А вдруг меня нет в его памяти, вдруг меня там не существует?

Проходит минута. Губы его шевелятся, и он произносит — беззвучно, только одними губами, но я понимаю, потому что это пароль, два слога:

— Ста-рик…

Это наш последний разговор. Он больше не узнаёт меня, болезнь прогрессирует со страшной скоростью. Мозг сдался, хотя некоторые части тела бунтуют. Я забрал его поближе к себе, в селение, только что открытое Гаустином.

Разумеется, я сначала проверил, как обстоят дела в моей родной стране. Заведение, которое я посетил под видом родственника больного, привело меня в отчаяние. Большинство пациентов были привязаны к койкам, чтобы не буйствовали. Они смотрели обезумевшими глазами и тихонько подвывали, словно животные, — их голоса охрипли от крика. Это было самое ужасное, что мне довелось видеть в жизни, а повидал я, надо сказать, всякое. «Чему вы удивляетесь, — заметил проходящий мимо санитар. — Их тридцать, а я один, мне со всеми не справиться… Хорошо хоть, мучиться им недолго».

Я выскочил наружу. Закрывая входную дверь, заметил напечатанную на обычном белом листе рекламу похоронного агентства с несколькими телефонами. Запомнил название: «Мементо мори».

Несмотря на протесты отца, я привез его в клинику Гаустина. Человек имеет право умереть по-человечески. Последние три года, когда сознание к нему возвращалось, он то и дело заявлял, что хочет уйти. На его языке это означало просьбу помочь ему умереть. Он писал об этом на каждом листочке, даже на обоях в своей комнате. Пока еще мог писать.

Спустя десять месяцев я сдался и решил узнать о возможности эвтаназии. Просто узнать.

Прежде мы даже не подозревали, что потеря памяти может быть смертельно опасна. По крайней мере, я особо не задумывался, всегда воспринимая это как метафору. Человек вдруг осознает потенциал своей памяти — вольно или невольно, на всех уровнях. Воспроизводство клеток тоже происходит благодаря памяти. Какой-то телесной, клеточной, тканевой памяти.

Что случается, когда память вдруг начинает гаснуть? Сначала забываешь отдельные слова, потом тают лица, исчезают комнаты, ты ищешь туалет в собственном доме. Забываешь выученное. Его не так уж много, и очень скоро оно себя исчерпает. И тогда уже в темной фазе, как называет ее Гаустин, исчезнет то, что накапливалось до тебя, что твое тело знало от природы, инстинктивно, не подозревая об этом. И это неминуемо приведет к смерти.

Под конец ум уже не знает, как говорить, рот — как жевать, горло — как глотать. Ноги забывают, как ходить… Черт возьми, как же я это делал? Кто-то вместо нас помнил, как поднять одну ногу, согнуть ее в колене, описать полукруг и поставить перед другой ногой. Потом поднять другую ногу и проделать с ней то же самое. Сначала ставишь пятку, потом всю ступню, наконец переходишь на пальцы. И снова поднимаешь ногу, которую отставил назад, сгибаешь ее в колене.

А в это время кто-то гасит лампы в комнатах твоего собственного тела.

В нашей клинике не было пациентов с последней стадией болезни, но здесь тоже умирали. Большинство перемещались в хосписы, еще некоторое время люди проводили там подключенными к аппаратам, несмотря на то что тела подавали разные сигналы, отказывались поддерживать жизнь, что постепенно все в них отмирало — часть за частью, орган за органом клетка за клеткой. Телам это становилось в тягость. Они уставали, просили покоя.

В мире существует всего несколько мест, где готовы услышать, чего хочет тело. Швейцария — рай не только для живых, но и для желающих умереть. Несколько лет подряд Цюрих занимает второе место в мире в рейтинге лучших городов для жизни. Вероятно, он также лучший и для умирания. Удивительно, что еще никто не составил такой рейтинг, по крайней мере официально: «Лучшие города для умирания». Разумеется, лучшие для тех, кто может себе это позволить. Умирать стало дорого. Но разве смерть была когда-нибудь бесплатной? Использовать таблетки накладно, пистолет — сложно: попробуй его раздобудь. Однако есть гораздо более простые и совершенно бесплатные способы: утопиться, броситься вниз, повеситься. Одна знакомая мне сказала: я бы прыгнула с крыши, но как только подумаю, что испортится прическа, помнется и испачкается юбка, то да се, становится стыдно, и я отказываюсь от этой мысли. Ведь люди будут фотографировать, смотреть, обсуждать…

Это значит, что тело здорово: оно стыдится, предвидит, думает о будущем, даже после смерти, оно суетно. Телу, которое жаждет смерти, суета чужда.

