Зарко, правильно истолковав мое сомнение, ухмыльнулся:

— Прибираться здесь некому.

Ну да, помню. Папуша уехала, а мужчинам у цыган заниматься хозяйством невместно. Посуду помыть, белье постирать — это ниже достоинства. Еще ладно, что старый цыган способен сам себе приготовить, а иначе, из-за обычаев, мог бы и от голода умереть.

— Ничего, у тебя тут скоро грибы начнут расти, трава пробиваться, так веселее станет, — утешил я Зарко. — Постояльцам будешь среди травы стелить. Ничего, зато крыша над головой есть.

Цыган не то не понял моей шутки, не то пропустил ее мимо ушей, а занимался священнодействием — варил на очажке каву, которое еще называют кофе. Решив, что все готово, сказал:

— Подставляй посудину.

К моему удивлению, кава, сваренная цыганом была хороша. И аромат замечательный и вкус отличный. А сам Зарко, усевшись передо мной на корточки, начал прихлебывать каву из ковшичка, в котором он и варил божественный напиток. И как это он губы и язык не ошпарил?

А старый конокрад, отхлебывая по глоточку, принялся рассказывать:

— Каву-то эту Папуша купила у гномов. Нарочно, чтобы тебя порадовать. Слухи ловила о тебе, волновалась.

— А чего она волновалась? — удивился я.

— Так как чего? — вытаращился цыган. — Народ мимо нас редко ездит, но все равно, иногда проезжает. Говорили — мол, герцог отправил Артакса на верную смерть, с упырями и оборотнями сражаться. А он и болотного духа победил, который тысячу лет под старыми гатями спал, и оборотней в горы прогнал. А еще — великаншу, которая царство гномов хотела себе забрать, в землю вогнал. И как тут не волноваться?

Я только покачал головой. Слухи, это да. Наверное, пора привыкнуть, что обо мне ходят самые разные байки, но все равно, постоянно удивляюсь. Наверное, стоило бы самому сесть, да все записать. А иначе отыщется какой-нибудь бумагомаратель, запишет все так, как болтают в народе, и станут потом читать о достославных деяниях благородного Артакса. Вначале будут восхищаться, а потом примутся разбирать книги по страничкам. Напишут — здесь автор соврал, а тут преувеличил.

А Зарко, посматривая на меня, продолжал:

— А как слух пришел, что Артакс живой вернулся, да еще и на дочке старого рыцаря женился, и сам герцог посаженным отцом стал — расстроилась Папуша. Она же уже поняла, что под сердцем твое дитя носит. Но это все ладно, понятно, что благородный рыцарь и граф простую цыганку в жены не возьмет, но она хотела тебе рассказать, что дите у вас будет. А ты сюда даже и не заехал, а мимо проскакал.

На этот упрек я ничего отвечать не стал. И в самом деле — проехал мимо, еще и рад был, что мудрая Кэйтрин распорядилась взять с собой палатки, чтобы не зависеть от постоялых дворов, которых в этих местах не так уж и много. И мне не очень хотелось встречаться с Папушей. Пожалуй, и хорошо, что не заехали. Я ведь не знал, что цыганка беременна, а если бы узнал, так уж тем более сюда не заехал, тем более, вместе с молодой женой. Супруга у меня женщина очень добрая, но очень ревнивая. Я и так опасаюсь, что до нее дойдут какие-то слухи о моем пребывании в Севре и… э-э… шалостях с тамошними амазонками.

Зарко излагал мои приключения е по хронологии, потому что сначала я побывал в севре, потом женился, а уже потом отправился в царство гномов, но ничего страшного. Слухи, на то они и слухи, чтобы смешивать все и вся. Наверняка позже станут говорить, что в благодарность за его подвиги герцог отдал Артаксу в жены первую красавицу герцогства.

— А вскоре сюда Куколь приехал, — сказал Зарко. — Он из Силинга в Урштадт ехал, завернул коней накормить. Вот он и посватался к Папуше.

Имя мне показалось знакомым.

— Подожди-ка, — перебил я цыгана. — Куколь — это ведь тутошний винокур, которому ты деньги был должен?

— Ну да, он самый и есть, — подтвердил цыган. — У него и завод винокуренный, и лавки, где все продают. Папушу он в жены взял, ребенка своим признал, а заодно и долги с меня списал. Разве плохо?

