Итак, покинув княжеский замок, Цунь Гуан и его спутники отправились в сторону Круйтепа без лишнего промедления На большой лодке нашлось место и огромному странствующему воину Чжу Люцзы, и монаху-комусо Дзаэмону с его волками, и прекрасной Цинь Бао. Нашлось место и монаху с каменным лицом, внутри которого сидел песчаный демон Шу Цень.

Не хватало только лисёнка по имени Дзин. «Опять по делам своим убежал», – так подумал Цунь Гуан про своего друга лисёнка. Подобное раньше случалось, и Цунь Гуан знал, что тревожиться за Дзина не стоит. Спустя положенное время лисёнок всегда возвращался к Цунь Гуану.

Время шло своим чередом. Пока Цунь Гуан размышлял о том, что произошло в столице княжества Четырёх Рек, солнце приблизилось к горизонту, а лодка с путешественниками – к деревне, что была на пути в Круйтеп.

Цунь Гуан и его спутники сошли на берег и двинулись к дому купца Цю Миня. Там проживала матушка Цунь Гуана, которая стала теперь купеческой женой.

Деревенский люд с изумлением смотрел на путешественников, который возглавлял похожий на горную обезьяну Цунь Гуан. Он спрятал хвост под рубаху, а посох обернул парусиной. Но золотистая шерсть, который он был покрыт с головы до ног, бросалась в глаза всякому прохожему. Внимание привлекал и огромный Люцзы, который носом своим был похож на дикого кабана. На Цинь Бао и двух монахов никто толком не смотрел. Странствующие монахи заходили и в местные деревни.

«Все на меня пялятся, – подумал Цунь Гуан, заметив удивлённые взгляды. – На кого я теперь похож? А ну как меня и матушка не признает?» Эта мысль его забеспокоила, и, чтобы прийти в себя, он почесал покрытое шерстью ухо. Тревожная мысль от этого только сильнее прилипла к его затылку.

А вот Чжу Люцзы подобными раздумьями себя не занимал. Его беспокоил только голод, который порядком окреп за время, прошедшее с княжеского обеда. Поэтому, когда Люцзы увидал первую же распахнутую трактирную дверь, он сказал такие слова:

– Вы пока ступайте, а я тут подзадержусь. Перекушу с дороги.

– Так матушка моя тоже на стол накроет, – ответил ему Цунь Гуан, которому хотелось хоть с кем-то разделить досужее внимание жителей деревни.

– Это хорошо, – сказал Чжу Люцзы, похлопав себя по животу. – Сейчас тут перекушу и потом сразу вас догоню.

Из этих слов Цунь Гуан понял, что никак ему Чжу Люцзы не отговорить. Он махнул рукой и оставил странствующего воина, который повернул к трактиру под названием «Сазан и Фазан».

До купеческого дома идти было всего только четыре улицы. Вскоре перед Цунь Гуаном и его спутниками предстали расписанные киноварью ворота. Рядом на столбе висела деревянная колотушка. Но Цунь Гуан брать колотушку не стал, а постучал завёрнутым в парусину посохом.

Купец Цю Минь услышал необычный стук и поспешил к воротам. Он приоткрыл смотровое оконце и увидел путешественников.

– Кто вы и зачем ко мне в дом стучитесь? – спросил он, а сам обернулся к стоявшему в другом конце двора помощнику и поманил его рукой.

Помощник этот выполнял тяжёлую работу, которая самому купцу была не под силу. Размером он был чуть меньше Люцзы.

Цунь Гуан ответил купцу так:

– Я ведь Хацукои! Вернулся из путешествия, чтобы матушку проведать.

– Какой же ты Хацукои! – сказал купец. – На оборотня ты похож. Если б не монахи рядом, я бы точно решил, что оборотень ты.

На шум из дома выглянула купеческая жена, которая как раз и приходилась Цунь Гуану матушкой.

– Кто там? – спросила она.

Цунь Гуан заслышал материнский голос и крикнул что есть силы:

– Матушка! Хацукои это!

– Впускай же скорее, – сказала купцу жена. – Не видишь, что ли?

– Не вижу, – ответил купец. – Обезьяна это какая-то. Сама посмотри!

Купеческая жена поспешила к воротам и, выглянув через оконце, оглядела стоявших по другую сторону ворот путников.