Одним словом, если ты в состоянии себя обслужить, сможешь умереть бесплатно. Но как быть, если у тебя не осталось сил покончить с собой, к тому же ты успел забыть, как это делается. Как мне уйти из этой жизни? Блин, где вы спрятали дверь? Ты что, ни разу не пытался, ну хотя бы разок-другой? (По сути, трагедией является именно попытка самоубийства, в то время как успешное осуществление — всего лишь процедура.)

«Как же покончить с собой, черт возьми, — мечется угасающий мозг, — как там писали в книгах? Что-то там с горлом, что-то с ним… Воздух… Да, да… нехватка воздуха… или вода проникает внутрь, заполняет тело, как бутылку… или что-то острое режет… Кажется, речь шла о веревке, но что мне с ней делать, с этой веревкой?»

Вот тогда и приходит черед ассистируемого суицида (подумать только, какой термин!) Тебе настолько плохо, что самому уже ничего не сделать, даже не умереть.

И вот в такой безнадежной ситуации тебе предлагают услугу. Если ты в состоянии самостоятельно ее заказать и оплатить, считай себя счастливчиком. Если же нет, придется взвалить расходы на самых близких тебе людей и заставить их принять трудное решение. Не будут ли они, оплачивая твой, по сути, суицид, чувствовать себя убийцами? О, человеческая цивилизация шагнула далеко вперед в вопросах оправдания убийства. И слово красивое нашлось. Эв-та-на-зия. Звучит как имя какой-то древнегреческой богини. Богини доброй, красивой смерти. Я представляю ее себе с тонким шприцем в руке вместо жезла. «Эвтаназия — это смерть, причиненная человеку для его же блага». Вот она, неловкость языка, который не знает, как оправдать этот акт, и корчится изо всех сил, подбирая нужные слова. Убиваю тебя ради твоего же блага, вот увидишь (что, по сути, невозможно), тебе станет лучше, и боль уйдет.

Думаю, эту услугу здесь предлагали еще со времен Второй мировой войны. Эвтаназия удивительно подходит Швейцарии. Сначала ее делали нелегально, потом полулегально. Все закрывали глаза, давая возможность частным клиникам принимать устремившихся к смерти людей из Европы. Из одной части Европы, если быть точным. Тем, кто жил в другой, в моей части, в этом было отказано. Смерть при коммунизме — это тебе не баловство на шелковых простынях. Да тебе никто бы и не дал паспорт и визу, чтобы ты покинул страну с билетом в один конец без гарантии возвращения. Уезжаешь, умираешь и автоматически становишься невозвращенцем, и тебе выносят смертный приговор. Заочно и посмертно.

Швейцария как эвтаназия. Switzerland as eutanasiland. Если вы ищете лучшее место, чтобы умереть, мы вам поможем! Странно, что этот смертельный бизнес до сих пор официально не вошел в туристические справочники. Все путеводители мира основаны на иллюзии, что человек жив и путешествует. Это аксиома! В них не рассматривается возможность смерти. Какое упущение!

А когда приходит время тронуться в обратный путь? Почему до сих пор не издали путеводители для таких странников? Или они уже есть? Кто знает…

Sterbetourismus. Суицидальный туризм. Я абсолютно убежден, что это слово выдумали специально для Швейцарии. По статистике, более тысячи иностранцев в год, преимущественно немцев, но и англичан тоже, прибегают к этой услуге. И не только те, кто обречен. Пожилые пары, которые заранее решили уйти из жизни вместе, если один из них окажется неизлечимо больным. Я представляю, как они приезжают, смирившись с мыслью о скором конце, неловко держась за руки. Так, держась за руки, они пройдут всю процедуру. Они не хотят потеряться на безбрежных Елисейских полях, не имея возможности заранее договориться о месте и времени встречи.