Я не стал его выгонять. Не сказал ему, что моя мать сказала, что эта комната предназначена только для меня. Он был другом. У меня никогда не было друга в нашей квартире, не говоря уже о моей комнате. Чему это могло повредить?

Он сел на край моей кровати и похлопал по ней.

— Иди, сядь рядом со мной.

Я так и сделал, прихватив с собой свою машину. Он объяснил, почему хотел, чтобы мы сидели на кровати, которая была гораздо удобнее, чем пол.

— Здесь довольно жарко, не так ли? Нам следует снять рубашки, чтобы они не намокли от пота.

Обычно в моей комнате никогда не было жарко, особенно зимой. Иногда по ночам было видно наше дыхание, даже когда мы спали под таким количеством одеял, какое только могли найти. Но теперь, когда он упомянул об этом, у меня под мышками выступил пот. Поэтому я кивнул и снял рубашку.

Но он не сделал того же самого.

Когда он потянулся ко мне, я подумал, что это для того, чтобы по очереди поиграть с моей новой игрушкой, но вместо этого его ладонь легла на мою руку.

Я замер. Он никогда раньше не прикасался ко мне. Единственным человеком, к которому я привык прикасаться, была моя мама, когда она обнимала меня каждый раз, когда я входил или выходил из комнаты, или когда она гладила меня по волосам, читая мне сказку на ночь, гарантируя, что когда-нибудь я напишу истории, которые буду читать своим собственным детям.

Тем не менее, я уговаривал себя не поддаваться панике, даже в десять лет. Он был другом. Он был добрым. Он был безопасным.

Затем его рука скользнула вверх по моей руке и погладила меня по щеке, заставляя вздрогнуть. Температура моего тела подскочила, паника была грубой и реальной, а сердце бешено колотилось.

Это прикосновение не было ни дружеским, ни безопасным.

— Тебе нравится, когда я прикасаюсь к тебе?

Позади него дверь моей спальни с грохотом распахнулась, отскочив от стены, когда в комнату вошла моя мама, ее темные глаза сверкали, как тлеющие угли.

Он немедленно отступил, опустив обе руки на колени и отодвинувшись от меня на матрасе как можно дальше. Я ждал, что на него обольется желчь, когда моя мать станет свидетелем того, что он делал со мной, увидит меня без рубашки, когда он прикасался ко мне.

— Что, черт возьми, происходит? — визг, сорвавшийся с ее губ, не был похож ни на что, что я когда-либо слышал раньше. Животный. Первобытный.

— Ничего. Мы просто проверяли новую игрушку Сейнта. — Его взгляд вернулся ко мне, и желчь подступила к моему горлу. — Верно, чемпион?

— Не смотри на него, черт возьми! — закричала она, стаскивая его с кровати с такой силой, о которой я и не подозревал.

Он был на два дюйма ниже ее, но все равно сильнее.

Но в тот момент это было не так.

Лежа в постели, я наблюдал, как моя мать приставила нож к горлу монстра и вспорола его. Затем она выронила клинок, сжала руки в кулаки и била его до тех пор, пока они оба не покрылись кровью.

Его глаза закрылись, и он перестал двигаться. Она стояла с широко раскрытыми глазами и дрожащими руками. Не веря своим глазам. Ужасно.

Ее инстинкты сработали. Чтобы защитить меня. И она забрала жизнь человека.

Широко раскрытый взгляд моей матери метнулся ко мне.

— Сейнт, мне нужно, чтобы ты…

Прежде чем она успела закончить, глаза мужчины распахнулись.

Он бросился на нее, двигаясь быстрее, чем я мог отдышаться. В мгновение ока он прижал ее к стене, схватив руками за горло.

— Мама? — Я позвал, и, хотя у нее отвисла челюсть, она не смогла ответить.

Ее ногти впились в его руки, но она не дышала.

Она ранила его недостаточно глубоко. Рана на горле была поверхностной, ярко-красной, но почти не кровоточила.

Ее щеки приобрели глубокий пунцовый оттенок, пока ее тело боролось за кислород, которого он ей не давал.

Он убивал ее.

Нож моей матери блеснул на полу моей спальни.

Я соскользнул с кровати, обхватил рукоять и вонзил ее ему в спину.

Он выругался, и его руки на горле моей матери ослабли ровно настолько, чтобы она смогла сделать вдох.

Я ударил его снова. И еще раз. Его кровь полилась мне на руку.

Он попытался убежать от меня, и это был первый раз, когда я почувствовал себя больше взрослого мужчины. Более могущественным.

Моя мать рухнула на пол, схватившись за шею и пытаясь набрать воздуха в легкие и восстановить силы.

Мужчине удалось протиснуться к двери моей спальни, но он упал на колени и на живот, когда потеря крови стала слишком большой.

Я бы не позволил ему снова встать.

Обеими руками я наносил ему удары ножом везде, где только мог. Пока под ним не растеклось алое пятно с таким количеством крови, что я думал, она зальет всю комнату. Пока я больше не мог поднимать руки, потому что они слишком сильно дрожали.

Его мольбы, стоны и бульканье собственной крови наконец прекратились.

Я не заметил, что моя мать стоит у его ног, пока она не сказала:

— Он должен исчезнуть.

Я взял его за ноги, пока она поднимала его под мышки. Мы тяжело дышали и отплевывались, пока тащили его в ванну, где мама приказала мне достать отбеливатель и пакеты из-под раковины, прежде чем смыть с меня кровь, отдать мне рубашку и отправить в квартиру сварливой соседки этажом ниже.

Пожилая женщина с большой неохотой впустила меня к себе и накинула на меня одеяло, пахнущее нафталином, пока я проводил ночь на ее диване. Моя мать, наконец, пришла за мной утром, и мы вынесли сумки, которые я принес ей, за дверь, выбросив их в разные мусорные контейнеры по всему городу.

Когда мы вернулись домой, ванна пахла отбеливателем и была отполирована чище, чем когда-либо, даже когда мы переехали.

— Сколько раз это повторялось? — она спросила меня.

— Только в этот раз.

Она присела на пол, так что ее глаза были на одном уровне со мной, и погладила меня по обеим рукам.

— Где он тебя трогал?

Я указал на свою руку и лицо, а когда остановился, она обняла меня и зарыдала.

Монстра так и не нашли. Но он еще не закончил причинять нам боль.

После этого мы с мамой переезжали из города в город, никогда надолго не задерживаясь на одном месте. Я не понимал почему, и она отказалась объяснять.

Пока я, наконец, не получил ответ. Когда брат монстра оставил мертвое тело моей матери в переулке.

Он преследовал нас с тех пор, как обнаружил, что один из нас оборвал жизнь его брата. Он предположил, что это была моя мать.

Я не защищал ее так, как она защищала меня. Меня не было рядом, когда она нуждалась во мне. Я подвел ее.

Я никогда больше не повторю этой ошибки. Конечно, не с Браяр.

— Мне жаль, что это случилось с тобой. Твоя мать, похоже, невероятная женщина, — говорит Браяр сейчас. Она сцепляет руки, огорченная образами, которые сейчас терзают ее разум.

Я бы не хотел забивать ей ими голову, но если она собирается влюбиться в меня, если она собирается быть моей навсегда, ей нужно узнать меня. Так же, как мне нужно узнать ее. Все самые темные стороны.

— Она была моим единственным близким человеком во всем мире.

— Мы с мамой тоже близки. — Браяр удается выдавить легкую улыбку. Счастье трепещет в моей груди оттого, что у нее все еще есть ее мать. — Так что ты с ним сделал?

— С ним?

— Человеком, который… убил твою мать. — Она сглатывает, опустив взгляд на свои нервно подергивающиеся руки. — Ты убил человека за то, что он посмел поднять на меня руку. Я уверена, что ты поступил гораздо хуже с убийцей своей матери.

Я пытаюсь подавить дремлющую ярость, которая кипит под поверхностью. Уоррен Маршалл мертв для меня, даже если он еще дышит.

— Хочешь верь, хочешь нет, но я сохранил ему жизнь. Даже при том, что я презирал его за то, что он сделал, часть меня понимала, что на его месте я бы сделал то же самое.

Ее брови приподнимаются.

— Так ты не пошел за ним?

— Конечно, я пошел за ним — он убил мою мать. Но я забрал того, кого он любил; он забрал того, кого любил я. Поэтому я остановился на том, чтобы отрезать ему ухо.