Конечников собрался было пройти мимо — патриотические плакаты давно набили оскомину, но увидел, что неизвестный рисовальщик удачно дополнил стандартную картинку, заменив оружие в руках солдата на огромный половой член.

— Васька, посмотри! Это что-то, — позвал Федор.

Стрельников повернул голову. Сначала он ничего не понял, потом присел и издал звук похожий одновременно на фырканье и хрюканье, затопал ногами, заржал, тыча в плакат пальцем:

— Во блин! Изрядно, — выдавил он в перерывах между приступами хохота.

— Чего вы там увидели? — поинтересовался Гут.

Он долго и неодобрительно разглядывал «произведение» исполненное в стиле тупого и непристойного армейского юмора.

— Художник великий пропадает, — со вздохом прокомментировал он. — Для корабельного боевого листка. Взрослые ведь люди. Пойдемте, парни…

— Нет, постой…

С этими словами Конечников достал из кармана кителя маркер и принялся править лицо эланца.

Лицо регул-императора приобрело характерные пухлые щечки, неодобрительно поджатые губки, круглые очки и бакенбарды.

— Вылитый Симян, — продолжая веселиться заметил Стрелкин.

Федор продолжил. Он добавил деметрианскому солдату ефрейторские погоны комендантской роты, а в левую руку «защитника Отечества» вложил листок бумаги с заголовком «ЗАПИСКА ОБ АРЕСТЕ», а ниже меленько вставил: «Арестованный капитан Симонов направляется на хуй.»

Закончил Конечников тем, что внизу композиции большими буквами написал: «НИКИТКА НА ОТСИДКЕ».

— И ты Крок, — неодобрительно произнес Гут.

Но как не старался Авраам соблюсти серьезность, по его лице все равно проскользнула улыбка. Капитана Симонова — стукача, мозгокрута, председателя суда чести — на Базе ненавидели и боялись.

Стрелкин давился от смеха. Непонятно было, что его заводило больше: доработанный плакат или попытки Гута удержаться. Глядя на комичные усилия Абрашки, начал хихикать Конечников. Наконец, не выдержал и сам Гуталин. Вылупив глаза и корчась от истерического хохота, показывая пальцем на подправленный плакат, он пробулькал: — «Никитка на отсидке, блин… Обоссаться!»

Когда приятели вдоволь насмеялись, Стрельников сказал:

— Целок, небось, уже всех разобрали… А все ты, Крок…

— Вот уж и помечтать нельзя, — возразил ему Конечников.

— Не знал, что ты из «этих», — усмехнулся Гут.

— Сам бы я мараться не стал, а вот случай такой порадовал бы.

— Да ну его, этого пидора ссученного. Пойдемте мужики, а то нам только и останется, что Никитку гомосечить.

Благородное собрание со стороны черного хода скорей напоминало разбомбленный сарай. Особенно сильно это было заметно теперь, когда в темные служебные коридоры вынесли мебель из главных залов.

Бог был добр к пьяной троице. Они пробрались сквозь завалы, не вызвав падения барахла и даже почти не испачкавшись.

Как всегда, торжество начато было с большим опозданием, и друзья пропустили только самое начало. Приятели вынырнули из неприметной дверки позади построения и попытались незаметно занять свои места.

Командующему эскадрой, который зачитывал поздравление великого князя-императора «доблестному звездному флоту», движения в строю совсем не понравились.

Масса облаченных в темно-синие мундиры болванчиков, в этом случаях обязана бы стоять замерев от благоговения. Он повел глазами, пытаясь рассмотреть нарушителей дисциплины, но не смог различить лиц.

Помимо воли, выразительная, радостная декламация генерала Никифорова, полагающаяся при чтении подобных посланий, без счета плодимых канцелярией Дубилы, сменилась саркастически-негодующим тоном. По рядам пошли смешки.

Скорее всего, командующий хотел выразить, все, что он думает об опаздывающих на торжественное построение офицерах. Но со стороны это выглядело как издевательство над поздравлением государя.

Майор Тихонов укоризненно взглянул на Конечникова, когда тот встал на свое место, вздохнул. Краем глаза Федор увидел, как командир 2801, капитан Симонов молниеносно извлек блокнот и сделал там пометку. «Стукач поганый», — подумал Федор.

