— Что с лапой? — спрашивает он, показывая на Банджо.

— Споткнулась об него, — отвечает Трей чуть слишком поспешно. — Но тому уж несколько дней. У него все шик. Ветчину выпрашивает.

— Ну, это у нас есть, — говорит Кел. Идет к холодильнику и бросает Трей упаковку. Спрашивать малую про губу не пытается, там вроде более-менее зажило. Судя по всему, сегодня все вежливые и никто никого и ни о чем не спрашивает. — Хочешь поесть чего?

— Не. Обедала. — Трей плюхается на пол и принимается кормить Банджо кусочками ветчины.

— Нет, спасибо, — машинально поправляет ее Кел, не успев осечься.

Трей закатывает глаза, что Кела несколько утешает.

— Нет, спасибо.

— Аллилуйя, — говорит Кел, извлекая холодный чай. Его тон ему самому кажется фальшивым. — Наконец-то. Вот, попей. В такую погоду если не пить все время, усохнешь.

Трей вновь закатывает глаза, но холодный чай выхлебывает залпом и тянет стакан за добавкой.

— Пожалуйста, — добавляет она, подумав.

Кел наполняет ей стакан еще раз и наливает себе. Понимает, что ему надо с ней поговорить, но сперва, опершись о кухонную стойку, дает себе минуту просто на нее смотреть. Малая опять выросла из своих джинсов — видны щиколотки. В прошлый раз Шила, прежде чем купить новую пару, не замечала несколько месяцев, от Келовой благотворительности же Трей отказывалась, и Кел пытался измыслить некий вариант, как заикнуться об этом при Шиле так, чтобы не показаться извращенцем, который заглядывается на ноги подростков. Тогда он поклялся, что в следующий раз съездит в город и купит эти чертовы джинсы, а не понравятся они малой — пусть скормит их свиньям Франси.

— Я видала отца ночью, — говорит Трей. — Когда он домой пришел.

— А, да? — говорит Кел. Тон держит ровный, хотя говнец этот явно никакой беды в том, чтобы сказать ребенку, кто нанес ущерб, не усмотрел и тем самым загнал малую между молотом и наковальней.

— Ты его поколотил будь здоров.

Два года назад она бы сказала: «Ты его отметелил в говно» или что-то вроде того. Вот это «будь здоров» — Келово.

— Мы подрались, — говорит он.

— Чего это?

— Разошлись во мнениях.

Судя по напряжению в скулах, Трей пришла по делу, с которым надо разобраться.

— Я не ребенок, бля.

— Я знаю.

— Так чего побил-то его?

— Ладно, — говорит Кел. — Не нравится мне, во что твой отец играет.

— Это не игры.

— Малая. Ты понимаешь, что я имею в виду.

— Чего тебе не нравится?

Кел обнаруживает, что опять очутился там, куда Трей его то и дело загоняет, — в такие места, где он беспомощно и отчаянно остается без почвы под ногами, именно тогда, когда жизненно важно не облажаться. Что тут сказать, чтобы ничего не испортить, Кел понятия не имеет.

— Не буду я говниться на твоего папашу, малая, — говорит он. — Не мне его судить. Но то, что он делает… — Не хочу я тебе такого, вот что хочет он сказать, да только нет у него права хотеть для Трей чего бы то ни было. — Местные будут в итоге будь здоров какие злые.

Трей пожимает плечами. Драч оттирает Банджо, притязая и на ветчину, и на внимание. Трей разводит их и применяет по одной руке на пса.

— Когда они разозлятся, — говорит Кел, — было бы очень классно, чтобы ты не затесалась посередке.

Тут Трей бросает на него молниеносный взгляд.

— Пусть усрутся. Все поголовно. Я их не боюсь.

— Я знаю, — говорит Кел. — Речь не об этом. — Речь о простом: все было хорошо, это важно, не проеби, но не понимает, как это сказать. Все кажется нагруженным слишком многим таким, чего малая в возрасте Трей неспособна понять, даже если б он ей это втолковал, — до чего весомый и далеко идущий он, этот выбор, и как бездумно и необратимо все можно упустить. Слишком юна она, чтоб держать в своих руках что-то масштабами с ее будущее. Келу хочется забросить подальше эту чертову тему и ввязаться в спор о том, не пора ли Трей стричься. Хочется сказать ей, что, пока не образумится, она под домашним арестом.

— А о чем тогда? — не унимается Трей.

