— Бал, Карро! — он скрестил перед собой руки, что покрылись светящимися линиями. Те обрисовали контуры боевых металлических перчаток. Первые два клинка со звоном отскочили от них, — (*ДИНЬ-ДИНЬ!), — но последний пролетел чуть выше. Вдоль щеки Хуано проскользнула алая черта.

Хуано взъярился. Он бросился вперед, держа перчатки в боевой готовности. Но трое офицеров вовремя схватили его. Уорвик, сдерживавший Хуано под руки, произнес:

— Угомонись ты! Радуйся, что вы оба вообще остались в живых, а не обернуты сейчас белой тканью. На месте тех бедолаг мог оказаться кто угодно. Их могло быть на двух человек больше, если бы не старания Зака, который с великим трудом вытащил Йема с того света. Ты решил обесценить работу лекаря?

Но Хуано не слушал. В его глазах поигрывали огоньки, а зубы натужно скрипели.

Остальные офицеры не верили своим глазам: благородные служители Магистрата, представители высшего столичного общества, сейчас желали только уничтожить друг друга. Товарищи усердно растаскивали их в стороны, словно пьяную драку в таверне. Неужели из-за обид люди могли пасть так низко, пренебрегая приличиями?

Вдруг Хуано сильно покоробило. Он дрогнул в приступе конвульсий и повис на руках трёх офицеров. Боевые металлические перчатки исчезли.

— Что с ним? — спросил Зак.

— Потерял сознание. — Ответил Ирен. — Походу, не притворяется — оружие пропало.

Посыпались голоса офицеров:

— Это ведь не значит, что… — Да быть такого не может! — А почему нет? Все сходится.

Четвертое правило глефистики гласило: «Каждым видом глифа может воспользоваться только тот носитель, кто обладает подходящим характером». Из этого правила следовало, что если характер носителя вдруг изменился, то он утрачивал возможность использовать тот или иной глиф. Если подобное происходило во время активированного заклинания, то у носителя наблюдались короткие судороги и потеря сознания. Это длилось от пары дней до нескольких недель.

Хуано утратил свой стальной характер, присущий всем обладателям глифа металла. Он дал слишком сильную волю гневу.

На переобучение офицера потребуется много сил, времени и средств, чему Магистрат явно не обрадуется. В лучшем случае Хуано ждет понижение в звании до рядового солдата, а в худшем — увольнение без последующего жалования.

— Черт! — вмешался Йем. — А меня больше волнует то, как мы это объясним капитану.

Начался спор. Говор и крики доносились до Актеона сквозь деревянную дверь.

Из щели пробивался лучик света, и пылинки плавно парили в нем. Актеон уже давно не стоял, а съехал на верхнюю ступень.

«Вот это театральная постановка, браво! Мои искренние овации. — Подумал Актеон, поднимаясь. — Мне их почти жаль. Кто они? Для меня — болванчики, обязанные долгом службы, которые не вызывают ни капли сочувствия».

— Но, что бы ни произошло, на всё воля Избранных. — Беззвучно прошептал он и аккуратными шажками по скрипучим ступенькам направился в трюм.

Там его ждали Уорвик и Ирен. Всё это время они пытали Шипастую и, может быть, узнали кое-что интересное. Или нет.

Актеон Сельвийский спускался по крутой лестнице вниз. Все вокруг шаталось, от чего имелся шанс ненароком упасть и напороться глазом на крюк.

Допросную комнату было решено устроить ниже водной линии. Самый нижний из имеющихся этажей каравеллы, полупустая каюта. Из освещения — масляные лампы, стекло на которых покрылось сажей. Света мало, и ступать приходилось в почти кромешной темноте.

Подойдя ближе к двери, Актеон прислушался. Прозвучал резкий звон, затем нервные шаги из стороны в сторону и страдальческий стон. Застонал Уорвик, хотя пытали Шипастую.

— Тише, мой друг, тише! — произнесла Шипастая по-алькалеонски. Офицеры Легиона свободно изъяснялись на нём. — Ибо наша чёрная птица подохнет от голода!

«Что за чушь?» — подумал Актеон.

Прозвучал голос Ирена, глухой и подавленный:

— Да вашу мамашу… какой в этом смысл?.. Может, иносказание?

