– И что с того? При чём тут русский оберст?

– Год назад, когда наши доблестные войска захватили русский город Тернополь, в трёх городских госпиталях нашим солдатам русские дали три письма, написанных тогда ещё гауптманом Прохороффым. В письмах было предупреждение: не трогать русских раненых и медперсонал.

– И что?

– Тогда над этими письмами просто посмеялись, русских раненых убили, часть медперсонала – тоже, и эти госпитали заняли немцы. А спустя неделю все три госпиталя были вырезаны. Главврачам отрезали головы. Были также оставлены записки: мол, вас предупреждали. В течение ближайших недель почти треть наших медиков вместе с находившимися при них ранеными была уничтожена: русские целенаправленно бомбили, обстреливали и сжигали наши госпитали и медицинские колонны. В итоге самому командующему пришлось посылать к русским своего парламентёра с предложением прекратить уничтожать медиков и раненых. Русские согласились, но предупредили: если мы снова примемся за обстрелы госпиталей и санитарных колонн, то они возобновят целенаправленное уничтожение наших раненых и врачей.

Оберст Прохорофф, который нам противостоит, и так устроил тут настоящий ад, это его диверсанты орудуют. И если тронуть ещё и русских раненых, то все причастные к этому будут уничтожены. Если вы будете настаивать на выполнении такого приказа, то я не исключаю даже, что вас могут убить собственные солдаты. Или, чтобы спасти себя, просто передадут вас русским, заявив, что это вы отдали приказ обстрелять их госпиталь.

Когда однажды наши бомбардировщики разбомбили русский госпиталь, через пару недель этот аэродром был не просто уничтожен русскими – они вырезали всех до последнего человека и опять работали в основном холодным оружием. Командованию отрезали головы и положили рядом бумагу с пояснением: бомбить госпитали нельзя. Теперь обстрелы русских госпиталей или санитарных колонн – табу: никто не хочет специально привлекать к себе внимание головорезов оберста Прохороффа.

Генерал фон цур Мюлен от такого просто офонарел: он и представить себе не мог, что солдаты вермахта кого-то боятся и способны проигнорировать приказ вышестоящего начальника. Однако начальник штаба дивизии, уже пожилой оберст, не производил впечатление труса, а то, что он рассказывал, невозможно было представить себе и в страшном сне. Однако предшественник генерала бесследно исчез, а его охрана была уничтожена. Оберст рассказал, что по ночам тут совсем не безопасно: бесследно исчезают не только отдельные часовые, а целые патрули, а небольшие подразделения наутро могут оказаться полностью вырезанными. Во Франции такого и близко не было. Генерал решил выехать на позиции и лично их осмотреть.

Снова под усиленной охраной фон цур Мюлен выехал к передовой. В этой поездке его сопровождал начальник разведки. Вскоре кортеж остановился, примерно за полкилометра от передовой, и дальше они пошли пешком, сначала по улицам, а потом по крытым ходам сообщений и через дома, пока не оказались на батальонном наблюдательном пункте.

– Убедительно прошу вас, герр генерал, только не высовывайтесь, это очень опасно: русские снайперы охотятся за всеми подряд.

– Ещё и русские снайперы! А вы не пробовали их уничтожить?

– Пробовали.

– И какой результат?

– Четыре наши снайперские команды были уничтожены, а русские по-прежнему охотятся на всех, кого только видят.

«Чёрт знает что, теперь ещё и русские снайперы».

Прильнув к стереотрубе, спрятанной в глубине комнаты, чтобы не выдать себя блеском линз на солнце, фон цур Мюлен стал изучать русские укрепления. Дом прямо перед ним был уничтожен, и вид открывался отличный. Прямо напротив, метрах в двухстах, стоял полуразбитый дом, окна первого этажа которого были заложены кирпичами, оставлены только узкие бойницы. Вот из одной такой бойницы коротко татакнул ручной пулемёт, и снова затишье. Вокруг ряды разрушенных строений и сгоревшие коробки немецкой техники. Правда, тел солдат не видно.

– Майор, – обратился генерал к командиру батальона, – почему тут нет тел солдат?