— Он твой отец, — говорит Кел, с трудом подбирая слова. — Для тебя естественно хотеть ему помочь. Но все того и гляди запахнет керосином.

— Не запахнет, если ты ничего не скажешь.

— Считаешь, это что-то изменит? Серьезно?

Трей смотрит на него так, будто, окажись голова у него еще дубовее, она б его поливала.

— Кроме тебя, никто не в курсе. Откуда мужикам узнать, если ты болтать не будешь?

Кел чувствует, как начинает распаляться.

— Как же, к черту, им не узнать? Нету никакого золота. Мне плевать, насколько тупыми их считает твой папаша, рано или поздно они это заметят. И что тогда?

— Отец придумает что-нибудь, — ровно говорит Трей. — Он это умеет.

Кел проглатывает несколько комментариев, каким надо остаться не произнесенными.

— Ага, мужикам насрать будет на его придумки. Им их деньги нужны. Если ты надеешься, что они твоему отцу спустят, если в это будешь замешана ты, чисто потому, что тебя тут чуток уважают…

— Вообще так не думала.

— Хорошо. Потому что не спустят. Ты просто влипнешь в говно аккурат вместе с отцом. Тебе оно надо?

— Я тебе сказала. Пусть усрутся.

— Слушай, — говорит Кел. Глубоко вдыхает и приглушает голос до нормального — или уж насколько может. Смотрит на бунтарский разворот плеч Трей и ловит себя на обреченном ощущении: что сейчас ни скажи, все будет мимо. — Сказать я хочу одно: рано или поздно это все закончится. И когда закончится, твой отец и Рашборо отсюда уедут.

— Я знаю.

По тому, что читается у нее по лицу, определить, правда это или нет, Кел не может.

— И я говорю о том, что тебе надо думать, что дальше. Если отсюда и дальше ты в отцовы дела вмешиваться не будешь, я, в общем, гарантирую, что жизнь тебе тут никто портить не будет. Но если…

Тут Трей выдает вспышку гнева.

— Не хочу я, чтоб ты в это лез. Я сама за собой присмотрю.

— Ладно, — говорит Кел. — Ладно. — Вдыхает еще раз. Не понимает, как подчеркнуть то, чтó Трей ценит, чтобы привести ей нужный довод, потому что сейчас он почти не улавливает, чтó ценно для Трей — если не считать Банджо, — как, судя по всему, не улавливает этого и она. — Независимо от моих действий, если ты останешься в этом замешана, все потом изменится. Сейчас вся округа о тебе довольно высокого мнения. Ты рассуждаешь о том, чтобы после школы заняться столярным делом; по тому, как все складывается, ты б могла свою мастерскую открыть хоть завтра и заказов иметь больше, чем сможешь выполнить.

Ему кажется, что он замечает, как затрепетали у нее ресницы, — вроде бы подловил.

— Если же будешь и дальше помогать отцу, — говорит он, — все это в трубу. Обращаться с тобой так, как сейчас, люди тут не будут. Я знаю, тебе б хотелось на них насрать, но все теперь не так, как было два года назад. Тебе теперь есть что терять.

Трей не поднимает взгляда.

— Ты же сам сказал, — произносит она. — Он мой отец.

— Верно, — говорит Кел. Трет ладонью рот, крепко. Прикидывает, не думает ли она, что Джонни, когда соберется выметаться отсюда, возьмет ее с собой. — Ага. Но ты ж сама сказала — ты не ребенок. Если не хочешь ввязываться в его дела, у тебя есть такое право. Хоть отец, хоть нет. — Кел ловит себя на порыве предложить ей всякое — пиццу, новый вычурный токарный станок, пони, да что захочет, лишь бы оставила в покое горящий фитиль и вернулась домой.

Трей говорит:

— Я хочу это сделать.

В комнате возникает краткая тишина. В окна проникают солнце и ленивое урчание сноповязалок. Драч развалился на спине, чтоб ему чесали брюхо.

— Просто помни, — говорит Кел. — Передумать можно в любую минуту.

— Чего ты вообще переживаешь за то, что этих мужиков наебут? — вопрошает Трей. — Они тебе никто. И они с тобой много чего сделали раньше.

— Я просто хочу покоя, — говорит Кел. Он вдруг чувствует себя уставшим до самых костей. — Вот и все. У нас он был еще две недели назад. И было хорошо. Мне нравилось.