— Да какое к херам иносказание…

«Уорвик Ринн ругается? — удивился Актеон. — Видать, жарко тут было до меня. Его в конец вывели из себя».

— … Это сущий бред, бред умалишённого!

— Бла-бла-бла, — встряла Шипастая, — бредовые бредни бредовой брехни!

— Господи, да заткни её уже!

— Как?! У нее и так все пальцы в обратную сторону выправлены!

— Да не знаю я, сделай хоть что-нибудь!

Под голоса ожесточенных споров капитан, наконец, зашел внутрь. Молодая девушка качалась на стуле и неразборчиво пела.

«Узнаю этот язык…»

Среди присутствующих только Актеон способен разобрать смысл песни. Он сам знал порядка одиннадцати языков, но идеально владел только пятью. И ферцарский был в их числе.

— Мисс? С вами все в порядке? — спросил Актеон на ферцарском.

После долгого отсутствия практики, произношение давалось с трудом. Речь ферцарцев просто изобиловала парами глухих звуков, а построение предложений — сложными логическими конструкциями. Поменяв порядок слов, можно было случайно перевернуть смысл всего сказанного.

То, что она ответила, по тону было похоже на детскую жалобу. Но на словах превращалось в угрозу жестокой расправы.

Актеон скривился и потер переносицу.

— Да, да, я знаю, — она вновь перешла на алькалеонский язык, — каменные корни бороздят подземелья, и нет больше темноты слева.

Уорвик обхватил голову руками и сказал:

— И так уже полтора часа, капитан.

— Ага, — подтвердил Ирен, — в мыслях я уже трижды застрелился.

Актеон молча оглядел руки девушки. Предплечья были привязаны к подлокотникам, тонкие пальцы выправлены в разные стороны. Они покрылись страшными красно-синими переливами. Ногти были вырваны, все, подчистую.

— И это ни к чему не привело? — спросил он, кивнув на её руки.

Уорвик промолчал. Чуть погодя, за него ответил Ирен:

— Нет. Все стало только хуже. Она либо совсем с катушек слетела, либо просто богиня театральной игры.

— Ясно. Я понял.

«Любопытно, конечно, чем она их довела. — Задумался Актеон. — Скорее всего, повторением бессвязного бреда. В этом она явный мастер, действует наверняка. В любом случае, она лишь притворяется безумной и увиливает от поставленных вопросов».

«Пытать сумасшедшего — это пытка для того, кто его пытает», — он укусил себя за щеки, чтобы не расплыться в саркастичной улыбке.

Поймав пристальный взгляд Актеона, девушка — с ядовито-желтыми волосами и прической в виде двух хвостов — спросила у него на ферцарском:

— Ты пришел меня допрашивать, капитан?

—Да, я пришел именно за этим. Прошу прощения за эту полуторачасовую возню.

— Да ничего. Как-никак, — подхватила девушка, — дань уважения прелюдиям. Ваш Магистрат обладает дурной славой, и мастера пыток у вас одни из самых искусных в мире. Но этот — дилетант, — она мотнула головой в сторону Уорвика, хвостики покачнулись.

— Знаю, он только новичок. Будь снисходительней.

— С какой стати? Он не придумал ничего лучше, кроме как вывернуть мне пальцы и обморозить почки. Если честно, я разочарована.

— Да ты чокнутый мазохист…

— Спасибо. — Она улыбнулась кровоточащими зубами — железную пластинку вырвали вместе с проволокой. — Приму это за комплимент.

— Разные у нас, конечно, представления о комплиментах… Но пожалуйста. — Он вздохнул от облечения, сам не зная, по какой причине. — Лучше давай перейдем к допросу. Как тебя зовут?

— Зирана Шульц, — ответила та без промедления, сдув со лба прядку волос.

Актеон представился, выписав половинный поклон.

— Очень приятно, Актикьон Сельхвийский, — она очень старалась произнести его имя правильно, но подводил слегка картавый ферцарский акцент. — Значит, ты из Сельвы? Которая с Изумрудными берегами?

— Да, все верно. Мои родные края — что сети, в которые попадают путешественники и остаются в них навсегда. Так красивы Изумрудные берега Сельвы.