— Надо ли нам что-то сделать?

— Типа чего? Если я дам ей понять, что знаю, чем она занимается, и это дурацкая, опасная, говенная затея, какая может привести к тому, что Трей отлупят, или спалят, или что там местные устраивают в таких случаях, ты думаешь, она послушает? Все сведется к тому, что она станет лучше стараться, чтоб от меня скрывать. Какого хера мне с этим делать?

Лена молчит. Кел не из тех, кто в обычных обстоятельствах выплескивает на окружающих свои паршивые настроения. Лену это не обижает, но возможные последствия ее глубоко беспокоят. Оказывается, она не умеет его раскусывать — на что он способен, если вот так его довести?

Кел произносит уже спокойнее:

— Как считаешь, может, тебя послушает?

— Скорее всего, нет. По-моему, она все решила.

— Ага, по-моему, тоже. — Он опять хохлится на стуле и тянется за стаканом. — Насколько я вижу, мы тут ничегошеньки поделать не можем. Прямо сейчас.

Лена ему:

— Она придет сюда ужинать?

— Поди знай, — говорит Кел, потирая глаза. — Сомневаюсь. Что, может, и хорошо, потому что мне хочется отвесить малой крепкий подзатыльник и сказать, чтоб умнела, к черту, поскорее.

Лене хватает ума не вдаваться.

— Что уж мы там решим стряпать, — говорит она, — лучше б оно было из моркови.

Кел отнимает руки от лица и смаргивает, глядя на стол, словно забыл, чем они тут заняты.

— Ага. Я не знал, примется она или нет, — раньше не выращивал никогда. Кажется, многовато посеял.

Лена вскидывает брови.

— Ты считаешь?

— Это лишь половина. Остальные пока в земле.

— Иисусе, Мария, Иосиф, — говорит Лена. — Вот что бывает, когда возвращаешься к природе. Ты это есть будешь, пока не порыжеешь. Морковный суп на обед, морковный омлет на ужин…

Келу удается улыбка.

— Научишь меня делать морковное варенье. На завтрак.

— Давай, — говорит Лена, допивая свое и вставая из-за стола. Прикидывает, что сегодня самый подходящий вечер, чтоб сделать исключение из своей политики не-стряпни. — Запарим морковное фрикассе.

В итоге делают говяжью жареху, обильно сдобренную морковкой. Пока готовят, Кел ставит Стива Эрла[56]. Собаки просыпаются от запахов и приходят намекать на обрезки. Сквозь музыку, их с Келом болтовню и шкворчание еды Лена почти слышит, как повсюду в теплом золотом воздухе поднимается в округе трескотня и суета — и доносится мерная сумрачная проступь Нилона сквозь это все.

За сорок пять минут до того, как лавке полагается открыться, Лена обнаруживает Норин на вершине стремянки: закатав рукава, сестра лихорадочно сгребает товар с полок и проверяет сроки годности — Лене известно, что эту задачу Норин обычно выполняет по пятницам.

— Утро, — говорит она, высовываясь из крошечной кладовки, где Норин держит бумаги, хлопоты и чайник.

— Если ты пришла доложить мне, кто убил того англичанина, — огрызается Норин, угрожающе тыкая в Лену жестянкой с тунцом, — разворачивайся и топай вон в ту дверь. У меня голова, блин, лопается от соображений, и теорий, и — что там у Бобби Фини было? — гипотез, что это все за херня?

— Была у меня разок одна гипотеза, — говорит Лена. — Я ее нацепила, когда ходила на свадьбу там одну. Заварить тебе чаю?

— Ты о чем вообще? На чью свадьбу?

— Да я шучу, — говорит Лена. — О чем Бобби толкует, я без понятия. Тут что, пришельцы замешаны?

— А ты, блин, как думаешь? Рашборо этот ваш был правительственным дознавателем, вот что Бобби забил себе в голову. Прислали его сюда, чтоб словить пришельца и доставить его в Дублин. А все вот это про золото — оно чисто чтоб был повод по горам полазить. Слыхала такое?

— Я б решила, не чокнутее кое-каких других соображений, какие сейчас бродят, — говорит Лена. — Чаю-то хочешь?

Норин с трудом слезает с лестницы и плюхается на нижнюю ступеньку.

— С чая воротит. Подумать только, чтоб я когда такое сказала. Ты посмотри, в каком я состоянии, ты глянь на меня, хоть выжимай, будто я купалась. А еще только полдевятого утра. — Дергает щепотью блузку у себя на груди, пытается остудиться. — Я этой жарой сыта по самые брови. Ей-ей, закрою лавку и перееду в Испанию, вот как есть. Там хотя б кондиционеры.