Ну да, ну да., а я уж был готов поверить в неистовую любовь старика к своей не то дочке, не то внучке. А тут, долги видите ли, списал. Но осуждать я конокрада не стану. Я этого Куколя не знаю, вполне возможно, что он очень хороший человек, пусть и продает шнапс и не желает платить за это налоги.

— Скучно мне без Папуши, — пожаловался цыган. — Вот, дождусь, как постоялый двор у меня купят, так к сыну уеду.

— Ну, вот и славно, — похвалил я старика, поглядывая в окно. А ведь мне, думаю, уже пора. Скоро начнет темнеть, не стоит в потемках ехать. Но напоследок спросил: — Скажи-ка еще, к тебе всадники не заезжали? Трое, на чалых жеребцах.

— Проезжали, — кивнул цыган. Только это муло были.

— Муло?

— Мертвецы это были, все трое. И кони их мертвые, и давно. Я испугался — как бы ко мне не пожаловали, а я даже сбежать никуда не смогу, коняшки-то сейчас нет. Но проехали. Да и зачем мертвецам постоялый двор?

— А как ты понял, что они мертвецы? — спросил я.

— Так дождь ледяной шел, лед кругом падал, а пара от дыхания нет. Ни кони не дышат, и не люди, — пояснил цыган. — И ехали они все бок о бок, и кони одновременно ноги переставляли. Будь они живые — то по-другому бы шли. Я потом вышел, чтобы глянуть, так точно — мертвецы все они. Кхандуно[2], как мертвые! А больше я ничего не могу сказать.

Ну ладно, и на том спасибо.

Прощаясь с цыганом, я не удержался, чтобы не пожелать старику доброй ночи:

— Май лаши́ э ря́т!

Зарко засмеялся, потом с трудом ответил:

— Пе састима́сте!

Я уже выходил в дверь, когда цыган сказал:

— А имя-то ребенку Папуша в честь тебя дала!

— Да? — переспросил я через плечо.

— Фонсо — все равно, что Юджин. Означает благородный, но по-цыгански.

[1] Перевод слова «миньджа» не даю, оно нецензурное.

[2] Пахнут или воняют (цыг.)

Пока ехали через Черный лес, засветило солнце и погода стала такая, какой она и должна быть в октябре месяце — довольно теплой. Мы поснимали с себя и зимние плащи, и шерстяные шапки, оставшись в той одежде, что более приличествует этому времени года. Вот это хорошо, но плохо, если только что замерзшая дорога оттает и весь тракт, пронзающий Силингию, превратится в мокрую кашу. Если так, то наш обоз станет тащиться до столица не неделю, а две, а то и все три. Теоретически, я мог бы оставить и всадников и обоз, а мы бы с Гневко махнули к герцогу. Но это чисто теоретически, потому что у сюзерена, которым я вроде бы и являюсь для оставшихся при мне оруженосцев и их людей, имеется простая обязанность — не бросать своих вассалов, как бы плохо не приходилось. И уж если мы вместе вышли в дорогу, то все вместе и должны прийти в искомую точку. А потом, соответственно, все вместе должны вернуться в Урштадт.

Но к моему удивлению, дорога оставалась сухой. Судя по всему, здесь не было ни ливня, ни снегопада. Странно, но и так тоже бывает.

Двое суток в пути, две ночевки под открытым небом — пустяк для закаленного воина. Но для начинающих ратников, для юных оруженосцев — это неимоверная тягота. Поэтому, как только по дорогепопался постоялый двор, я дал команду сделать большой привал. Сначала собирался дать людям и лошадям отдохнуть двое суток, но решил, что это слишком. Лошади еще не настолько устали, чтобы вставать на длительный отдых, а людям и сутки будет прекрасно. Они ведь рассчитывали только переночевать, а здесь — такой подарок.

Я поглядывал на народ, радостно принявшийся расседлывать и распрягать коней, с некоторой снисходительностью — дескать, делаю вам послабление, а вот мы-то когда-то… Ну не стану же я говорить, что и бывалые воины предпочитают спать в тепле и уюте?

Этот постоялый двор я уже хорошо знал. Даже запомнил имя хозяина — Тормош. Здесь я некогда настиг убийц герцогского гонца и тут же ожидала моего возвращения Кэйтрин.

Обратил внимание, что добавилось построек — и тех, что предназначены для людей, и тех, где размещают лошадей. Это прекрасно. И хозяин, стало быть, не бедствует и люди почаще по тракту стали ездить.