«Мастодонты» услышали об этой затее и сразу же отвергли ее. Крайне неразумно. У нас есть более важные дела. Не то чтобы это было важно, но Коллингдэйл не хотел дальнейшего разлада и в конце концов вынужден был вмешаться и ради общего спокойствия настоять на том, чтобы Джуди отступила. Отступление было замаскировано под компромисс: лингвисты будут говорить на английском или другом языке, кроме языка гумпов, в нерабочее время, в присутствии кого-либо из «мастодонтов» или капитана или в любой критической ситуации.

Коллингдэйл сделал все от него зависящее, чтобы утешить Джуди, добавив, что он с этого времени считает себя членом команды лингвистов и будет подчиняться их правилам, за исключением случаев, когда это может помешать исполнению его обязанностей.

За десятилетия межзвездных полетов единственную цивилизацию нашли на Ноке. Таково было верное название планеты. Ее обитатели достигли расцвета промышленной эры, но столько раз переживали взлеты и падения, что исчерпали большую часть своих природных ресурсов. Они постоянно воевали и не обнаруживали ни малейших способностей к искусству компромисса и терпимости.

В первые годы исследовательские группы столкнулись со многими проблемами, потому что каждый желающий мог взять светоотклонитель и отправиться на поверхность. Люди постоянно гоняли посадочные модули вверх-вниз, расходуя топливо. Они дрались за защитные костюмы, пытались монополизировать переводчиков и постоянно спорили о политике невмешательства. Многие полагали, что со стороны Академии безнравственно ничего не предпринимать, пока эти идиоты воюют друг с другом и гибнет большое число гражданских. Это происходило постоянно; войны не заканчивались, если стороны окончательно не выдыхались, но немного восстановив силы, они начинали все заново.

Враждебность в среде исследователей нарастала, пока не стало ясно, что люди поднялись не намного выше уровня ноков. Получалось, будто Протокол должен работать в противоположном направлении, защищая людей от менее развитых культур.

На Лукауте не были замечены признаки конфликта, но перед людьми опять встал вопрос вмешательства. С одним отличием: на сей раз они были готовы вступить в контакт с местными жителями, если это покажется благоразумным.

Не все на борту были согласны с этой политикой. Джейсон Холдер, называющий себя единственным в мире экзосоциологом, не теряя времени, отвел Коллингдэйла в сторону и предупредил, что со временем этот контакт причинит много вреда, Если гумпы смогут пережить это событие самостоятельно, для них это будет гораздо полезнее.

– Суя свой нос, – сказал он, – мы почти стопроцентно нанесем им ущерб.

Когда Коллингдэйл спросил, каким образом, тот повторил затертое объяснение о конфликте цивилизаций и о том, как более слабые неизменно терпели поражение.

– Воздействие не всегда можно заметить сразу, – говорил он, – но едва они поймут, что существует более развитая культура, они впадут в уныние. Они сдадутся, стушуются и будут ждать, пока мы сообщим им Истину, принесем обед и научим лечить простуду.

– Но мы не позволим им стать зависимыми, – заявил Коллингдэйл. – После события мы улетим.

– Будет поздно. Они уже узнают о нашем существовании. Этого хватит.

Вероятно, он был прав. Кто знает? Но инопланетяне не люди – возможно, их реакция будет иной. И, очень может быть, Холдер не знал, о чем говорит. Это была бы далеко не первая ошибка специалистов.

Джуди Стернберг вела себя как командир и относилась к заданию, как феодал к своей вотчине. Она ежедневно давала подробные указания, добавляла новые проекты, если позволяло время, и ожидала результатов. Она могла бы натолкнуться на негодование, если бы сама не работала так же, не щадя себя.

Она объясняла, что ее специальность – взаимосвязь языка и культуры. «Дайте мне услышать, – любила повторять она, – как люди говорят „мама“, и я скажу вам, как у них обстоят дела с политикой».

Как и Хатч, она была миниатюрной женщиной, едва ли по плечо Коллингдэйлу. Но буквально излучала энергию.

Корабль находился в полете более пяти недель, когда Джуди спросила Дэвида, не найдется ли у него минутка, чтобы заглянуть в Страну Гумпов, занятый лингвистами отсек корабля, где находились их рабочие помещения и личные каюты.

