— Пусть у тебя будет покой. Не лезь, и все. Пусть остальные разбираются.

Это вновь загоняет Кела в угол. Не может он сказать Трей, что не выйдет из игры, покуда в ней она, — такое на нее вешать несправедливо. Все это едва ли похоже на разговор — скорей сплошь череда каменных стенок и колючих зарослей.

— Все не так просто, — произносит он.

Трей нетерпеливо фыркает.

— Не просто, малая. Допустим, я выйду, что подумают остальные, когда все всплывет кверху пузом? Они решат, что я знал, но им не сказал. И не будет тогда никакого покоя.

Она говорит, все еще не отрывая взгляда от собак:

— Отец велел передать тебе, чтоб ты отстал и не лез не в свое дело.

— Да неужели, — говорит Кел.

— Ну. Говорит, крыть тебе нечем, а если начнешь болтать, я влипну в говно.

— Ха, — говорит Кел. Жалеет, что не метнул Джонни в болото, когда оно было под рукой. — Можно и так на это посмотреть.

Трей бросает на него взгляд, какой Кел разобрать не может.

— Я тоже хочу, чтоб ты отстал.

— Ты хочешь, — говорит Кел. Чувствует, будто в желудок к нему упал камень. — Чего это?

— Просто отстань. Не твое это дело.

— Ясно, — говорит Кел.

Трей наблюдает за ним, чеша Драчу брюхо, ждет продолжения. Кел больше ничего не добавляет, и тогда она говорит:

— Я, значит, передам отцу, что ты оставишь это все?

— Все, что я хотел сказать Джонни, я сказал вчера ночью, — говорит Кел, хотя знает, что лучше бы ему заткнуться. — И если найду что добавить, скажу ему сам. Тебя как чертова посредника использовать не буду.

На миг ему кажется, что Трей заспорит. Но она говорит отрывисто, вставая и раскидывая собак:

— Можем просто стул тот поделать?

— Конечно, — говорит Кел. Ни с того ни с сего он по-чуднóму ощущает, что ему чуть ли не щиплет от слез глаза. — Давай.

Стулу они посвящают больше тщания и тонкой работы, чем он того заслуживает, трижды проходятся по ножке, ошкуривают ее вновь и вновь, покуда к ней и младенцу присосаться можно без опаски. Работают в основном молча. Летний воздух кочует в окно и из окна, несет запахи силоса и клевера, взвивает пылинки-опилки и праздно крутит их в широких полосах солнечного света. Когда солнце уходит из окна и жар ближе к вечеру начинает смягчаться, Трей отряхивает джинсы, из которых выросла, и уходит домой.

В эту ночь дом тих: после вчерашних треволнений все крепко спят. Трей ложиться не хочет. Ее жизнь перестала казаться ей нормальной, в ней слишком много людей и слишком много желаний, Трей не чувствует, что можно безопасно отвести от нее взгляд, даже чтобы поспать. Остается на диване — ей жарко, она смотрит ночную программу по старенькому телику в свете грязно-желтого света торшера. Какой-то чернявый обсос пытается уговорить несчастную с виду парочку построить флигель, похожий на ящик, хотя это им и близко не нравится. Такие типы Трей сейчас не под настроение. Она надеется, что парочка даст ему пинка под зад и построит то, что сама хочет.

Когда снаружи вспыхивает свет, мощный, как дневной, и проливается сквозь занавески, Трей не двигается. В уме у нее пусто, ничего в ответ на это не возникает. На дикий миг появляется мысль, что НЛО Бобби Финни — всамделишные, и вот они приземлились, хотя в такую херню она не верит. Следующий проблеск мысли: она уснула, и сейчас утро, но по телику продолжает лопотать все тот же задрот. Трей выключает его. Во внезапной тишине слышит рев моторов — громкий и низкий.

Она стоит посреди комнаты, слушает. В доме ничто не движется. Банджо, устроившийся в углу дивана, мирно сопит. В бело-голубом сиянии комната похожа на нечто из кошмаров, знакомые предметы вдруг ослепительно сияют и гудят угрозой. Снаружи все накатывает и накатывает шум моторов.

Трей идет — очень тихо — по коридору к себе в комнату. Думает об окне, но не успевает подобраться к двери, как видит тот же бело-голубой свет, льющийся из окна. В этом сиянии спящее лицо Мэв лучисто и неестественно, словно она глубоко под водой, недосягаема.

