***

Верхнеудинск по сибирским меркам 1880 года был почти мегаполисом – целых четыре тысячи жителей, если считать всех поголовно, вместе с только что народившимися детишками, и включать в подсчет местных инородцев, которые по привычке селились поодаль от домов пришельцев с запада. Тут было несколько двухэтажных домов, в одном из которых располагалась забитая по случаю ярмарки гостиница. Места для нас с Ефимом в ней не нашлось, но добрый хозяин пустил нас в сарай, где ночевал ещё с десяток подобных горемык. Я оставил своего спутника следить за поклажей, а сам пошел посмотреть, что тут и как.

Казачий пригляд с нас сняли сразу по прибытии в город. Пригляд этот был ненавязчивым, но плотным, так что я уже в первый день отказался от идеи отстать, свернуть в сторону и всё-таки отправиться в Хабаровск. Можно было подумать, что нас конвоировали – но нет, казачки больше внимания уделяли мешкам с меховой рухлядью, а не двум незнакомцам со странной историей, которых им навязал атаман. Евсей Васильевич с нами не поехал, остался в станице – словно и ему не было дела, доберемся мы с караваном до цели или останемся в тайге. Второй раз справиться с диким медведем я не рассчитывал.

Но мегаполисом Верхнеудинск был всё-таки лишь по сибирским меркам. Зажатый в излучине рек Уды и Селенги, он не стремился вверх; большинство домов было в один этаж и шесть окон на лицевой фасад. Самое высокое здание – местный собор; табличек с названиями тут ещё не завели, но выглядел он солидным и древним. На другой стороне Уды виднелся такой же одноэтажный город – то ли пригород, то ли отдельное село, к которому как раз сейчас заканчивали строить неказистый, но, видимо, прочный мост. В том селе церквей было целых две – они были чуточку пониже собора в Верхнеудинске, но из-за высокого берега казались много вышел.

Ну и реки – мне сначала почудилось, что они тут везде. Куда бы я ни смотрел, я постоянно натыкался на темную воду – не слишком широкую, но просто так не преодолеть. Ну а по весне и вовсе на такое могли решиться лишь самые отчаянные сорвиголовы, которым некуда было деваться.

У собора я крутился дольше всего – он интересовал меня из чисто прикладных соображений. По нашим документам мы с Ефимом числились староверами, и в этом статусе были как плюсы, так и минусы. Имперские законы нас не слишком ущемляли, если, конечно, мы не соберемся организовывать какой-нибудь бизнес, а единоверцы могли и помочь по дороге. Но если мы вдруг всё же двинемся в Тульскую губернию, то чем ближе мы будем подъезжать к европейской России, тем сильнее староверство будет нам мешать. Темных и консервативных людей там было значительно больше, чем здесь.

Именно поэтому я ходил вокруг собора – сводил баланс идеи перекреститься прямо тут, чтобы наше преображение отметили приехавшие с нами казаки, если они всё ещё осуществляют пригляд. А так – донесут они Евсею свет Васильевичу, что пришлые теперь в правильной вере находятся, тот и успокоится на наш счет.

Мне на это крещение было всё равно, я опасался только реакции Ефима, и лишь поэтому не пошел договариваться с местным попом сразу. Попика, впрочем, я увидел – ничего выдающегося, обычный худой мужик с окладистой бородой и в черной одежде, как и положено священникам. Воинствующим товарищем он не выглядел, и я надеялся, что он сначала выслушает нашу просьбу, а не нападет с дубьем сразу после того, как признает в нас староверов. Не хотелось бы послужить причиной для местных религиозных войн. Но подойти к нему я всё-таки решился, хотя и с другой целью.

– Добрый день, святой отец, – я чуть поклонился, выражая определенное почтение к его сану.

Он оглядел меня с ног до головы и улыбнулся одними уголками губ.

– Иерей я, называй меня отец Андрей. Хотел чего-то, сын мой?

– Да, отец Андрей... – мне стало неловко, но система титулования местного священства вылетела у меня из головы ровно за секунду до начала разговора. – Я здесь человек новый, долго прожил в тайге, а в Верхнеудинском впервые. У меня есть немного золотого песка, со мной им расплатились за... некоторые услуги, и я хотел бы обернуть его в деньги.

– Сожалею, сын мой, но наша церковь не оказывает подобных услуг, – как-то слишком сурово сказал священник.

– Я понимаю, – я прижал оба кулака к груди в жесте мольбы. – Я и не мог рассчитывать, что мне произведут подобный обмен прямо в вашем соборе...

– Церковь это, сын мой, освящённая в честь Смоленской иконы Божией Матери Одигитрии.

Слово «Одигитрия» я знал – это тип иконы, на которой нарисована Богоматерь с младенцем Иисусом Христом. И разницу между собором и церковью тоже знал, невелика наука. Был бы этот Андрей епископом, то и служил бы он в соборе, но он обычный иерей, даже без приставки «прото». Поэтому и служит в церкви.

Я просто хотел ему польстить, но моя попытка пропала втуне.

Я посмотрел на церковь, словно видел её в первый раз.

– Я не очень хорошо разбираюсь в типах церковных зданий, – повинился я. – Но это тема для отдельного разговора. Сейчас же я хотел просить у вас помощи с презренным златом. Не знаете ли вы места в городе, где приезжий может произвести обмен, не рискуя головой или душой?

***

Такое место священник знал. Как я и ожидал, цена на песок там была пониже, чем в более злачных местах, но всё ещё высокой, во всяком случае по сравнению с той, что давали представители государства. Но в этой конторе скупка золота явно была непрофильным занятием – так, побочная подработка, не более того. Меня и приняли-то там лишь после того, как отправили мелкого пацана к священнику, который подтвердил – да, был такой, спрашивал, а я сказал. Кто именно взвешивал мои золотые крупинки и выдавал мне ассигнации, я так и не понял – на хозяина предприятия этот похожий на давешнего медведя увалень совсем не походил. Но обращался он с рычажными весами и мелкими гирьками уверенно. Мой мешочек потянул на 52 золотника – около 220 грамм; под расчет мне выдали три сотни без пятерки. Этой суммы нам с Ефимом должно было хватить на путешествие до любой точки нынешней Российской империи – если не барствовать и ездить третьим классом.

Слегка задержавшись в сенях этого невзрачного домика, я спрятал деньги в потайной карман с внутренней стороны своих портов. Уже на улице я огляделся – надо было возвращаться к Ефиму и рассказывать ему идею с перекрещиванием. Правда, я и сам уже склонялся к тому, что именно в Верхнеудинске этого делать не стоит – священник и так меня запомнил, а уж такое дело, как отречение от религии староверов, может привлечь ненужное внимание кого-нибудь из церковных иерархов рангом повыше. Лучше потерпеть до Хабаровска – или же до Красноярска и Томска, если мы всё же решим двигаться в ту сторону.

С этой мыслью я сделал шаг вперед и тут же замер, наткнувшись на внимательный взгляд двух кошачьих глаз. Правда, они походили на глаза животного только если не присматриваться, а так принадлежали вполне себе человеку, явно облеченному властью. Человек этот стоял на другой стороне широкой улицы, был одет в форменный мундир – вот по принадлежности этой одежды я плавал конкретно, был лет тридцати-сорока и больше всего напоминал полицейского при исполнении. Причем полицейского не простого, а как бы не местное начальство. Рядом с этим господином, чуть согнувшись в спине, замер невысокий мужичок, мявший в заскорузлых лапках картуз. Этот тоже смотрел на меня.