— Это всё ошибки навигации, — ответил я, сославшись на объяснение американских военно-воздушных сил. Как говорится, никто нарочно не бомбит банк, где хранятся твои сбережения.

— А посмотри, сколько денег вложили те же швейцарцы в разные благотворительные фонды сразу после войны, в тот же план Маршалла или Красный Крест в Женеве. Никто не может этого отрицать, — ответил Гаустин.

— И тем не менее я уверен, что они выберут сороковые. Никогда прежде не было такого притока золота, денег и произведений искусства. Банки и старые мастера!

— Да, ты прав, но деньги оседали в банках, а люди по-настоящему бедствовали, особенно за пределами Цюриха. Нет, сороковые никогда не выберут! — стоял на своем Гаустин.

В конце концов он оказался прав. Он всегда угадывал. Хотя все центры социологических исследований взахлеб утверждали, что процент поддержки военных лет чрезвычайно высок, и это буквально бесило Брюссель. Однако в последнюю минуту старые мастера референдума приняли решение, которое в принципе было допустимо, но вместе с тем оказалось абсолютно неожиданным. Швейцария — какой сюрприз! — выбрала нейтралитет. Особенный такой нейтралитет во времени. Она выбрала своим периодом год, месяц и день референдума. «Но… но ведь это не прошлое», — зашумели еврокомиссары. Но правительство спокойно опровергло их доводы, указав, что на момент разговора это уже стало прошлым. А завтра оно станет прошлым еще больше. И так будет с каждым минувшим днем.

В сущности, соблюдать нейтралитет всегда было игрой вне времени. Пока я не играю по вашему времени. Какой-то период… Но я могу его измерить, если вы мне заплатите, могу отсчитывать его хронометром (собственного производства), продавать вам часы, хранить ваши картины, драгоценности, бриллианты и весь ваш багаж, пока вы играете или воюете.

На такое предложение возразить нечем.

После долгих споров в Европе согласились, что, по сути, выбор Швейцарии имеет свои преимущества и выгоден всем. Ничего плохого в этом историческом кульбите времени не было, пусть останется одно государство, по которому все будут сверять часы. Каким другим часам, кроме швейцарских, можно доверять?! Все согласились сохранить образец, золотой стандарт времени, от которого все будут отталкиваться. И потом, если кто-то очень неуютно почувствует себя в прошлом, Швейцария сможет предоставить ему временное убежище. Спрятать его от прошлого. Также было принято решение разместить в этой стране все независимые институты, соблюдающие новые временные границы. В ничьей земле времени.

Я уже было потерял всякую надежду, когда Италия, как всегда по-южному медлительная, вальяжная и непоследовательная, последней успела спасти шестидесятые. При этом, надо отметить, в самом начале ничто не предвещало такой развязки.

«Вот бы вернуться во времена Муссолини, но без него, ведь сколько было сделано в то время, сколько построено», — говорил корреспонденту итальянского радио накануне голосования мужчина в джинсовом комбинезоне, опираясь на небольшой «фиат». К счастью, в ходе предвыборной кампании подобные высказывания исчезли, но в людях проснулась другая ностальгия, намного более приятная, чем воспоминания о магистралях Муссолини. К тому же они оказались некачественными.

«Не Дуче, а „Дольче вита“!» — писали на стенах последователи одноименного движения. «Тогда у нас были в избытке деньги и молодость, и мы тратили их как хотели», — сказала одна итальянка на Пьяцца-ди-Спанья в Риме, поглощая джелато. И это прозвучало как реплика из фильма. Экономическое чудо пятидесятых продолжалось и в шестидесятые. Всем хватало на телевизоры, стиральные машинки, небольшие «фиаты», к тому же были Феллини, Лоллобриджида, Мастроянни и Челентано.

На референдуме Италия наконец-то выбрала то десятилетие, на которое никто не решился ни в Праге, ни в Париже, ни в Берлине. «Италия спасла шестидесятые! — пестрели заголовки в „Коррьере делла Сера“ и большинстве серьезных газет на следующее утро. — Дольче вита продолжается!»

