— И все равно, — говорит Лена. — Смотри потом в оба. Он мне не нравится.

— Ага, — говорит Кел. — И мне.

Он хочет сказать Лене, что все эти дни ему кажется, будто не может найти Трей, что три ночи подряд ему снятся кошмары о том, что Трей исчезла где-то на горе, что зря не купил ей мобильник и не поставил на него трекер, чтобы целыми днями сидеть себе и наблюдать, как ее яркая точка передвигается по своим делам. Вместо этого Кел говорит:

— Мне надо в душ и поесть чего-нибудь. В «Шоне» собираемся в шесть.

Лена смотрит на него. Затем подходит, кладет ладонь ему на загривок и целует в губы — плотно, сильно. Кажется, будто она передает ему эстафету или шлет на битву.

— Ладно, — говорит она, выпрямляясь. — Дело твое, давай.

— Спасибо, — говорит Кел. В своем вдохе он чует ее запах, чистый и солнечный, как сухое сено. — За разговор с миссис Дугган.

— Эта женщина — кромешный ужас, — говорит Лена. — Я б на месте Норин насыпала ей отравы в чай много лет назад. — Сует в рот указательный и большой пальцы и высвистывает собак, те бросают войну с пугалом и несутся по полю длинными радостными скачками. — Ты рассказывай мне, как оно идет, — говорит она.

— Расскажу, — говорит Кел. До машины не провожает. Собирает стаканы и уходит в дом, обдумывая правильные слова, когда подойдет их час.

Еще довольно рано, и «Шон Ог» едва ли не пуст, лишь несколько стариков жуют поджаренные сэндвичи и брюзжат о скачках по телику; основная пятничная толпа все еще по домам, усваивает ужин, закладывает основу под предстоящее серьезное питие. Дневной свет все еще падает косо в окна длинными лучами, что плотны от ленивой взвеси пылинок. Зато в нише — толпа и гомон. Мужики умытые и причесанные, в застегнутых на все пуговицы парадных рубашках, лица и шеи красны в неожиданных местах — от солнца на реке. Посреди всего этого правит бал Рашборо, широко рассевшись на диванчике: что-то рассказывает, размахивая руками, пожинает весь смех, какой только мог пожелать. На столе, пестром от насыщенных красных, зеленых и желтых капель цветного света из-за витражного стекла, среди пинт и бирдекелей — скляночка с золотой пылью.

— Простите за опоздание, — говорит Кел, обращаясь ко всей нише, подтягивает стул и отыскивает на столе место для своей пинты. Готовился он не спеша. Никакого позыва проводить с Рашборо и Джонни времени больше необходимого он не ощущает.

— Я тоже опоздал, — говорит Пи-Джей Келу. Пи-Джей, как и Бобби, склонен поверяться Келу — возможно, потому, что с Келом нет долгого знакомства, чтобы тот их обстебывал. — Слушал музыку я. Перебаламутился весь, даже когда пришел сюда, не мог сидеть спокойно. Пытался сесть за чай, да все дергаюсь туда-сюда, как на девке труселя, то вилку забуду, то потом молоко, а потом соус красный[46]. Я когда такой, мне, чтоб угомониться, только музыка и помогает.

Музыка, очевидно, помогла лишь отчасти. Для Пи-Джея это очень длинная речь.

— Ты что слушаешь? — спрашивает Кел. Пи-Джей иногда поет, чтобы себя убаюкать, — в основном народные песни.

— Марио Ланца, — отвечает Пи-Джей. — Чтоб утихомириться, он что надо. Когда у меня наоборот — когда из постели не вылезу никак, слушаю эту английскую девоньку, Адель которая. Взбодрит за милую душу на что хочешь.

— Какого беса ты весь перебаламутился? — спрашивает Март с интересом, поглядывая на Рашборо и удостоверяясь, что говорит достаточно тихо. — Ты ж знал, что оно там будет.

— Оно понятно, — застенчиво говорит Пи-Джей. — Но денек-то выдался все равно ого-го.

— Таких у нас немного, — соглашается Март.

Рашборо, отвлекшись на краткий миг, чтоб оглядеть Кела, пока остальные ржут над солью им рассказанного, ухватывает концовку.

