Каждое слово, которое я шепчу, выходит дрожащим.

— Как ты меня только что назвал?

Сейнт ухмыляется.

— Ты моя муза.

Его рука убирает прядь волос мне за ухо, и я отдергиваюсь, размахивая сковородкой в его направлении.

Он с легкостью ловит ее и вырывает у меня из рук, с грохотом отправляя за спину.

Я съеживаюсь от этого звука, но он даже не вздрагивает. Не позволяя своей ужасающей ухмылке, сойти с лица.

— Я не мог писать снова, пока не встретил тебя. Ты — мое вдохновение, Браяр. Ты — чернила в моей ручке, слова на моей странице, голос в моей голове, имя, вытатуированное на моем сердце. — Он снова подходит ближе, и на этот раз у меня нет оружия, чтобы целиться ему в голову. — Вот почему я не могу позволить кому-то другому заполучить тебя. Теперь ты принадлежишь мне.

— Я никому не принадлежу, ты, больной ублюдок, — выплевываю я, отступая за пределы его досягаемости. — Убирайся из моего дома. Я вызываю полицию.

Если бы только я вошла в дом секундой раньше, я могла бы выбежать обратно за дверь и остановить их. Добилась, чтобы его арестовали на месте, чтобы я не жила в этом кошмаре.

Его улыбка по-прежнему не дрогнула.

— Ты не собираешься этого делать, потому что у тебя нет никаких доказательств. — Каким-то образом он полностью уверен в себе. — Не говоря уже о том, что я оказал тебе услугу. Он бы уничтожил тебя, если бы у него был шанс. Я остановил его — защитил тебя. Я твой святой. — Он хватает меня за бедро, удерживая на месте, пока я безуспешно пытаюсь вывернуться из его хватки. — А ты моя грешница.

Я толкаю его в грудь, но он не сдвинулся с места. Скала шести футов пяти дюймов по сравнению со мной — пятифутовой малышкой.

— Ты меня даже не знаешь.

— Напротив… — Он достает свой телефон, показывая мне экран блокировки. У меня сводит живот. Моя фотография. Селфи, улыбающееся в камеру, в кафе во времена моей диссертации, когда кофеин заменял мне сон. Он, должно быть, перерыл несколько месяцев постов, чтобы найти это. — Ты для меня — все.

Он лезет в задний карман и открывает бумажник. Еще одна моя фотография, на этой я в маленьком черном платье во время редкой ночной прогулки с подругами, когда я получала степень магистра. Он вырезал моих друзей, оставив меня единственным объектом своей одержимости.

Я прижимаю руку ко рту, пытаясь сдержать дикий звук, который так и норовит вырваться наружу. Что-то среднее между криком ужаса и кровожадным воплем.

Наконец, мне удается выдавить:

— Ты хранишь… мои фотографии?

Я едва его знаю, а он уже ведет себя так, словно я его девушка. Нет, как будто я его собственность.

Его следующие слова текут, как теплый жидкий шоколад.

— Если бы я мог запечатлеть тебя в своем мозгу, я бы это сделал.

Глупо, но от этих слов у меня сжимается сердце. То же самое признание в любви, которое С.Т. Николсон написал в «Эта книга, будет преследовать Вас». Он знал, что это моя любимая книга, и запомнил одну из лучших ее строк. Одну я выделила и подчеркнула.

Я одергиваю себя. Он преследователь. Он только что вломился в мой дом. Хуже того, он убийца. Возможно, он и не убивал Остина голыми руками, но он намеренно дал Остину смертельную дозу наркотиков. Он сознательно покончил с жизнью. Каким-то болезненным, извращенным образом он думает, что убивал ради меня.

— Это ты был у меня во дворе той ночью. В маске.

— Да.

У меня голова идет кругом от того, с какой готовностью он признается в своих преступлениях. Незаконное проникновение, преследование, убийство. Как будто он гордится. Как будто его преступления каким-то образом доказывают его преданность мне, а не его безумие.

— 8793506.

Я хмурюсь.

— Что это, черт возьми, такое?

Он ухмыляется.

— Номер твоего водительского удостоверения.

Я хватаюсь за сумочку, роюсь в ней, пока не нахожу права. Конечно, моего чертового телефона здесь нет. Вероятно, я оставила его в машине, отвлекшись на полицейскую машину на подъездной дорожке и копов у моей двери.

