Становилось ясно, что новая карта с новыми государствами времени просуществует совсем недолго. Демоны, разбуженные референдумом, не могли вернуться обратно. Вырвавшись на волю, они присутствовали повсюду — именно такие, какими их описал Гесиод, — безголосые, но очень соблазнительные.

Мир возвращался в свое первоначальное состояние хаоса. Но не того первичного хаоса, от которого произошло все, а хаоса, который знаменует собой конец, жестокое и беспорядочное изобилие конца, предназначенное погубить доступное время со всем живым в нем…

Бесов выпустили на свободу…

Я разыскал двух молодых и очень амбициозных врачей, которые согласились заняться клиниками. Запасся книгами, блокнотами и карандашами и вернулся в монастырь на холме, укрывшись за стенами XVII века, под самой колокольней. С высоты монастыря (и века тоже) можно было лучше рассмотреть границы потопа прошлого, а пока его воды доберутся сюда, пройдет время. Со мной был и желтый блокнот, оставленный мне Гаустином, со всеми наблюдениями, описаниями новых и предстоящих диагнозов — так он их называл, личными заметками и словно нарочно оставленными пустыми местами, которые я очень скоро стал заполнять. Его приписки я сначала отмечал одной «Г.», а мои — двумя — «Г. Г.», но потом перестал. Но при этом успел заметить, что наши почерки неотличимы друг от друга.

Возможно ли, чтобы это смешение времен происходило только потому, что Бог перематывает ленту назад? Просто он стал забывать и не уверен, что мы присутствуем в его воспоминаниях. Не помнит того, что сказал в самом начале. В мире, полном разных имен, естественно начать забывать их.

Когда я не смею что-то произнести или сделать, я прикрываюсь именем Гаустина.

И все-таки, как мне кажется, он слишком радикален в этом своем утверждении: «Бог страдает деменцией». Бог просто стал забывать. Иногда он смешивает времена, путается в воспоминаниях, прошлое не течет в одном направлении.

Я не помню, когда именно он стал более реальным, чем я. Люди читали о Гаустине, интересовались, когда он снова появится, спрашивали, почему медлит. Журнал, где я время от времени публиковал короткие истории о нем, удвоил мне гонорар. Я так и видел, как Гаустин свойски, абсолютно в духе шестидесятых, подмигивает мне: чувак, половина моя. «Да ты ни в чем не нуждаешься, ведь я тебя выдумал». — «Ах вот как! — Он озадаченно приподнимает бровь. — И что, мне эту водолазку и круглые очки вечно носить? Мне бы вполне подошел голубой „понтиак“ или хотя бы, „мини-купер“». — «Сгинь, — отвечаю ему, — могу одолжить тебе „веспу“, но ничего больше».

С годами мне становится все труднее различать, кто кого создает. Или нас обоих придумывает кто-то третий, но без особого старания и постоянства. Иногда меня представляют счастливее и добрее, и тогда я взмываю на крыльях, но уже в следующий момент мне подрезают эти крылья, и тогда я ковыляю, спотыкаясь, словно голубь в пыли. Я постоянно твержу себе: не забывай, ты стоишь по другую сторону истории, не забывай, ты стоишь по другую сторону истории… Ты ее создаешь, а не она тебя. Если ощутишь, что кто-то другой работает над тобой, значит, тебе конец, тобой овладели бесы, случилось то, чего ты больше всего боишься: мозг опустел, словно амбар зимой… Нет, нет, я все еще на плаву… Все еще закрываю плотно двери, как мне кажется…

Я и есть тот самый, кто создает…

Пока создаю, я знаю, кто я такой, но если перестану, уже не буду настолько уверен.

Все радиостанции передают новости и музыку прошлых десятилетий. Уже никого не интересует, что происходит сегодня. Это не имеет никакого значения. Так же, как и все равно, что за десятилетие выбрали на референдуме — каждый живет в своем собственном. Мы все думали, что прошлое — как семейный альбом, где все упорядочено: вот здесь детские фотографии, здесь выпускной, здесь я солдат, это моя первая свадьба, это рождение дочери… Ничего подобного.

Я обнаружил какую-то полулегальную радиостанцию, которая пытается передавать новости в реальном времени. Но и она вынуждена транслировать прошлое (со всей его анархией).

Сегодня я попытался приготовить себе то, что не ел с детства. Это самый простой рецепт, который я знаю. Кладешь газету на нагретую конфорку и разбиваешь поверх нее яйцо. В свое время проблемой было найти яйца, сейчас — газету. Слава богу, отыскал газету, включил на плите самый маленький огонь, и комнату заполнил запах, которого я не ощущал с восьмилетнего возраста: запах жареного яичка и нагретой бумаги, очень сухой запах. Я вспомнил, как буквы отпечатывались на белке. Газета тогда служила для всего. Дед заворачивал в нее брынзу. И когда мы садились обедать, я мог прочитать заголовки на белой брынзе.

Газетами летом вместо штор закрывали окна, к тому же так мухи не пачкали стекла. Кстати о мухах: я вспомнил, как у нас в селе с потолка свисала лампочка, вся засиженная мухами, и моя бабушка делала для нее абажур из газеты. Только абажур быстро желтел и сгорал.

А яйцо на газете получилось хорошо.

Этой ночью спал плохо. Мне снились кошмары — звери, потоп, огонь… В общем, ветхозаветные сюжеты. Но всему прочему закончились сигареты, но выходить не хотелось, у меня имелся запас табака, нужно было только отыскать бумагу для самокрутки. Газет нет, листы из блокнота слишком плотные… У меня была тетрадка с очень тонкой, почти рисовой бумагой. Еще из девяностых, со старыми стихами, которые и без того никуда не годились…

Синдром Слепой Вайши

Рассказывают о девочке, которая левым глазом видит то, что происходило в прошлом, а правым — только то, что должно произойти в будущем. Иногда границы между прошлым и будущим сближаются до такой степени, что левым глазом она видит, как прячется луна, а правым — как восходит солнце. Порой границы расходятся и перед левым глазом расстилается земная твердь в начале сотворения мира, пустынная и неустроенная, а перед правым — планета в последние дни своего существования, опустошенная и опять же неустроенная.

Синдром Слепой Вайши, как его потом назовут в науке, характерен именно этой одновременностью прошлого и будущего и способностью (или проклятием) видеть мир параллельно до и после, но никогда — в реальном времени. Он отличается от синдрома живущих в прошлом или тех, для кого существует только будущее, и переносится гораздо тяжелее.

Клиническая картина: болезненное ощущение непринадлежности любому времени, резкие переходы между прошлым и будущим, фактическая слепота, хотя зрачки реагируют нормально, склонность к членовредительству, а также суицидальное поведение.

Очень похоже на так называемый синдром деперсонализации.

Страдающие синдромом Вайши не могут выходить из дома без сопровождения, потому что улица, по которой они движутся, для одного глаза еще не существует, а для другого — это магистраль с мчащимися на бешеной скорости машинами.

В следующие год-два частота этого заболевания может удвоиться.

Иногда Г. действительно доводит меня до бешенства. Даже не хочу писать его имя полностью. Он и раньше бесил меня, странно, что это продолжается и сейчас, когда его нет. Даже сам факт, что его нет, но ухмыляющаяся физиономия постоянно мелькает между строчками, просто отвратителен. Он присваивает себе все, даже глазом не моргнув. С какой стати? Подожди, подожди, ведь я тебя придумал, я тебя и… Достаточно одной фразы, например: «Гаустин ушел в первый день того сентября…» — и все.