Кит опускает меня на пол, и я задыхаюсь, моя грудь поднимается и опускается, воздух трудно проглотить.

Вдох.

Выдох.

Повторяю.

Горло жжет. В животе бурлит тошнота, и я протискиваюсь сквозь нее. Мне нравится бороться. Это заставляет меня чувствовать себя сильной, даже если все это иллюзия.

Кайла ползет ко мне, закрывая меня своим телом. Но он подхватывает ее за одну тонкую руку и швыряет в сторону. Она ударяется о деревянный пол с тяжелым стуком.

Из меня вырывается низкий стон ярости, и когда я пытаюсь ударить его за то, что он обидел мою подругу — мою милую, никогда не обидящую ни душы подругу, — он наносит мне удар в живот. Затем еще один, и еще, пока я не закашляюсь. До следующего удара.

Я не знаю, сколько еще раз он ударил меня. Я сбилась со счета. Моя голова кружится, свет мелькает в глазах. Кайла кричит о помощи, но голос невнятный, словно я под водой, я почти ничего не слышу.

— Стой… кровотечение.

— Йоу, прочь… товар…

— Пошел ты!

Голоса. Их слишком много. Я вижу Вито и Джузеппе, их образы, идущие вверх, мелькают то там, то здесь. Кто-то хнычет. Я думаю, это я.

— Ш-ш-ш, — говорит Кайла с сопением, ее рука гладит меня по голове.

Я чувствую это. Я не умерла. Очень жаль.

Но как я могу оставить ее? Как я могу быть такой эгоисткой? Она не сможет выжить сама. Но, может, будет лучше, если она тоже умрет.

Мы есть только друг у друга, в то время как другие девушки держатся сами по себе. Все боятся говорить друг с другом, боятся, что нас за это убьют.

А они убьют. Если мы говорим друг с другом о том, что происходит с мужчинами, они нас убивают. Раньше в доме было двенадцать девочек. Остальным не так повезло.

— О, Элси, — плачет Кайла. — Мне так жаль.

Я пытаюсь сказать ей, что ей не о чем сожалеть. Я сделала это с собой. Я точно знала, что произойдет. Но она всегда была такой. Она из тех людей, которые извиняются, когда кто-то другой на нее наезжает. Она не заслуживает этого.

Я едва узнаю ту девушку, которой она была раньше. Эта женщина передо мной слишком сломлена, и я ненавижу видеть, как она ломается еще больше с каждым годом. Неужели мы будем здесь, пока не станем слишком старыми, чтобы использоваться и применяться?

Нет, я не позволю этому случиться. Я покончу с этим на своих условиях.

Джейд была похожа на меня, и если я что-то знаю о ней, я знаю, что она тоже борется. И все же, не зная, что с ней случилось — жива ли она вообще, — я не могу спать по ночам. Лучше ли ей, чем нам? Хуже?

Может, было бы лучше, если бы она была с нами. Так мы хотя бы могли быть вместе. Но я даже не могу спросить у этих засранцев, где она. Я знаю, что Фаро знает. Он все знает. Но он убьет меня прежде, чем скажет мне то, что я хочу знать.

Кайла остается со мной несколько секунд… минут… я не знаю. Но следующее, что я слышу, это ее крики, и когда я поднимаю голову, Кит держит ее в своих лапах, Джузеппе и Вито больше нет.

Он стоит на коленях, его зловонное дыхание бьет мне в нос.

— Я собираюсь трахнуть ее так сильно, что ты будешь видеть ее синяки несколько недель. Можешь поблагодарить себя за это, шлюха.

Затем он дергает ее за каштановые волосы, ее колени бьются об пол, она выкрикивает мое имя, пока не исчезает.

А ее крики? Я продолжаю слышать их еще долго после того, как они исчезли. И я хотела бы, чтобы на ее месте была я.

ГЛАВА 2

ЭЛСИ

НАШИ ДНИ

Воздух изменился, в нем витает прохлада, по земле разбросаны осенние листья, оранжевые, желтые. Они умирают, но все равно прекрасны.

— Как ты думаешь, что они собираются сделать с нами сегодня? — спрашивает Кайла, прижимаясь ко мне плечом к плечу, стоя на противоположной от окна стороне на первом этаже, в которое мы смотрим.

Вито и Джузеппе стоят у двери на противоположной стороне. Фаро заставляет их охранять дверь днем и ночью. Они спят здесь вместе с нами, так что даже когда мы закрываем глаза, мы не в безопасности.

