Я ни за что не узнал бы свет 1982 года, если бы вместе с ним на меня не нахлынул запах, особый запах, идущий из того же десятилетия и из моего детства, надежно упрятанный в том участке мозга, который отвечает за самые ранние воспоминания. Это был резкий запах асфальта, размягченной на солнце смолы и жирный, именно жирный запах нефти. Бруклин услужливо подсунул мне этот запах — может, дело было в жаре, а может, где-то поблизости ремонтировали уличный настил или шла стройка в квартале и грузовики сновали туда-сюда. А возможно, из-за всего, вместе взятого. (Сюда также добавлю запах пропитанной машинным маслом упаковочной бумаги от моего велосипеда «Балкан», который однажды вечером принесли мне родители. Запах нетерпения, чего-то нового, склада и магазина, запах радости.)

Можно попытаться сохранить свет, заснять его. Или, как Моне, писать один и тот же собор в разное время суток. Он отлично знал, что делает. Собор — всего лишь фокус, капкан для поимки лучей. Но что касается запахов, это невозможно. Нет фотопленки, записывающего устройства или чего-то такого, что могло бы зафиксировать аромат. За тысячи лет человечество так и не удосужилось изобрести прибор, способный сохранять запахи. Человечество просто проспало! Разве не странно, что до сих пор нет такого устройства? Хотя нет, есть одно-единственное, появившееся задолго до развития технологий, старое, аналоговое. Конечно, язык. Нет другого средства, поэтому приходится улавливать запахи и отмечать их особенности в очередном блокноте. Мы помним только тот аромат, который успели описать или сравнить. Интересно, что даже названий запахов не существует. Господь Бог или Адам просто не сделали свое дело как полагается. С цветом совсем иначе: когда говоришь «красный», «синий», «желтый», «фиолетовый», сразу понятно… Нам не дано прямо назвать запах: всегда в сравнении, всегда описательно. Пахнет фиалками, печеным хлебом, водорослями, дождем, мертвым котом… Но это все не названия запахов. Какая несправедливость! Или эта невозможность скрывает какое-то другое знамение, которого нам не понять…

Так что я ездил, собирал запахи и послеполуденный свет, составлял каталог. Нужно было точно и подробно описать, какой аромат какие воспоминания возвращает, какой человеческий возраст пробуждает прежде всего, какое десятилетие мы можем оживить с его помощью. Все это я подробно описывал и отправлял Гаустину, чтобы, если понадобится, запахи могли быть воссозданы в клинике. Даже делались попытки законсервировать молекулы. Хотя по мне, так Гаустин переусердствовал. Намного легче было поджарить ломтик хлеба или растопить немного асфальта.

Я узнал о Гаустине и клинике, когда только приступил к созданию романа о тайном чудовище прошлого, его мнимой невинности и о том, что может произойти, если мы начнем возвращать былое с терапевтической целью. Работа в клинике и написание романа напоминали сообщающиеся сосуды. Я даже иногда переставал понимать, что из этого реально, а что нет. Фрагменты одного перетекали в другое. Однако так или иначе, главной задачей в обоих случаях было воссоздание прошлого.

Придет ли снова Он, пожалеет ли его окоченевшее тело, остановившееся сердце и бледное лицо, произнесет ли: «Восстань, Лазарь»? И тогда замедлит ли прошлое свой ход, потечет ли вновь кровь по жилам, порозовеет ли бледная кожа лица, начнут ли двигаться застывшие члены, будут ли слышать уши, а глаза — видеть?

Или пока мы Его ждем, разные лжепророки, искусители и сумасшедшие доктора будут продолжать свои опыты над трупом прошлого и каждый раз получать чудовище вроде Франкенштейна? Можно ли оживить прошлое или хотя бы вновь собрать его? Нужно ли это делать? И сколько прошлого может взвалить на себя человек?

Человек, которого я назову господином Н., сидит у себя в комнате, пытаясь воскресить в памяти то, что безвозвратно утеряно. Память потихоньку оставляет его, как оставили все друзья, когда он впал в немилость. Теперь у него нет друзей, его близкие умерли. Ему некому позвонить. А если о нас никто не помнит, существуем ли мы вообще?