— Мой бог, у вас жизнь, похоже, куда более насыщенная, чем моя, — у меня такого дня сроду не бывало, — говорит он, смеясь, подаваясь за столом вперед. — Вы же понимаете, что это значит, правда? Это значит, мы на верном пути. Я знал, что золото тут есть, всегда это знал. Но боялся вот чего — просто в ужасе был, — что указания моей бабушки нам не сгодятся. Она ж не карту мне дала, сами понимаете, с крестиками в нужных точках. Это игра в сломанный телефон, она длилась не один век, бабуля описывала места, каких не видела десятки лет, — все эти ее «а потом двигай по старому руслу на запад, но если дойдешь до старого выпаса Долана, это ты уже слишком далеко забрался», господи боже мой… — он откидывается на спинку, буйно всплескивает руками, — я, бывало, задумывался, уж не совсем ли я чокнулся и спятил, чтоб гоняться за чем-то столь смутным. Может, оно все мимо на целые мили — буквально на целые мили. Я внутренне готовился к тому, что ныне тут уже ничего, кроме глины, и не осталось и вернусь домой, поджав хвост; не скажу, что это зряшная трата времени, — познакомиться с вами и наконец увидеть эти места, оно того стоило целиком и полностью, — но отрицать не буду: оно бы разбило мне сердце. Опустошило.

У Кела есть профессиональный опыт общения с такими вот говнецами, чье вранье столь пространно, что люди верят им просто постольку, поскольку слишком уж много труда надо, чтоб во все это не верить. Определенности в том, что, когда он скажет свои слова, мужиков удастся склонить на свою сторону, у Кела нет. Он отчетливо осознаёт, что он чужак — в той же мере, что Рашборо, — да и хлопот Кел местным, было дело, доставлял.

— Но вот это… — Рашборо хватает склянку с золотом и сжимает ее в ладонях, словно не в силах удержаться, — доказательство. Моя бабушка, благослови ее господи… я должен, не знаю, цветы ей на могилу отнести или свечку в церкви поставить, чтоб вымолить у нее прощение за то, что сомневался в ней. Она вела меня… как оно говорится… прямиком, как стрела, вот, как стрела, к нужному месту…

— Есусе, чувак, — говорит Джонни, смеясь и хлопая Рашборо по плечу. — Во тебя лихорадит. Ты б успокоился, а не то инфаркт схлопочешь. Барти. Плесни этому парню бренди.

— И того же всем нам! — смеясь, кричит Рашборо через плечо. — Знаю, знаю, я взбудоражен, но винить ли меня? Это все золото в конце радуги!

Кела поражает еще и то, как этот кент выкладывается. Он эмоцию тут раскачивает прям «холлмарковского» градуса. Чтоб оно стоило таких усилий, они с Джонни точно собрались выжать из Арднакелти все, что здесь есть.

Бренди выпивают под тост за бабулю Рашборо и россыпь одобрительных возгласов. Кел свою стопку держит, но не пьет: от этого кента он ничего принимать не собирается. Видит, как вновь скользит по нему взгляд Рашборо — примечающий.

— Ну что ж, друзья, — говорит Рашборо, ставя стакан и подавляя зевок, — или правильно было б сказать «парни»? Парни, боюсь, с меня на сегодня довольно. Страсть как не хочу портить славную вечеринку, но то ли адреналин, то ли позорный городской уклад жизни берет надо мной верх, — я вымотан.

Возражений уйма, но не таких, чтобы грозили вынудить Рашборо передумать и остаться. Как и ожидал Кел, мужикам нужно побыть без него.

— Вы не возражаете, — говорит Рашборо чуть застенчиво, опуская палец на склянку с золотой пылью, — если я это себе оставлю? Я отдам это взвесить как полагается и выплачу каждому вашу долю, конечно же. Но… я понимаю, это сентиментально, но… первые плоды, как вы понимаете. Я б хотел что-то из этого сделать. Может, новое кольцо для бабушкиного самородка. Можно так?

Все считают, что это замечательная мысль, Рашборо сует склянку в карман и, бормоча, пробирается вон. Заведение начинает заполняться, люди оборачиваются к Рашборо — кивнуть и поднять стакан, а он сыплет улыбками и машет.

— Он купился, — говорит Кон, подаваясь за столом вперед, как только за Рашборо закрывается дверь. — Купился, а? Купился.

— Умял вместе с ложкой, — говорит Сенан. — Блядский пентюх.

— Ай ну уж, — говорит Джонни, наставляя на него палец. — Тут и не пентюху хватило б. Вы ж обалденные были, все и каждый. Я сам едва не поверил. Вот чего. А не то, что он пентюх. Вы, братва, сыграли охрененно. — Вскидывает пинту за всех присутствующих.