Я думаю о побеге, наверное, каждый день. Но куда я могу пойти, чтобы они меня не нашли? После избиения мне понадобилась неделя, чтобы прийти в себя, а потом я вернулась к работе.

Единственное, что хорошо в том, что я пострадала в тот день, это то, что Кит больше не появляется. Надеюсь, он мертв. Может быть, Фаро убил его за то, что он связался с его игрушкой. Мы делаем ему хорошие деньги, и он не любит, когда мужчины вмешиваются в его источник дохода. Его люди такие же одноразовые, как и мы.

— Я не знаю. — Я закидываю руку ей на спину и притягиваю ее плотнее к себе. — Куда бы мы ни пошли, мы выживем. Мы всегда так делали.

— Но какой смысл выживать? Мы не живем, Элси. — Она произносит слова, которые я держала при себе. — Ты когда-нибудь думала о… — Ее лицо опускается, глаза смотрят в пол.

— Не надо, — говорю я низким тоном. — Я не хочу, чтобы ты даже думала об этом.

Но я лицемерю, не так ли? Я сама только что думала о смерти. Но услышать, как она говорит это вслух, представить, что ее больше нет…

— Ты можешь мне пообещать? — Она смотрит на меня, темные брови напряжены, в ее лесных глазах скапливается влага.

— Зависит от обещания. — Я больше не смотрю на нее. Потому что я знаю, что она собирается спросить.

— Ну же, Элси. Пожалуйста. Просто скажи, что ты обещаешь, — процедила она.

Я слышу, как дрожит ее голос, и это заставляет мое сердце биться. Проходят секунды, и в них я ломаюсь, потому что как я могу обещать такое? Но в конце концов, как я могу этого не сделать?

— Хорошо. Что бы это ни было, я обещаю.

— Ну, теперь ты просто смешна, — вздыхает она с легким смешком, и в ней проскальзывает частичка той веселой, беззаботной Кайлы, которую я когда-то знала.

Боже мой, какие у нас были мечты. Перед нами был открыт целый мир. А теперь нам приходится обещать, что все это придет к концу вместо начала, о котором мы когда-то мечтали.

— Хорошо. — Я заставляю себя улыбнуться, оглядываясь по сторонам. — Что я обещаю?

— Что если я дойду до того, что буду умолять тебя убить меня, ты это сделаешь.

Задыхаясь, я зажмуриваю глаза. Одно дело знать, что она скажет, а другое — услышать это на самом деле.

— Кайла… — Я делаю глубокий, измученный вдох. Мое сердце… оно физически болит.

— Я сделаю это для тебя, Элси. Если ты хочешь этого. Я сделаю это для тебя. Мы больше не можем так жить, — шепчет она. — Я не выдержу больше ни дня.

Она фыркает, и я сдерживаю слезы.

— Они берут и берут, — тихо плачет она. — Нам больше нечего им дать. Я бы предпочла, чтобы родители нашли мое тело, а не гадали, что же произошло на самом деле.

Моя грудь колотится от боли, такой сильной, что я едва могу сдержать свои эмоции. Я не хочу думать о своих родителях. О боли, которую они, должно быть, переживали все это время, каждый день задаваясь вопросом, у кого я. Гадают, не ранена ли я. Умерла ли. Это то, через что я прохожу, не зная, что случилось с Джейд.

— Хорошо. — Я издаю дрожащий вздох, глядя на бледную траву прямо за нашим окном.

Она выглядит так, будто давно не получала полива — увядающая смерть, которую несет трава. Но они ее косят. Надо же поддерживать хоть какой-то вид. На всякий случай, наверное.

— Хорошо?

То, как вопросительно она это спрашивает, заставляет меня повернуться к ней.

— Да, хорошо. Я убью тебя, Кайла. Если тебе когда-нибудь будет достаточно. Если они раздавят тебя до такой степени, что ты не сможешь больше ни минуты, я буду рядом. Я заберу боль.

Ее нижняя губа дрожит, глаза мерцают от страдания, прежде чем мы обе снова оказываемся лицом к окну. Солнце ярко освещает наши лица, но погода навевает осеннюю прохладу, словно не может решить, что предпочесть — холод или тепло.

— Какого черта вы двое делаете? — Джордан появляется позади нас, рука на бедре, ее черные волосы собраны в высокий хвост, пепельные глаза оценивают нас.