Я изучаю свои права. 879⁠…

Дерьмо. Он запомнил номер моих гребаных водительских прав. Я поворачиваюсь к нему.

— Ты пытаешься украсть мою личность или что-то в этом роде?

— Только твое сердце, муза.

— Не называй меня так, — шиплю я.

— Я буду называть тебя как захочу, грешница. Ты моя. Теперь ты принадлежишь мне.

Меня тошнит от его слов. Я для него не какая-то собственность. Чтобы он просто решил взять, как будто у меня нет собственного разума или воли.

— Прекрати так говорить, — рычу я.

Сэйнт снова сокращает расстояние, между нами, и меня тошнит от этого танца, так что на этот раз я не отступаю. Я не отстраняюсь. Я высоко поднимаю подбородок, вытягиваю шею, чтобы заглянуть ему в глаза. Темный, сверкающий взгляд, который не должен расплавить мою сердцевину.

— Почему ты здесь, Сейнт? — Повторяю я. — Какого черта ты вломился в мой дом? Чтобы убить меня?

Несмотря на то, что я вкладываю силу и ярость в свой голос, на последних словах он срывается.

Он качает головой, скользя большим пальцем вниз от линии роста моих волос к подбородку. Я стараюсь не показывать эффект, который производит на меня его прикосновение, надеюсь, он не замечает мурашек на моей коже.

— Нет, Браяр. Я бы никогда не причинил тебе боль. Никогда. — Его низкий баритон звучит так решительно, что я почти верю ему.

Если бы он не был злоумышленником в моем доме, который только что признался в убийстве, я бы могла.

— Тогда почему… Ты. Здесь? — Каждое мое слово пропитано яростью.

Его голос понижается, когда он наклоняется, пока его дыхание не касается моей кожи с каждым словом.

— Потому что теперь твоя очередь получить то, чего ты больше всего желаешь.

Дрожь пробегает по моей спине.

— Откуда, черт возьми, тебе знать, чего я больше всего желаю? — Я бросаю вызов.

— Потому что, муза, я знаю тебя. Я собираюсь узнать тебя до глубины души.

Я не двигаюсь, когда его чернильные глаза, острый подбородок, пухлые губы приближаются. Слишком близко, пока мои глаза непроизвольно не закрываются, а его рот не касается моего, отчего у меня перехватывает дыхание и сердце подскакивает к горлу.

От его мягких губ по моим венам разливается электрический ток, желудок делает сальто от неистовой смеси адреналина, нервов и, невероятно, похоти.

Его губы остаются нежными, гладкая огромная рука обхватывает мой подбородок, большой палец проводит по щеке.

Пока я не задыхаюсь и не прихожу в себя, отталкивая его изо всех сил. Неожиданный удар отбрасывает его назад. Но только на шаг.

— Убирайся.

На его лице появляется улыбка, от которой становятся мокрыми трусики. Звук, сорвавшийся с его губ, был чем-то средним между тихим стоном и хриплым смехом, прежде чем он прошептал:

— Трахни.

Мой желудок переворачивается. Когда он направляется к двери, моя грудь наполняется сбивающей с толку смесью облегчения, тоски и разочарования, губы все еще покалывает, а сердце бешено колотится.

Срань господня. Это только что произошло? Мой преследователь поцеловал меня.

И я позволила ему. После того, как он вломился в мой дом.

Я была в шоке, вот и все. Реакция страха — бороться, бежать или замереть. Я замерла.

Сейчас я в боевом режиме.

Я пытаюсь схватить сковороду, которую он бросил на пол, как будто она была картонной, и снова поднять ее над плечом на случай, если у него сложится неправильное представление об этом бессмысленном поцелуе.

— Когда-нибудь, — обещает он, поджав губы, — ты позволишь себе уступить тому, чего хочешь, муза. Всему этому.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

СЕЙНТ

Убить ее.

Моя муза думала, что я поджидаю ее в доме, чтобы устроить засаду. Чтобы причинить ей боль. От этой мысли у меня скручивает живот. Все, чего я хочу, — это защищать ее, беречь, любить, боготворить.

Когда-нибудь она это поймет.