По мере того как они приближаются к развилке, где их дорога сливается с той, которая вьется вверх в гору, Банджо напрягается и тянет нос вперед. Затем скачет галопом за поворот и исчезает.

Трей слышит, как его сиренный вой — он означает, что Банджо что-то нашел, — взмывает над деревьями и паутиной солнца. Она свистит ему на тот случай, если он набрел на очередную овцу Малахи, но Банджо не возвращается. Она заворачивает за поворот — на дороге, преграждая Трей путь, лежит мертвец.

Мертвец лежит на развилке, где смыкаются две дороги. Он на левом боку, правая рука и нога неловко откинуты, спина выгнута к Трей. Пусть она в десяти шагах от него и лица не видит, у Трей нет сомнений: он мертв. Банджо стоит над ним и воет, широко расставив лапы и вскинув морду к кронам деревьев.

— Банджо, — говорит Трей, не приближаясь. — Хороший пес. Молодец. Ко мне.

Вой Банджо угасает до стона. Теперь на свист Трей он бросается к хозяйке и утыкается носом ей в ладонь. Она треплет его по шерсти и тихонько разговаривает с ним, а сама смотрит на мертвеца. С затылком у него что-то не так. На нем странно выгибаются тени.

Первое допущение, принимаемое без вопросов, — ее отец. Сухопар, совсем как он, и рубашка белая, свежая. И только присмотревшись, Трей теряет уверенность. С тенями от ветвей крест-накрест и низким косым рассветным солнцем не разберешь, но волосы на вид слишком светлые.

— Хороший мальчик, — повторяет Трей, оглаживая Банджо еще раз. — Сидеть. Сидеть. — Она оставляет его и по широкой дуге осторожно двигается вокруг мертвеца.

Это Рашборо. Глаза у него приоткрыты, верхняя губа приподнята, лицо такое, будто он щерится на кого-то у Трей за спиной. Перед рубашки темный и заскорузлый.

Мертвых людей Трей прежде не видела никогда. Мертвых животных — уйму, но не человека. С тех пор как узнала, чтó случилось с Бренданом, увидеть мертвеца стало ее глубокой, лютой нуждой. Не Брендана. Ей нужно найти, где он похоронен, но не для того, чтоб его увидеть, а для того, чтобы навещать это место — и пометить его, и подать знак тем, кто его там положил, им же в пику. Мертвеца она хотела увидеть в том же смысле — чтобы найти Брендану отчетливое место у себя в уме, где к нему можно будет прикасаться.

Она долго сидит на корточках рядом с телом, смотрит на него. Понимает, что отчасти в этом — обмен между нею и тем, что привело Кела, а затем Рашборо в Арднакелти. Она от сделки не отказалась, и оно в ответ подложило Трей вот это.

По мере того как день простирается все дальше, набирают силу птичьи голоса и свет. Трей кажется, что к предмету у ее ног как к человеку относиться уже не следует. Как человек, как Рашборо он немыслим, непригоден настолько, что ум едва вмещает его, не рвясь на части. Если смотреть на него как на какую-то штуку с горы, все делается просто. Чуть погодя гора его поглотит, как поглощает опавшую листву, яичную скорлупу и кроличьи кости, и превратит во всякое другое. При таком взгляде оно обретает ясный и немудрящий смысл.

Трей остается на месте, пока тело не становится для горы естественным, и ей удается смотреть на него, не вывихивая ум. Еще несколько овец Малахи, мерно жуя траву, выбредают на обочину верхней тропы.

Звонок на мобильник гремит, как пожарная сигнализация. Трей и Банджо вздрагивают. Сигнал исходит из кармана Рашборо.

Трей принимает это как предостережение. День набирает обороты, рано или поздно кто-то появится на этой тропе. Трей отдает себе полный отчет, что другие не станут относиться к мертвецу как к чему-то, что нужно предоставить горе, пускай-де сама неспешно переваривает, — и стоит Трей уйти отсюда, как не станет к этому так относиться и она сама. Трей против такого ничего не имеет. Не менее, чем сама гора, Трей вполне способна извлечь из мертвеца выгоду.

