«И поделом им, неблагодарным собакам…» – подумал Эйрих с застарелой ненавистью.

Хулан дала ему двоих сыновей, которые показали себя с лучшей стороны. Но все равно основная масса женщин в степи – это вещи. Некоторые женщины доказывали делом, что достойны большего, но большинство так и влачили свое существование как приложение к мужчинам. Ведь так удобнее и проще.

У готов, собственно, положение вещей отличается не сильно. Правда, в древних мифах, рассказываемых Тиудигото детям перед сном, были сведения о девах-воительницах, сокрушавших своих врагов, как мужчины. Эйрих считал это брехней, потому что ни одна женщина не устоит в схватке против крепкого воина, но сказки на то и сказки.

Впрочем, если Эрелиева не окажется пустышкой, он позволит ей быть лучницей в собственном кешике. Это, во-первых, может послужить поводом для расхождения молвы о его славном воинстве, во-вторых, хорошие лучники в этих краях на дороге не валяются, а в-третьих, родичи Эйриха должны быть не такими, как все, не хуже, а лучше остальных.

«Род господ, вне сословий, но над ними, – сформировалась в голове Эйриха концепция. – В этом точно что-то есть».

У кого-то возник бы вопрос: хочет ли Эрелиева становиться пресловутой девой щита? Но это неправильно поставленный вопрос. Правильный звучит так: как скоро она начнет умолять Эйриха взяться за ее обучение ратному делу?

Римляне устраивают гладиаторские бои, где участвуют и женщины в том числе. Октавиан Август в своем труде осуждает данное явление, но не запрещает законом.

«Все-таки странные люди эти римляне», – подумал Эйрих, вспомнив об этой двойственности.

Вспомнив «О своей жизни» Октавиана, Эйрих невольно вспомнил и «Деяния» Марцеллина. Если первый изъяснялся на максимально простой и понятной латыни, то последний использовал такую витиеватую форму, что у бедного мальчика спотыкался мозг, а иногда полностью отключался от труднопонимаемых формулировок, глядя на которые, даже Хрисанф и Виссарион лишь недоуменно разводили руками. Вот так никогда нельзя писать, никому от этой витиеватости не станет лучше, зато написавшего возненавидят всюду, от Геркулесовых столбов до крайних степей Сарматии… Последнее – это фраза из «Деяний», которую Эйрих решил использовать, когда надо будет описать что-то протяженное.

Думая об этом и клятвенно обещая, что заставит себя вновь сесть за «Деяния» сегодня же, за несколько часов до заката, Эйрих дошел до жилища вождя, расположенного рядом с бражным домом. Видимо, тот не любит далеко ходить.

Возле жилища стояли диковинного вида телеги, а также пара десятков… римлян. Эйрих сначала ненавязчиво замедлился, а затем остановился. Он отсутствовал в деревне всего часа три, а тут появились римляне, свободно беседующие на своем наречии и посмеивающиеся над своими шутейками.

Взглянув на бражный дом, он разглядел за бычьим пузырем, натянутым на окно, многочисленные силуэты. Неизвестно, что делать с римлянами, но они ведут себя так, будто все происходящее в порядке вещей и ничего экстраординарного не происходит. Эйрих решил, что прежде смелых действий нужно разобраться в происходящем.

Так как он молодой дружинник, он свободно вхож в бражный дом, поэтому парень смело зашагал к входу и наткнулся там на подвыпившего мужика в пластинчатых доспехах.

– Дай пройти, варвар, – приказал мужик.

Эйрих уступил ему дорогу, но хорошо запомнил его лицо.

Римлянин не стал уходить дальше трех шагов и начал справлять нужду прямо на стену бражного дома. Случись такое в его ставке в прошлой жизни, Темучжин приказал бы всыпать этому подонку сотню плетей. Испражнения вызывают болезни, он это знал от сводного брата и шамана Тэб-Тенгри, который услышал это от проезжего арабского ученого, изучающего встреченные на своем пути народы. Тэб-Тенгри говорил, что араб был очень мудрым, поэтому оснований не доверять его словам не было. С тех пор в ставке Темучжина нельзя было справлять нужду где попало, и это действительно снизило количество заболеваний болезнями живота, а кишечные лихорадки, частые гости всех стойбищ, перестали посещать его ставку совсем.