Закончив с посланием князя-императора, генерал похлопал глазами, незаметно выудил из кармана бумажку и начал произносить речь, которая по задумке полоумного Дубилы должна истекать из уст оратора непринужденным, легким экспромтом, как сердечный ответ верноподданных своему горячо любимому правителю.

Когда бригадный генерал закончил, офицеры, как полагалось, хором спели «Князь великий, князь державный, православия оплот» и долго скандировали Даниилу XIII «многие лета».

Наконец, обязательная часть была окончена. Прозвучала команда «Вольно». Пользуясь тем, что майор Тихонов не горел желанием портить себе праздник разборкой с пьяными подчиненными, Конечников отсалютовал командиру и исчез в толпе вместе со Стрельниковым.

— А Палыч заметил, что мы накирялись, — сказал Федор.

— Да ну, завтра он с бодуна и не вспомнит, — беззаботно ответил Василий. — Найдем Гута, и пойдем целок ловить.

Авраама успел перехватить Никита, и теперь со своим обычным высокомерно-снисходительным видом что-то объяснял ему, явно вешая лапшу на уши. Конечников и Стрелкин подошли поближе.

… Ты не представляешь, каковы эти благородные барышни. Они легко делают то, на что не всякая проститутка согласится. Сосать — пожалуйста. В очко — пожалуйста. А мы шлюх наших на бал не пускаем, хотя они невинные девочки, по сравнению с теми, кто сейчас там будет танцевать.

— В жопу — это круто, — вставил Стрельников. — Как бы глаза на лоб не полезли.

— Да что вы понимаете, сосунки, — презрительно отозвался Никита. — Вам никто не даст. Только для богатых и благородных. Или тех, что раскручивать баб умеет. Вам этого не испытать никогда в жизни, валенки.

Приятели переглянулись.

— Действительно, где уж нам, — с наигранным смирением произнес Конечников. — Но послушай, Ник, ведь действительно, наверное, больно.

— Как очко привыкнет, начинает нравиться, — ответил Симонов, не подозревая о подвохе.

— А ты часто пробовал… Ну, это…? — наиграно-уважительно произнес Федор.

— Да уж. Не то, что ты.

— Не болела задница? — тем же невинным тоном поинтересовался Конечников.

— Да нет, — машинально ответил Никита.

Ответом ему был дружный хохот. Смеялся даже печальный Гут.

— Эй, вы чего!? Не у меня, у них, — спохватился Симонов.

— Короче, с ним все ясно, — подвел черту Стрелкин. — То-то я вижу он не такой как все. Пойдемте, парни, сегодня не его день, сегодня целки дают.

Приятели покинули обделанного по макушку Симяна и направились в главный вестибюль. Там медсестры и нижные чины заканчивали сервировку столов.

Был погашены яркие люстры, бескомпромиссно подчеркивающие неровности лиц, плохо наложенный грим, потертости мундиров, несвежесть воротничков и грязь на сапогах.

Лампы коронного разряда в настенных светильниках едва тлели. В вестибюле царил интимный полумрак. Дамы сидели на скамейках или стояли кучками, оживленно беседовали, деланно смеялись и стреляли глазами во все стороны в поисках стоящих кавалеров.

— А они учли свои ошибки, — с усмешкой произнес Василий. — Впотьмах все выглядит гораздо привлекательней. Вот в прошлый раз люстры не погасили, все от смущения напились и разошлись.

— Я не видел, — отозвался Федор. — Мы с ребятами этот день в Аделаиде, у «торгашей» встречали. Тоже напились и думали, как там наши веселятся.

— Ну а чтож ты потерялся? — спросил Гут. — Приволок бы молоденькую «торгашку» и вздрючил.

— Ну да, — Федор усмехнулся. — Нас даже в сортир под конвоем водили, все боялись, что кто-нибудь сбежит.

— А в миссии?

— Там скорость стука больше скорости звука.

— А… — протянул Авраам.

Полумрак делал женщин моложе, а офицеров более представительными и мужественными. Дамы действительно были хороши. Привычные лица с трудом узнавались под боевой раскраской с трудом угадывались. Освобожденные от униформы тела были затянуты в блестящие, полупрозрачные ткани, которые не только подчеркивали наличие женских прелестей, но и давали возможность пытливому взгляду разглядеть их во всех подробностях.