Котова посмотрела мне в лицо, взяла первый аккорд. Я отметил, что её руки перебирали струны уверенно, профессионально. Лена выпрямила спину, чуть запрокинула голову; вдохнула.

— Осенью, в дождливый серый день, — пропела она, — проскакал по городу олень…

Я почувствовал, как от звуков её голоса по моим рукам пробежали мурашки. Волоски на моих предплечьях вздыбились (под тканью рубахи). Но всё же я не скрыл своё изумлениё — улыбнулся.

— … Он летел над гулкой мостовой… — подхватила песню Торопова.

Наташино пение походило на скрип несмазанных дверных петель. Пусть Торопова и пела едва слышно. Я вспомнил, что и в прошлой жизни вздрагивал, когда Наташа кому-либо подпевала.

— … Вернись лесной олень, по моему хотению!..

Я затаил дыхание. Магию Лениного голоса не разрушили даже старания Наташи. Витавший в воздухе аромат «Иоланты» будто усилился; а тёмно-карие глазища Котовой не отпускали мой взгляд.

— … Где сосны рвутся в небо, где быль живёт и небыль…

Вова Красильников выронил из руки вилку. Я вздрогнул и всё же высвободился из плена. Откинулся на спинку стула. Котова опустила глаза — будто спрятала от меня промелькнувшее в её взгляде разочарование.

— … Умчит меня туда лесной олень!..

Лена вдруг замолчала, приглушила струны.

Я увидел, что она смотрела мимо меня.

Туда же посмотрела Наташа Торопова.

А затем мне за спину взглянули Мраморов и Красильников.

Я обернулся и увидел на пороге комнаты Свету Миккоеву. Девица тяжело дышала, словно пробежала марафон. Её одежда казалась растрепанной, а причёска — взъерошенной. На губах Светы пузырилась слюна, на верхней губе застыла зеленоватая влажная полоса. По пухлым щекам Миккоевой змеились ручьи слёз. Света окинула невидящим комнату взглядом. Прижала к груди руки со скрюченными пальцами. И завыла: жалобно, громко и тоскливо, словно раненный звереныш.

«На руках кровь», — заметил я, когда пробежался взглядом по лицу и одежде Светы Миккоевой. Отметил, что девчонка уверенно стояла на ногах и завывала явно не из последних сил. На вой Миккоевой первой среагировала Наташа Торопова. Она вскочила со стула и рванула к Светлане. Брякнули струны. Котова сунула мне в руки гитару и тоже устремилась к воющей подруге. Лена опрокинула стул — грохот его падения утонул в прерывистых булькающих звуках, что вырывались из груди застывшей рядом с входной дверью Миккоевой.

— Светка, что с тобой? — спросила Торопова.

Она схватила Миккоеву за плечи, смотрела на её опухшее, мокрое от слёз лицо. «Истерика у неё», — мысленно ответил я Наташе. Облокотился о столешницу, наблюдал за тем, как подруги тщательно осматривали и ощупывали Светлану. Смотрел на то, как ни на миг не умолкавшая Миккоева надувала на губах пузыри из слюны, скользила по комнате жалобным и слегка безумным взглядом. Сжимал в руке гитарный гриф. Слушал невнятные фразы, которыми сыпала Светлана. Выделил из них главное словосочетание: «Коля Басов».

«Барсик отличился», — подумал я.

Я недолго разглядывал Миккоеву: сопли, слюна и слёзы смешались на лице Светы в не самую привлекательную маску. Мой взгляд нашёл для себя другую цель. Он сместился на спину Лены Котовой. Мазнул по выпиравшим из-под ткани платья острым девичьим лопаткам, скользнул вдоль позвоночника вниз. В рассказе Миккоевой (изобиловавшем бесчисленными «он», «они», «там») я выделил новые детали: «ударил», «упал», «шрам на щеке», «скорая помощь», «больница», «приёмный покой», «операционная».

— Как интересно, — пробормотал я.

Сунул руку в карман брюк — достал оттуда сложенную пополам купюру. Убедился, что правильно помнил её номинал (три рубля). Развернулся и протянул банкноту Вове Красильникову. Тот взял у меня деньги и тут же поинтересовался «чё это». На вопрос я не ответил. Но велел, чтобы Красильников «взял ноги в руки» и «метнулся» в магазин за «чекушкой». Вова не спорил. Он снова взглянул в сторону двери, где выла и стонала Миккоева, кивнул. Вова резво вскочил, ловко протиснулся мимо девчонок к дверному проёму.