– Хочу кое-что показать.

Они спустились на палубу «В» и уже шли вдоль коридора, когда внезапно открылась одна из дверей и из нее вразвалочку вышел гумп и поздоровался. На своем родном языке.

– Чалла, профессор Коллингдэйл.

У Коллингдэйла отвисла челюсть. Существо было как настоящее.

– Познакомьтесь с Шелли. Джуди постаралась сдержать улыбку.

Шелли была еще ниже ростом, чем ее начальница. В костюме она казалась толстой, зеленой, неуклюжей. Ее глаза-блюдца смотрели на Дэвида. Она поправила кожаную блузу, затянула желтый шарф и протянула ему шестипалую ладонь.

– Чалла, Шелли, – ответил Коллингдэйл он.

Девушка присела и сделала пируэт, чтобы он мог осмотреть ее.

– Ну как? – спросила она по-английски. В ее голосе слышалась австралийская напевность.

– Мы еще не очень разобрались с одеждой, – пояснила Джуди, – потому что не уверены насчет текстуры. Нам понадобятся более подробные данные. Предпочтительно образцы. Но к тому времени, как мы туда доберемся, у нас будет своя команда гумпов.

– Ну, – проговорил Дэвид, – по мне, выглядит неплохо, но я же не местный.

Она улыбнулась.

– Поверь, когда мы приземлимся, никто не сможет отличить нас от местных.

Шелли сняла маску, и Коллингдэйл взглянул на веселую молодую блондинку. Ее лицо никоим образом не походило на лица гумпов. И ее смущало то, что он разглядывал ее.

– Полагаю, ты права, – сказал он Джуди.

Он отправил двадцатиминутное сообщение Мэри, описав, чем они занимались, и добавив, как рад он был бы поужинать с ней сегодня вечером на «Аль-Джахани».

– Это очень романтично, – произнес он, улыбаясь в камеру. – Свечи в столовой, цыганский скрипач и лучшая в этих местах еда. И никогда не знаешь, кого повстречаешь.

Смысл в этой белиберде был один: дать ей понять главное – он скучает по ней, надеется, что она его ждет. Что он сожалеет о случившемся, но это была ответственность, от которой он не мог уйти.

Сообщения от Мэри он получал каждые пару дней. Они были короче, чем ему хотелось бы, но Мэри говорила, что не хочет злоупотреблять добрым отношением Хатч, предоставившей ей эту возможность, и вводить Академию в расходы. Этого было достаточно, чтобы он успокоился.

Он впервые в жизни по-настоящему верил, что влюблен. До Мэри он считал, что великая страсть – это что-то вроде подростковой инфекции. Он хранил воспоминания о Джун Седрик, Мэгги Солвер и некоторых других. Он помнил, как думал о каждой из них, что должен владеть ею, никогда ее не забудет, не сможет без нее жить. Но ни одна из них не продержалась и года. Коллингдэйл сделал вывод, что так и обстоят дела: очаровательная незнакомка задурит тебе голову, а потом ты вдруг обнаруживаешь, что втянут в какие-то отношения, и недоумеваешь, как это произошло. Он даже подозревал, что и с Мэри все обернется так же. Но каждый проходящий день, каждое сообщение от нее лишь подтверждали то, что теперь казалось правдой: потеряв ее, он потеряет все.

Пока Дэвид составлял послание для Мэри, Билл предупредил его, что получено сообщение от Хатч.

– Дэйв, ты уже знаешь о ежах. – Она сидела за своим столом в матроске с глубоким вырезом, с серебряной цепочкой на шее. – Теперь нам ясно, что у каждого облака есть еж. «Дженкинс» сообщил нам, что еж есть и у Лукаута. Облако перестало преследовать его, когда свернуло в сторону гумпов. – Камера приблизила изображение, и лицо Хатч заполнило весь экран. В ее взгляде читалось напряжение. – Это дает нам еще один шанс. Когда Фрэнк применит проекции, вместо того чтобы просто подсунуть ему куб, давай заодно попытаемся показать ежа. Если не сработает одно, то, может быть, сработает другое. Надеюсь, у вас все в порядке.