Пусть с шаманом у Темучжина не сложилось нормальных отношений, ведь он начал грести власть под себя, но нельзя было отрицать мудрость Тэб-Тенгри. А еще он был прожженным интриганом. В итоге его интриги его же и погубили…

Войдя внутрь, Эйрих увидел дружину, сидящую за длинным столом, а также римлян, пьющих вино и мед из рогов для дорогих гостей вождя. Что-то явно идет не так.

– Эйрих! – пьяно заулыбался увидевший его Брета. – Садись и выпей с нами! Я приказываю тебе!

Мальчик прошел к столу и сел рядом с одним из римлян. Отец сидел на противоположной стороне стола и, судя по всему, не прикасался к алкоголю: у них уговор, он действует даже в особых случаях. Зевте не нравилось, что он не пьет, когда все пьют, но он держал свое слово, так как знал, что Эйрих узнает и будет меньше уважать отца. А это смертельный позор, когда сын не уважает отца за неисполнение соглашений.

Эйриху передали кружку с алкоголем. Он принял ее, но поставил на стол перед собой.

– Малец! – возмутился Брета. – Эти люди пришли издалека, надо уважить их!

Но Эйрих отрицательно покачал головой. Его отношение к алкоголю прекрасно известно.

– Тогда иди сюда и поговори с нашим новым другом! – приказал Брета, решивший не давить на мальчика, которому действительно рановато пить, как полагается взрослому мужику. – Эй, ты, Герих, переведи своему господину, что у меня есть человек, который свободно говорит на римлянском!

Эйрих подошел к вождю и увидел римлянина, обряженного в шелка. Перед глазами будто молния сверкнула. Точно такие же шелка он видел у китайцев…

«Китай здесь есть!» – сделал он скоропалительный вывод.

– Откуда у тебя эта ткань? – спросил Эйрих, указав на тунику чужеземца.

– Для начала, юноша, представься, – нахмурил брови римлянин.

– Эйрих, сын Зевты, – ответил юноша. – А ты кто такой?

– Иоанн, сын Михаила, – в его стиле ответил римлянин. – А эта ткань… Ее изготавливают величайшие мастера в далеком-предалеком царстве Серике. Ты, вестимо, не знаешь, где это… Серик расположен за варварскими степями, варварскими реками, варварскими озерами, морями и горами, в месяцах пути на восход…

Изъясняется этот Иоанн почти как Марцеллин, то есть уже вызывает у Эйриха мучительную головную боль витиеватыми формулировками.

«Почему люди не могут писать и говорить, как принцепс Октавиан?» – подумал он с досадой.

– Вижу, ты ничего не понял, – хмыкнул Иоанн недовольно. – Не печалься. От многих знаний многие печали…

На вид Иоанну было зим двадцать пять, может, тридцать, если судить по слегка усталой коже лица. Имеет лишний вес, небольшой, но его никак не компенсируют выдающиеся мышцы, как оно присуще воину. Иоанн – не воин, потому что у него жир да кости, он рыхлый и, скорее всего, хилый. О росте сказать что-то сложно, он ведь сидит, но сидел он ниже Бреты, а вождь – это не самый высокий человек у них в деревне. Волосы Иоанна каштановые, курчавые, растительность на лице наголо выбрита, нос с горбинкой, глаза карие и настолько хитрые-хитрые, что Эйрих боролся с желанием достать нож.

– Я прекрасно понял тебя, римлянин Иоанн, – покачал головой Эйрих.

– Откуда ты знаешь латынь? – поинтересовался римлянин.

– Выучил, – не стал давать развернутого ответа Эйрих. – Ты что-то хотел спросить у нашего вождя?

– О, нет-нет, я уже все, что надо, спросил через Гериха, моего переводчика, – заулыбался Иоанн, а затем встал со стула и поднял рог. – Сейчас мы празднуем, мальчик! Садись и выпей за здоровье императора и наше благополучие!

8 сентября 407 года нашей эры, Западная Римская империя, провинция Паннония, деревня без имени

– Скажи вождю, что мы хотим заключить мир со всеми готами разом! – пьяно произнес Иоанн. – Император очень благосклонен к вашему народу и гордится теми готами, которые служат в его легионах! Нам только-то и нужно, что наладить взаимопонимание, чтобы больше не случалось нелепых недоразумений! Губернатора, который устроил вам голод, я казню. Лично! Император наделил меня полномочиями карать всех, кто своими действиями осквернял репутацию империи в глазах ценных союзников!