Освобождением, какое мертвец принес с собой, Трей только начинает проникаться. В измененном им пейзаже Трей не нужно больше держаться отца. Не нужно выкручиваться, встраиваясь в то, что он делает, замышляет и хочет. Он не значим и уберется отсюда достаточно скоро, а относительно целей Трей он, считай, уже убрался. Она сама по себе, чтобы все устраивать по-своему.

Трей встает, щелкает пальцами, призывая Банджо, и отправляется вниз по дороге — не бегом, но быстрым уверенным шагом, какой сможет держать, пока не доберется. Мобильник Рашборо у нее за спиной звонит опять.

Кел просыпается рано и не может уснуть. Ему не нравится, что вчера не происходило ровным счетом ничего. Он болтался по дому, поджидая Лену, однако та не пришла, Марта — и тот не пришел — и Трей, которая, как он и сам понимал, точно не явится. Сходил в лавку, где Норин выдала ему новый сорт чеддера, а жена Сенана — пошаговый отчет о том, как ее старшему ребенку удаляли зуб мудрости. Кел полил свои клятые помидоры. С пугалом никто не озорничал. Кел знает железно: где-то происходит уйма всякого. Не нравится ему, до чего ловко и тщательно происходящее остается за пределами видимого.

И сегодня утро понедельника. Это крайний срок, назначенный им Джонни, чтоб тот свалил отсюда. Независимо от того, что происходит вне его поля зрения, сегодня среди дня Келу придется сходить на гору и проверить, там ли Джонни, а он там и окажется, и тогда Келу предстоит решать, что с Джонни делать. Кел никогда никого не убивал и не имеет желания начинать с папаши Трей, но не делать совсем ничего — не вариант. Кел склоняется к тому, чтобы затащить никчемную тушку Джонни к себе в машину, отвезти его в аэропорт, купить билет куда угодно и проводить до поста в зоне вылета, применяя при этом любые средства, какие необходимо, чтобы Джонни вел себя покладисто. Кел считает возможным, что Джонни, бесхребетный заморыш, примет с облегчением, если кто-то возьмет инициативу на себя, особенно если Кел добавит немножко наличных. Если не сработает, придется перейти к методам, какие оставляют меньше простора для возражений. Так или иначе день обещает быть длинным.

В конце концов Кел бросает попытки уснуть и принимается стряпать яичницу с беконом, в «айподе» славно и громко играют «Разбойники»[50], пытаются отвлечь Келов ум. Завтрак почти готов, и вдруг Драч подскакивает и сигает к двери. Трей с Банджо тоже встали рано.

— Эй, — говорит Кел, стремясь не подпустить к себе в голос волну радостного изумления. Увидеть малую до того, как ее папаша покинет эти края, он не ожидал — а то и вообще. — Вовремя ты. Бери тарелку.

Трей не сходит с порога.

— Рашборо-то мертвый, — произносит она. — На горе.

Кел чувствует, как внутри у него все останавливается. Поворачивается от плиты к Трей. Переспрашивает:

— В смысле — мертвый?

— Кто-то его убил.

— Уверена?

— Ну. Голову проломили и, кажись, закололи вдобавок.

— Так, — говорит Кел. — Так. — Подходит к «айподу» выключить его. Среди того, что мчится сейчас у него в уме, удивления нет: он улавливает, что что-то в нем относилось к происходящему как к должному, просто ждало объявления. — Где?

— Ниже нашего дома, где развилка. Он на дороге.

— Гарды уже там?

— Не. Никто, кроме меня, не знает. Прямиком оттуда пришла.

— Хорошо, — говорит Кел. — Правильно сделала. — Выключает плиту. Малая пришла с этим к нему, у Кела дух захватывает от облегчения — неважно, пришла она, чтоб оправиться от потрясения или чтоб найти защиты от чего-то куда большего. Потрясение она пережила в любом случае, но это подождет. Кел ловит в себе всплеск гнева на то, что любая нежность к Трей всю ее жизнь случается когда-нибудь потом, после того, как улажены другие дела. — Ладно, — говорит он, скидывая яичницу и бекон в миску к Драчу, и оба пса с радостью бросаются к ней. — С этим пусть ребятки разбираются. — Открывает шкафчик под мойкой и извлекает свежую пару латексных перчаток, какими иногда пользуется, садовничая или плотничая. — Давай глянем, что у нас там.