Правду говорят, что материнское сердце видит больше, чем заметно глазу. Вот и купеческая жена, бросив один только взгляд на Цунь Гуана, в один миг узнала в нём своего родного сына. «Как оброс мой Хацукои! – подумала она. – Совсем не следит за собой». Она сказала мужу:

– Устал ты в лавке, глаза утомил. Ясно же, Хацукои мой вернулся. Отворяй!

Купец не стал жене перечить, потому как это дело было столь же полезное, как соревнования на ездовых свиньях. Он велел помощнику, чтобы тот отворил ворота и пустил Цунь Гуана со спутниками внутрь.

Цунь Гуан тотчас заключил свою матушку в объятьях и расплакался от радости. Матушка и сама не удержалась от слёз. Глаза прекрасной Цинь Бао тоже заблестели сочувствием, и она схватила Дзаэмона за руку. Странствующего монаха посетили сходные тёплые чувства, но из-за надвинутой на лицо шляпы этого никто не заметил.

Один только Шу Цень остался безучастным. Человеческие слёзы его не трогали.

Купец и его помощник с подозрением оглядели остальных путешественников.

– А вы тогда кто? – спросил купец всех сразу.

– Я Цинь Бао, а это Дзаэмон, – ответила прекрасная Цинь Бао. – Ну а этого монаха звать Шу Цень.

Монахи поклонились как положено, а Цинь Бао продолжила:

– Мы путешествуем к Жёлтой реке с поручением самой богини Запада.

Цинь Бао сотворила пальцами мудру, которая убедила купца в искренности её слов.

– Как могли мы проезжать мимо, а матушку Цунь Гуана не повидать? – сказала она.

– Цунь Гуана? – переспросил купец.

– Это моё ученическое имя, – объяснил Цунь Гуан. – Стал я учеником просвещённого монаха, которому богиня Запада раскрыла свои секреты.

И Цунь Гуан, не выпуская матушки, принялся рассказывать обо всём, что с ним произошло.

В это время из домашнего сада выскочила младшая сестра Цунь Гуана.

– Хацукои, ты ли это? – вскричала она и тут же умолкла, увидев странных путников.

– Я это, я, – ответствовал ей Цунь Гуан.

Он заметил, что позади сестры стояла девочка чуть-чуть помладше его самого. Её светло-карие глаза напомнили Цунь Гуану фестиваль равноденствия, что как-то приснился ему в дороге.

Девочка переглянулась с младшей сестрой Цунь Гуана, и обе они звонко рассмеялись. «Надо мной смеются», – подумал тут Цунь Гуан и огорчился. Но виду не подал.

– Ну и оброс ты, братец! – сказала ему сестра.

– Ничего я не оброс, – обиженно ответил Цунь Гуан. – Куница это во мне сидит.

– Та Гуан? – вспомнила сестра про сказки, который Цунь Гуан так любил.

– Она самая. Забралась в меня, не прогонишь теперь.

Сказав так, Цунь Гуан окончательно расстроился и, позабыв недавнюю радость от встречи с матушкой, бросился прочь. Отбежав за угол, он уселся на камень и снова расплакался, на этот раз от грусти и обиды.

Вдруг кто-то погладил Цунь Гуана по макушке. Он вздёрнул голову и увидел ту самую девочку с карими глазами.

– Не стоило нам смеяться, – сказала она.

– На кого я похож теперь, – горько сказал Цунь Гуан. – На обезьяну горную, вот на кого! Уродство одно!

– Вот ещё, – ответила ему девочка. – Ничего подобного.

«Просто жалеет она меня», – решил Цунь Гуан. Но всё же от добрых слов на душе у него полегчало.

– Пойдём во двор, – потянула его девочка за рукав. – Матушка твоя наверняка на стол накрывает.

Тут Цунь Гуан понял, что не знает даже её имени.

– Тебя как зовут? Меня… – тут Цунь Гуан замялся, подбирая подходящее имя.

Наконец он выбрал то, которое нравилось ему больше прочих.

– Меня Такуаном зовут, – представился он.

– Как же тогда Хацукои? – переспросила девочка.

– Так меня только матушка кличет.

– А Цунь Гуаном кто?

– Учитель мой, который мне такое имя дал.

– Кто же тебя Такуаном называет?