Шестидесятые были похожи на фильм, придуманный, скорее всего, на студии Cinecittà, но кому не хочется жить, как в кино! Италия голубых «весп», ночная Италия, шумные разводы по-итальянски, фонтан Треви. Италия виа Венето, Италия террас и легенд о вечеринке в честь дня рождения молодой графини Олгины ди Робилант, во время которой турецкая танцовщица Айше Нана неожиданно устроила стриптиз. Несколько сохранившихся снимков пробудили воображение нации, и появился термин. Шестидесятые стали желанными.

Сладкая жизнь, дольче вита, была возможна по крайней мере в одной отдельно взятой стране.

Мне всегда казалось, что чем старше я становлюсь, тем чаще думаю о том, что когда-нибудь мы все переселимся в Италию шестидесятых. Не обязательно в Палермо, может быть, в Тоскану, Ломбардию, Венето, Эмилию-Романью, Калабрию… Достаточно хотя бы изредка произносить эти названия, перекатывать их во рту, словно тающее джелато, эти мягкие «л», «т» и раскатистое «р», похожее на орешек.

В молодости мне довелось побывать в Пизе. С тех пор я знаю, как выглядит то, чего я всегда хотел…

Эта ночь не для сна. Ты бродишь по незнакомым улочкам, постепенно забираясь в глубь города. Понемногу уличный шум стихает, и вдруг ты оказываешься на piazza с маленьким фонтаном и церковью, деликатно приютившейся сбоку. Небольшая компания, несколько молодых людей и девушек, что-то обсуждает в прохладной полночной тиши. Садишься на скамейку в другом конце площади и слушаешь их тихие голоса. И если в эту минуту кто-нибудь спросит, что такое, по-твоему, счастье, ты молча укажешь на них. Состариться вместе с друзьями, разговаривая и потягивая пиво на площади вроде этой в теплой ночной тиши, уютно расположившись в квадриге старинных зданий. Ощущать покой и уют в дружеском молчании, которое сменяется взрывами смеха. Не желать от мира ни больше, ни меньше, только бы сохранился этот ритм тишины и смеха. В неизбежных ночах приближающейся старости.

Мне кажется, что именно о такой Европе мечтали мы с Гаустином — о Европе небольших уютных площадей. Чтобы рассветы были австро-венгерскими, а ночи — итальянскими. А грусть и тоска по ним — болгарскими…

Новая карта Европы должна была выглядеть так:

В конце концов на референдуме люди выбирали годы своей молодости. Нынешние семидесятилетние были молодыми в семидесятые и восьмидесятые. Им тогда было по двадцать — тридцать лет. Старики выбирали времена своей молодости, но жить в них предстояло молодым, которые тогда даже не были рождены. В этом скрывалась некоторая несправедливость: жить в выбранном времени предстояло следующему поколению. Собственно, это касается любых выборов.

Другой вопрос, так ли уж невинны молодые. Исследования показывали, что многие из них даже с большим усердием, чем пожилые, голосовали за десятилетия прошлого столетия, которых никто из них не помнил. Явно из поколения в поколение передается некий новый консерватизм, новые сантименты, навязанная ностальгия.

Империя восьмидесятых казалась самой большой и мощной в центре Европы. Ее костяк образовывали прежние Германия, Франция, Испания, Австрия, Польша. К ним должна была присоединиться и Греция, которую называли «Италия, но победнее».

Северный альянс семидесятых формировали Швеция, Дания и Финляндия — другая солидная группа. Единственным южным исключением здесь была Португалия. Но нет ничего плохого в том, что у северян семидесятых будет своя южная колония и уютные теплые пляжи на другом конце континента. Венгрия, как «самый счастливый барак» времен социализма, тоже вступила в этот альянс.

Нельзя было пренебрегать и девяностыми, которые в большинстве стран стали второй политической силой и, в некотором смысле, мечтой и светлым будущим империи восьмидесятых. Сюда входили Чехия, Литва, Латвия и Эстония, все еще опьяненные обретением независимости после 1989 года. В итоге Словения и Хорватия также избрали последнее десятилетие XX века с особой оговоркой: они включатся в него после Югославской войны. Этот выбор устраивал и либералов, и националистически настроенных: каждый из них видел перспективы развития. Этому раздробленному и неспокойному государству девяностых мог подставить плечо (или лапу) и ирландский тигр. Ожидалось также прибытие новых эмигрантов из других стран. Империи семидесятых и восьмидесятых рано или поздно должны были пристать именно к этому берегу.