Лена подтягивается и усаживается на прилавок.

— Кел делает чай со льдом. Надо было мне такого привезти.

— Эта хрень все внутри тебе портит, без молока она, без ничего. И не устраивай зад свой у меня на прилавке.

— Слезу, когда откроешься, — говорит Лена. — Тебе помочь?

На жестянку с тунцом, которая все еще у нее в руках, Норин бросает взгляд, исполненный ненависти.

— Знаешь что? Ну нахер. В другой день доделаю. Если какому идиёту охота вынести отсюда лежалый заварной крем, поделом ему. А то приходят сюда, сплетен им подавай.

Жалоб на то, что люди приходят сюда за сплетнями, Лена от Норин не слыхала прежде никогда.

— Тут вся округа вчера перебывала?

— Каждый мужик, баба и дитё на мили вокруг. Крона Нейгл, помнишь ее? Ей девяносто два года, она из дому не выходила с тех пор, как боженька еще деточкой был, а вчера внука заставила ее сюда привезти. И у нее тоже, блин, своя гипотеза, канешно. Считает, что это Джонни Редди сделал, потому что как-то раз Мелани О’Халлоран выбралась из дома с ним повидаться, а как вернулась, так пахла выпивкой и лосьоном после бритья. Я и не помнила даже, что Крона у Мелани бабка. Не то чтоб я ее виню, что она про то помалкивала. Мелани, в смысле.

— Я б решила, что на Джонни ставит не одна Крона, — говорит Лена, тянясь к яблоку на полке с фруктами.

Норин бросает на сестру странный косой взгляд.

— Есть пара таких, это да. Да только зачем Джонни убивать того типа? Он же для Джонни Редди был, как его, гусем с золотыми яйцами. Теперь-то, как его убили, никакого богатства Джонни не светит, и он теперь не царь горы тут, никто ему выпивки теперь не купит и смеяться над его шуточками не станет, он теперь все тот же мелкий ханурик, кому и десять пенсов не доверишь. А кроме того… — Она вперяется в банку с тунцом так, будто забыла о ее существовании, и сует ее на первую попавшуюся полку к посудным мочалкам. — Десси вот, — продолжает Норин, — говорит, что не хотел бы смотреть, как Джонни арестуют. Джонни жиже воды, если тот следователь за него возьмется — не удержит ничего и вывалит эту чепуху про золото. Постарается ребят под монастырь подвести, чтоб с себя подозрения снять. Ему-то какое дело, как это на Шиле и на малых отразится, — ему главное свою шкуру спасти. И Десси не один такой. Не хочется людям, чтоб это оказался Джонни.

Лена отыскивает в кармане мелочь, показывает Норин пятидесятицентовик и оставляет его на верху кассы в уплату за яблоко.

— И чего они тогда прикидывают?

Норин выдыхает вслух.

— Да в кого ни ткни, его тут уже называли хоть раз. А следом у них затеи все перемешиваются, пока уж и не знаешь, кто что подумал… Пришел Киаран Малони и сказал, что это небось какая рула-була[57] с выпивкой по кругу вышла, но следом потолковал с Бобби — а он-то не дурак верить Боббиной болтовне, — но в итоге задумался: а ну как Рашборо — какой-то инспектор, кого прислали выискивать тех, кто заявляется на пособия, каких им не положено… — В отчаянии Норин качает головой. — Есть и такие, кто думает, что это из-за земли. Прикидывают, золото было, как его, прикрытием; Рашборо этот имел права на какую-то землю, по бабке, и приехал ее отжать, а кому-то оно не понравилось. Известно, что Фини жуть какие терпилы, но и они свою землю какому-то залетному без боя не отдадут. Дай-ка и мне яблоко, может, остудит меня.

Лена бросает ей яблоко и кладет на кассу еще пятьдесят центов. Норин вытирает яблоко о штанину.

— Клода Мойнихан уверена — вусмерть уверена, между прочим, — что Рашборо наткнулся на молодь, какая наркотиками баловалась, и они его убрали. Не знаю, что Клода вообще понимает в наркотиках. Я ей сказала, зачем кому-то этим заниматься посреди ночи на горной дороге и чего просто не унести ноги, когда они услыхали, что он идет, но с ней без толку. Не будь она в школе такой конченой Святой Марией, может, соображала б лучше.