— Я вам скажу, что мы сделаем. Мы тоже над ними подшутим, а?

— Постреляем их из моей воздушки, — говорит Лиам.

Джонни вновь хохочет, хлопает его по плечу, но с сожалением качает головой.

— Ай не. Я б и рад, да только мы их можем напугать, а такого нам не надо, правда же? Нет, я вам скажу, что мы сделаем: мы вернемся в постели и перестанем обращать на них внимание, совсем. Они тогда почувствуют себя идиётами, а? Приперлись в такую даль без всякого толку?

Все взирают на Джонни.

— Идите в постель, — говорит Шила. — Все разом.

Секунду-другую никто не шелохнется. Рот у Аланны открыт, у Мэв такое лицо, будто она хочет поспорить, но не находит доводов.

— Пошли, — говорит Трей. Подталкивает Аланну и Лиама к их комнатам, Мэв берет за руку. Та руку выдергивает, но, глянув на Джонни и Шилу, преувеличенно жмет плечами и идет вслед за Трей.

— Ты мне не указ, — говорит Мэв уже у них в комнате. Родители в коридоре не разговаривают.

Трей забирается в постель полностью одетая и поворачивается к Мэв спиной, натягивая простыню на голову, чтобы укрыться от света из окна. Некоторое время чувствует, как Мэв стоит неподвижно, глядя на сестру. Наконец сдается, шумно выдыхает и плюхается на кровать. Двигатели снаружи продолжают реветь.

Много времени спустя, когда дыхание Мэв наконец замедлилось до сонного, свет ускользает из окон и в комнату приходит темнота. Трей повертывается на постели и смотрит, как гаснет и коридор — лучи в окнах гаснут один за другим. Трей слушает, как двигатели медленно удаляются вниз по склону.

— Что случилось ночью? — спрашивает Аланна Шилу за завтраком. Отец все еще в постели.

— Ничего не случилось, — отвечает Шила. Ставит перед каждым по чашке молока.

— Кто там был?

Лиам тоже смотрит на Шилу, отрывая от тоста корочку.

— Никого там не было, — отвечает Шила. — Ешьте.

Шила говорит, что в доме нужна приборка и никто никуда не пойдет, пока все не будет сделано.

— Мне не надо, — говорит Лиам, взглядом ища поддержки у Джонни. — Мальчикам можно не прибираться.

Джонни, только что вылезший из постели, помятый, пахнущий потом, смеется и ерошит Лиаму волосы, однако говорит:

— Помоги мамке.

Шила отправляет Мэв наводить порядок в гостиной, а Трей и Аланну — мыть уборную, сама же берется с Лиамом за кухню. Мэв врубает телик на полную громкость — какое-то дурацкое ток-шоу улюлюкает и хохочет — в отместку за то, что ей не дали пойти к друзьям.

— Вот, — говорит Трей, прыская чистящей жидкостью раковину. — Тут протри.

Аланна берется за губку.

— Там снаружи были люди, — говорит она, косясь на Трей, чтоб получить ее отклик.

— Ага, — говорит Трей. Ждет дальнейших расспросов, но Аланна просто кивает и принимается мыть раковину.

Джонни в основном торчит в спальне. По временам общается по телефону; Трей слышит, как он, разговаривая, ходит по комнате, иногда горячится, но быстро сам себя гасит. Беседует он с Рашборо, и Рашборо недоволен. Трей пытается прислушиваться, уловить, насколько крепко англичанин бушует и чтó Джонни говорит ему, чтоб успокоить, однако стоит ей подобраться к двери родительской спальни, как из кухни появляется Шила и возвращает Трей к работе.

Джонни приходит в уборную, когда Трей оттирает стены. Стены, на ее взгляд, и так были ничего, но если она скажет, что тут все доделала, Шила найдет ей еще задачу. Аланне стало скучно, она сидит в ванне и что-то поет сама себе — выдуманную песенку без начала и конца.

— Как у вас дела? — спрашивает отец, прислоняясь к дверному косяку и улыбаясь им.

— Шик, — отвечает Трей. Разговаривать с ним она не хочет. Так или иначе, он все проебал. Они втроем — Трей, отец и Рашборо — держали всю Арднакелти на крючке, можно подсекать, а отцу как-то удалось все это упустить.

— Классно смотрится, — говорит Джонни, одобрительно оглядывая уборную. — Боже всемогущий, мы это жилье не узнаем, когда вы все доделаете. Покажется, что в люксовой гостинице живем.