— Я щас… — обронил Красильников.

Лена и Наташа отвели подругу к кровати. Усадили Свету под окном, наглаживали её по голове, вытирали платком влагу с её лица. Мы с Пашей лишь следили за действиями девчонок, не вмешивались. Слушали вопросы, которыми осыпали подругу Котова и Торопова — девицы ловко направляли сбивчивый рассказ Миккоевой в правильное («понятное») русло. Ни я, ни Мраморов им не помогали — мы молчали, пили остывший чай. Но всё же выяснили к тому моменту, когда вернулся Красильников, что именно так расстроило Свету.

— Фигня какая-то… — выдохнул Пашка.

Со слов Миккоевой получалось, что на неё и на Колю Барсова на улице набросился неизвестный черноволосый мужчина («здоровенный, с большущим горбатым носом и с белым шрамом на правой щеке»). Случилось это, когда Света и Барсик возвращались из института в общежитие: неподалёку от пивной бочки (примерно на том же месте, где я в прошлой жизни избил Венчика). По словам Светланы, невысокий широкоплечий мужчина напал на них «без причины» и без объяснений. Он оттолкнул Миккоеву…

Света показала ссадину на своём локте.

— … Вот, смотрите, — сказала она. — Он меня так швырнул!.. Я проехалась по асфальту… Больно!..

…И нанёс Барсову удар по лицу зажатой в кулаке «железкой» (как я понял, неизвестный мужик бил Барсика кастетом). Николай не сопротивлялся и не убежал — после первого же удара повалился на землю. Носатый мужик склонился над ним. Он ударил лежавшего на тротуаре Николая пять или шесть раз по голове. Потом он бил Барсика ногами в живот, в грудь и в пах. Всё это происходило на глазах у множества людей. Но никто не бросился Коле на помощь. Как никто не помешал и мне: тогда, в случае с Вениамином Сельчиком.

— … Коля… Коля… — всхлипывала Миккоева. — Он был весь в крови!.. Он не шевелился…

Черноволосый мужчина, по словам Светы, «злобно» плюнул на неподвижного Николая, преспокойно вернулся в припаркованную у тротуара светлую машину и уехал. И только тогда к Свете и к Барсику подошли люди. Кто-то вызвал скорую помощь. Миккоева рассказала, что Барсик до приезда медиков лежал на асфальте без сознания, но дышал. Описала лужу крови, что скопилась около головы Николая. Света рассказывала; а я вспоминал ту кровавую маску, в которую мои удары превратили лицо Вернчика — «тогда».

Миккоева сказала, что в машине скорой помощи она доехала с Николаем до больницы. Но дальше приёмного покоя её не пустили. Она лишь слышала слова врачей о «тяжёлом состоянии» и об «операционной». Врач, что осмотрел Николая, Светлане ничего не объяснил. Медики записали со слов Миккоевой данные Николая Барсова: Света продиктовала им адрес общежития, потому что Колиного домашнего адреса она не знала. А затем строгая «врачиха» попросила Миккоеву, чтобы та «не мешала» и «не шумела».

Света не помнила, как дошла от больницы до общежития.

Слёзы всё ещё текли по её щекам. Губы девицы дрожали, тряслись руки. Рассказ прерывался всхлипами.

Я налил в чашку тёплую водку из «чекушки» — поднёс её к лицу Миккоевой.

Скомандовал:

— Пей! До дна! Быстро!

От звуков моего голоса задребезжали оконные стёкла.

Света вскинула на меня глаза — вздрогнула и тут же пригубила чашку. Она захлёбывалась, кашляла. Но выполнила моё распоряжение.

Я протянул бутылку Котовой.

Сказал:

— Влей в неё всё. Поможет. Успокоится.

Лена кивнула.

Торопова забрала у притихшей Светы пустую чашку.

Я посмотрел на Пашу и Вову, махнул рукой.

— Сваливаем, мужики, — сказал я. — Нам пора. Девчонки без нас разберутся.

Вечером ко мне в комнату зашла Котова (уже не в платье — в халате), сообщила, что Миккоева успокоилась и уснула.

В воскресенье утром мы с Леной бегали вдвоём. Котова сообщила, что в понедельник она вместе с Миккоевой и Тороповой пойдёт в милицию. А днём она рассказала, что Миккоева звонила в больницу. Там Свете сказали, что Барсова вчера прооперировали. Николай жив, но всё ещё в тяжёлом состоянии; посетителей к нему не пускали.