом и сказал:

— Серёга, а тельняшка на тебе неправильная. Не наша, не морская.

Он покачал головой.

— Ясен пень, Колян, — ответил я. — Никто, кроме нас! Слышал такое? За ВДВ!

Мы подняли стаканы и выпили за новый тост. Затем завязали спор на извечную «мужскую» тему: какой род войск Советской армии «круче». Уваров мне доказывал, что флот — опора безопасности нашей страны (а Черноморский флот важнейшая его составляющая). Я же призвал на помощь пока не уснувший разум и втолковывал своему явно заблуждавшемуся оппоненту, что будущее за воздушно-десантными войсками. Мы с пеной у рта спорили, пока не закончилась водка. Бутылка «Коленвала» заняла своё место в ряду под столом — мы печально вздохнули. Мысли о том, что «разговор» подошёл к логичному завершению, испортили нам настроение. Желание продолжить спор исчезло. Я провозгласил тост «за понимание».

Уваров закусил финальную порцию водки огурцом и сказал:

— Зато моряки лучше плавают.

Я встрепенулся и спросил:

— Колян, ты думаешь, что десантура не умеет плавать?..

Под споры о плавании мы с Уваровым доели сало и картошку — запивали еду компотом. К консенсусу не пришли: Николай не поверил моим заверениям о том, что десантники лучшие во всем. Девиз «Никто, кроме нас!» не произвёл на него впечатление. Я счёл его реакцию форменным безобразием. Заявил, что запросто продемонстрирую свои навыки. Плавать я научился, ещё будучи пионером. Три года совмещал посещение бассейна с боями на ринге. Пока не сообразил, что бил кулаками с большим успехом, чем изображал рыбу. Об этом я Николаю не сказал.