Трей продолжает тереть.

— Иди-ка сюда, — говорит Джонни. — Ты у нас мозг, это точно, уж если кто знает, так это ты. Кто там был ночью?

— Не знаю, — говорит Трей. Аланна все еще поет, но Трей, в общем, уверена, что сестра слушает. — Не видать было.

— Сколько их, как прикидываешь?

Трей пожимает плечами.

— Восемь, может. А может, меньше.

— Восемь, — повторяет Джонни, задумчиво постукивая пальцами по дверному косяку, будто Трей сказала что-то глубоко значимое. — Не очень плохо, верно же? Остается еще жуть сколько народу, кому оно на дух не надо было. Знаешь что… — Голос у него делается громче, проясняется, Джонни наставляет палец на Трей: — Оно, может, нам и на руку в конечном счете. Публика тут упертая, в этих краях. Если несколько стариков-ворчунов талдычат, до чего это все ужасная затея, найдется прорва таких, кто спишет это на зависть и свое будет гнуть еще пуще.

Он это говорит так, что оно кажется более чем возможным, мало того — очевидным. Трей хочет ему верить и сама на себя за это злится.

— Нам только и надо, — говорит Джонни, — что разобраться, кто есть кто. Завтра пойдешь в деревню, разведаешь. Поотираешься у Норин, посмотришь, кто с тобой приветлив, а кто чуток так себе. К Лене Дунн зайди. Поговори с янки своим, может, он чего слыхал.

Трей прыскает на стену очистителем.

— Только не сегодня, — продолжает отец, в голосе у него ухмылка. — Пусть пыль уляжется. Пусть поварятся в своем, верно, а?

— Ну, — говорит Трей, не глядя на него.

— Там вон наверху пропустила чуток, — говорит ей отец, показывая пальцем. — Отлично справляешься. Так держать. Прилежание — добродетель, а?

После обеда Шила с Трей и Мэв выходят во двор разбираться с остатками поджога. С собой выносят ведро для мытья полов и кастрюлю для рагу, полные воды. Во дворе шумно от кузнечиков, солнце лупит словно чем-то плотным. Шила велит малышне оставаться в доме, но они выбредают на крыльцо и болтаются в дверях, наблюдают. Аланна посасывает печенье.

Оцинкованную бочку набили тряпками и газетами, теперь они черные и хрупкие, по кромкам осыпаются сами собой. Над кострищем все еще курятся прядки дыма. Трей прикасается к бочке — та до сих пор горячая.

— Шевелитесь, — велит Шила. Тяжко покряхтывая от натуги, вскидывает ведро, пристраивает его на край бочки и выливает воду. Из бочки рвется зверское шипенье, вздымается облако пара. — Еще, — говорит Шила.

Трей выливает в бочку воду из кастрюли. Содержимое бочки оседает мокрой дрянью.

— Несите грабли, — говорит Шила. — И лопату. Любое, у чего ручка длинная.

— Зачем? — спрашивает Мэв. — Все погасло.

— Одна искра — и у нас вся гора будет в огне. Тащите.

В сарае на дальнем краю двора хранятся инструменты еще с тех времен, когда детей не народилось, — Шила тогда пыталась превратить двор в сад. Трей с Мэв топают по разлетевшимся лохмотьям черноты, она распадается у них под ногами.

— Бесят мужики те, — говорит Мэв. — Стадо вонючих уродов.

— Им насрать, бесят они тебя или нет, — говорит Трей. Они с Мэв друг другу никогда толком не нравились — уж точно с тех пор, как начали это понимать, а нынче-то ни той ни другой толком не нравится вообще никто.

Трей с усилием отодвигает опутанную паутиной лестницу и поеденную ржавчиной тачку и вытаскивает грабли, тяпку и лопату.

— Папа тут ни при чем, — задиристо говорит Мэв, когда они возвращаются к бочке. Ни Трей, ни Шила никак на это не отзываются.

Трей сует ручки инструментов в бочку и перемешивает, гася последние скрытые угольки. Из бочки прет густой едкий смрад.

— Вонища, — говорит Мэв, морща нос.

— Заткнись, бля, — говорит Трей.

— Сама, бля, заткнись.

Шила разворачивается и обеим отвешивает по физиономиям, одним движением, ни та ни другая не успевает отскочить.

— Обе заткнулись, бля, — говорит она и вновь подступается к бочке.