Иногда случайные люди рассказывают ему какие-то истории, в которых он тоже присутствует. Но ничего такого господин Н. не помнит, ему кажется, все это выдумки и случилось с кем-то другим. Порой ему попадаются тексты, под которыми стоит его имя. Наверно, он был достаточно известен, а потом его стерли. Ему советуют пойти посмотреть свое досье, но в нем тоже почти ничего не осталось. Однако он узнаёт (ему нашептали), кто за ним следил.

И тогда он вынужден позвонить агенту, который им занимался. Тот сначала отказывался встречаться, но господин Н. сумел убедить его, что не намерен мстить. Даже извинился за беспокойство и сообщил, что хочет увидеться совсем по другому поводу. Что стал терять память и, прежде чем покинет этот мир, хотел бы собрать детали своей жизни. А агент оказался последним человеком, связанным с его прошлым.

«Вы знаете все подробности моего прошлого лучше, чем кто-либо, даже лучше меня самого. Прошу, не отказывайтесь, давайте встретимся…»

И они начинают встречаться. Говорят подолгу, не торопясь, каждый день после обеда. Оба уже скоро покинут этот мир, или, по крайней мере, оба уже давно не в той системе, где они были молоды и были врагами, самыми близкими врагами.

Некоторые истории оставляют господина Н. совершенно равнодушным, будто не имеют к нему никакого отношения. Другие, наоборот, открывают в его памяти давно забытые двери. Агент бесцеремонно сообщает, что каждый четверг в три пополудни к господину Н. приходила женщина. Очень красивая женщина. Супруги тогда дома не было.

Господин Н. пытается воскресить этот факт в памяти и не может. Да, вроде были такие послеполуденные эпизоды в его жизни Можно восстановить и легкое чувство вины перед супругой, и возбуждение от предстоящего. Но что это за женщина и почему она исчезла? Она явно была очень смелой, раз решилась с ним связаться. Наверняка знала, что за ним следят. Для человека с его прошлым это было неизбежно. Как она выглядела? Агент описывает ее в мельчайших подробностях. Как она шла по улице, как старики оборачивались ей вслед (прямо по Гомеру), женщина двигалась свободно, раскованно, не похожая на местных женщин, которые вечно спешили с хозяйственными сумками в рунах. Волосы развевались в такт ее шагам.

Впервые агент ведет себя раскованно, забывается, говорит много и возбужденно, пока они бредут в прозрачной тени городских каштанов по городу, буквально вымершему от жары. Преследователь и его жертва наконец вместе.

Спустя полтора года после нашей с Гаустином встречи в Цюрихе открылся болгарский филиал клиники. Он разместился на просторной вилле — постройке тридцатых годов прошлого столетия в дачной зоне города Костенец, что недалеко от Софии. Я люблю приезжать сюда. Здесь я вроде наблюдателя, но врачи и персонал прекрасно справляются со своими обязанностями и, честно говоря, не особо во мне нуждаются. Я наблюдаю за своим болгарским прошлым, которое потихоньку исчезает вместе с этими людьми, что поселились здесь в конце жизни. Старики мне всегда были интересны, я жил с ними ребенком, ибо нас обычно растили бабушки и дедушки. С ними можно было говорить о чем угодно, а вот с поколением родителей мы разминулись. Сейчас, когда я, так сказать, перехожу в их полк, меня интересует и другое. Как человек меняется перед лицом предстоящей смерти, все больше и больше отдаляясь от жизни? И как спасти то, что в принципе спасти невозможно? Даже как воспоминание. И куда потом девается это личное прошлое?

Привязанность здесь особенно болезненна, ибо понимаешь, что привязываешься к тому, кто очень скоро покинет тебя. Господин Н. (вероятно, он страдает ретроградной амнезией) мне особенно близок. Он появился в клинике недавно, и агент не оставляет его, навещает дважды в неделю. Наверно, он привязался к господину Н. или по какой-то причине чувствует необходимость с ним общаться, потому что приезжает из города и проводит здесь всю вторую половину дня. Сначала мы отправляли за ним машину, но потом он от нее отказался и стал приезжать на своей. Мне думается, что людям, даже таким, как он, необходимо выговориться. Прежде он не мог. А теперь, когда может, это никому не интересно. И вдруг нашелся кто-то, кто внимает каждому его слову. И этот кто-то готов выслушать, готов узнать все истории того времени. Человек, за которым агент следил, теперь терял память и тем самым оказался дважды зачеркнутым в жизни.