– Русские не препятствуют нашим похоронным командам забирать тела погибших при штурме солдат. Жара, и им, видимо, самим не хочется дышать вонью разлагающихся тел. А мы иногда находим ещё живых солдат. На это время наступает затишье, и даже русские снайперы замолкают.

«Чёрт знает что, – снова подумал генерал. – Расскажи об этом кому из знакомых, так никто не поверит, но, судя по всему, это правда. Господи, за что мне всё это?! Почему именно меня выдернули из благословенной Франции и отправили в этот ад?»

Вернувшись в штаб, генерал ещё раз всё обдумал и решил не искушать судьбу приказом о нанесении артиллерийского удара по русскому госпиталю. Всё же надо прислушаться к старожилам, по крайней мере, не стоит с ходу настаивать на своём. Двое приятелей, приезжавших к нему в Марсель в отпуск с Восточного фронта, рассказывали настоящие ужасы. В отличие от других, русские бились фанатично, и основные потери вермахт нёс именно на Восточном фронте. Поэтому, пока он во всём не разберётся, не стоит рубить с плеча. Да и начальник штаба не будет ему откровенно лгать. В конце концов, приказать накрыть русский госпиталь огнём он ещё успеет.

Вскоре жизнь потекла однообразно: линия фронта в Сталинграде стабилизировалась, и все попытки немцев оттеснить нас к Волге провалились. Наши соседи после начальственного пенделя от комфронтом принялись выстраивать оборону наподобие моей, так что теперь я был спокоен за свои фланги. Немцы пока тоже затихарились, хотя в то, что они прекратят попытки выбить нас из Сталинграда, я не верил.

И вот внезапно к нам приехал корреспондент «Комсомольской правды». Ну корреспондент и корреспондент, что тут такого, спрашивается? А всё дело в личности корреспондента. К моему несказанному удивлению, это оказался сам Аркадий Гайдар. Насколько я знал, он погиб в начале войны, попав в окружение, когда именно и где – без понятия. А тут он сам, собственной персоной, живой и здоровый[25].

Гайдара знали многие – популярный детский писатель, да и вышедший в 1940 году фильм «Тимур и его команда» смотрели практически все, – так что вокруг него сразу образовалась группа почитателей. Мне же Гайдар показался простым человеком. Он с интересом слушал моих бойцов, которые рассказывали ему о своих боях. Гайдара сводили на передовую, он сделал снимки наших и немецких позиций и даже отличился при отражении немецкой атаки.

Хотя в последнее время наступило относительное затишье, но временами немцы предпринимали попытки прорвать нашу оборону. Как раз такая попытка и произошла, когда Гайдар был на передовой. Я его не сопровождал, но с ним был мой порученец. Они с Гайдаром как раз вышли из комнаты, служившей огневой пулемётной точкой, когда в амбразуру влетел немецкий малокалиберный снаряд. Как на флоте бывает «золотой выстрел», когда снаряд попадает в крюйт-камеру, так и тут 37-миллиметровый снаряд попал точно в амбразуру и разорвался позади трёх бойцов.

Сразу среагировав на раздавшийся взрыв, Гайдар с моим порученцем мгновенно вернулись назад и увидели лежавших на полу бойцов и неповреждённый «максим» в амбразуре. Подскочив к пулемёту, Гайдар открыл убийственный огонь по пошедшим в атаку немцам, а мой порученец стал на это время его вторым номером. От «максима» Гайдар оторвался, только когда прибежали новые бойцы, которые сменили его у пулемёта.

Гайдар пробыл у нас больше недели, излазив все позиции, а вскоре в газете «Комсомольская правда» вышел его очерк «В развалинах Сталинграда», где он подробно, с фотографиями, описал наши будни и как мы защищаем город имени Сталина. Я, кстати, по итогам того боя представил Гайдара к ордену Красной Звезды, который он получил очень быстро, чему можно было не удивляться: человек он был известный, а подвиг – реальный. Уже на следующий день весь фронт знал, как Гайдар лично отражал немецкую атаку, встав к пулемёту на место погибшего расчёта.