— Мам, — говорит Трей, но недостаточно громко, чтобы ее услышали. Не представляет, хочет ли, чтоб мать проснулась. Не представляет, каких действий от нее ждет.

Мэв резко поворачивается на постели и выдыхает что-то возмущенное. Разбираться с Мэв, если та проснется и потребует объяснений, Трей не хочет.

— Мам, — говорит она громче.

В комнате родителей шорох, бормотание, а затем быстрые шаги. Шила в цветастой ночнушке открывает дверь, взлохмаченные волосы падают ей на плечи. У нее за спиной Джонни в трусах и футболке натягивает брюки.

— Там что-то снаружи, — говорит Трей.

— Ш-ш-ш, — говорит Шила.

Взгляд ее мечется по коридору. Мэв садится на постели, разинув рот; подает голос Лиам.

Джонни протискивается мимо Шилы и Трей и топает по коридору к входной двери. Встает неподвижно, прижав ухо к двери, слушает. Остальные собираются за ним.

— Папа, — говорит Мэв. — Что это?

Джонни не обращает на нее внимания.

— Иди сюда, — говорит он Аланне, выпрямляясь, но та пятится, сдавленно тоненько поскуливая. — Тогда ты, — говорит он, ловя Лиама за руку. — Не ной, бля, никто тебе больно не сделает. Иди сюда. — Выталкивает Лиама перед собой, открывает дверь и встает в проеме.

Свет лупит ему в лицо со всех сторон. Ночной воздух превращается в белое марево. Рев двигателей делается громче — низкий рев на полную катушку. Со всех сторон в этом мареве, слишком ослепительном, впрямую не глянешь, круги сгущенного света, попарно, как глаза. Трей не сразу, но понимает: фары дальнего света.

— Что за дела, ребята? — бодро выкликает Джонни, вскидывая руку, чтобы прикрыть глаза. Тон его голоса в диком разладе с происходящим. — Что ли вечеринка, а мне никто не сказал?

Молчание, лишь рык моторов и странный хлопающий звук, будто белье плещется на веревке. Трей, тяня шею из-за отцова плеча, видит пламя. Посреди голого двора оцинкованная металлическая бочка. В ней огонь. Пламя вскидывается жадно, на целые футы ввысь, высокий иззубренный столп качается на беспокойном ветерке.

— Ай да ладно, ребята, — продолжает Джонни, добавляя в голос ноты долготерпения и раздражения. — У меня тут дети спят. Езжайте и вы спать. Если хотите что сказать мне, приходите завтра и потолкуем как приличные люди.

Ни слова в ответ. Ветер выхватывает из бочки пылающий обрывок и несет его прочь, пока он, поморгав, не гаснет высоко в небе. Трей прищуривается, пытается увидеть людей или даже машины, однако свет слишком яркий, позади него все стирает тьма. Воздух лихорадочно жарок.

— Закрой дверь, — отрывисто говорит Шила. — Хоть изнутри, хоть снаружи.

Джонни к ней не повертывается.

— Я сказала, закрой дверь.

— Да бля, ребята, — укоризненно выкликает Джонни. — За ум возьмитесь. Валите отсюда трезветь. Завтра потолкуем.

Они толпятся в коридоре босые и растрепанные, облаченные в то да се, в чем спят. Никто не желает двинуться. Вокруг них в каждый дверной проем прет бело-голубое сияние.

— Кто там? — шепчет Аланна. Вид у нее такой, будто она того и гляди заплачет.

— Ребята балуются, — говорит Джонни. Взгляд у него бегает, оценивает положение. Увечья на лице смотрятся как бреши в плоти.

— Почему огонь?

— Они хотят сказать, что спалят нас, — говорит Шила. Говорит она это Джонни.

— Что такое «спалят нас»?

Джонни похохатывает, запрокинув голову.

— Христос всемогущий, да ты послушай себя, — говорит он Шиле. — Во драмы-то в тебе, боже святый. Никто никого не спалит. — Он садится на корточки, чтоб положить одну руку на плечо Аланне, а вторую — Лиаму, лыбится им в остановившиеся лица. — Мамка ваша дурит просто, солнышки, как и ребятки те. Немножко перебрали пинт, вот что с ними такое, и решили, что смешно будет над нами чуток подшутить. Вот какие они глупые дядьки, шалят в такую-то поздноту.

Улыбается Лиаму и Аланне. Ни тот ни другая не откликаются, и тогда он говорит: