Мужчины кивают, давая молчаливый обет молчания и солидарности. Они возвращаются к работе, заканчивая собирать вещи с новым чувством срочности. В их движениях чувствуется эффективность, как в хорошо отлаженной машине, работающей на необходимости.

Когда последний ящик закреплен, я киваю Роману, который, не теряя ни секунды, пересаживается на водительское сиденье. Двигатель оживает с урчанием, которое говорит о чем-то диком под его капотом. Я бросаю последний взгляд через плечо на Григория, который, словно древняя статуя-хранитель, стоит у пустого места, где состоялась сделка.

И тут меня накрывает волна тошноты, такая внезапная и непреодолимая, что я едва успеваю отвернуться, прежде чем меня начинает тошнить, и мое тело судорожно вздрагивает при каждом толчке.

— Черт, — задыхаюсь я между спазмами, может, это опять всякая хрень, связанная с беременностью? Меньше всего мне нужно, чтобы мои мужчины думали, что я слабая, что меня вырвало из-за насилия, с которым мы только что столкнулись. Нет, Лану не тошнит от кровопролития, Лана делает свое дело, не дрогнув.

Звук шагов, спешащих ко мне, прорезает дымку моего дискомфорта, и вот уже Роман рядом, в его голосе звучит озабоченность.

— Ты в порядке?

Я вытираю рот тыльной стороной ладони и выпрямляюсь, пытаясь вернуть себе самообладание.

— Да, я в порядке, — вру я, отгоняя беспокойство в его глазах вынужденной ухмылкой. — Просто что-то съела. Ты же знаешь, как это бывает.

Роман не выглядит убежденным, его брови нахмурились, пока он изучал меня, но он не настаивает на этом.

— Как скажешь, — говорит он, но в его голосе звучит нотка, которая говорит мне, что он на это не купился.

Мне нужно взять себя в руки, контролировать эти чертовы симптомы, пока они не выдали меня. Я не могу позволить себе проявить слабость, не тогда, когда я возглавляю синдикат в мире, где уязвимость может оказаться фатальной.

— Поехали, — приказываю я.

Роман, Григорий и я отправляемся к своим машинам, каждый сам по себе, лидеры, ведущие корабль по бурным морям. Город расстилается перед нами, огни расплываются мимо, пока мы едем по венам Лос-Анджелеса, каждый выбирая свой маршрут, в качестве меры предосторожности против тех, кто достаточно глуп, чтобы следовать за нами. События этой ночи прокручиваются в моей голове, напоминая о хрупком равновесии, которое мы поддерживаем. Власть, страх, уважение — это танец, и я его возглавляю.

Дорога простирается, бесконечная и полная возможностей. Сегодня вечером мы послали сообщение, громкое и ясное.

И пока город спит, мы едем дальше, хранители своей судьбы, хозяева ночи.

РОМАН

Солнце только начинает окрашивать небо в эти раздражающе красивые цвета, когда мы подъезжаем к базе. Это место я возненавидел всеми фибрами своего существа. Конечно, это сердце нашей операции, но каждый угол, каждая тень хранят воспоминания, которые я предпочел бы забыть. И вот мы снова здесь, с багажником, полным неприятностей.

Пока мы разгружаемся, я не могу удержаться и не бросить:

— Может, нам стоит просто накуриться своим товаром и продать клиентам сахарные пилюли. — Конечно, это полная чушь, но мне нравится наблюдать за реакцией Ланы.

Она бросает на меня такой взгляд, который может означать либо то, что она забавляется, либо то, что она замышляет мою гибель.

— Даже не шути об этом, — говорит она, но на ее губах играет ухмылка.

Григорий, вечно молчаливый гигант, отправляется проверять свою охрану. Я окликаю его:

— Эй, может, найдешь там что-нибудь, чтобы расслабиться. Видит Бог, тебе не помешала бы таблетка от простуды.

Лана закатывает глаза и игнорирует мой комментарий. В этом ее особенность: она знает, когда подыграть, а когда отмолчаться.

Мы внутри, в воздухе витает запах денег и опасности. Я наблюдаю за Ланой, ничего не могу с собой поделать. Черт, да она просто красавица, даже в этой дыре. Я разрываюсь между желанием быть с ней и желанием быть ее. Это больная игра, в которую играет мой разум.

Лана ловит мой взгляд и смотрит на меня с вызовом.

— Сосредоточься, Роман. У нас есть работа.

Я с ворчанием хватаю ящик и отодвигаю его в сторону, чтобы спрятать наш тайник под половицами. Мускулистая стена, которую мы называем Григорием, следит за всем своим стальным взглядом, следя за тем, чтобы никто не облажался.

— Роман, — снова ругает меня Лана, — соберись.

Ее голос, как удар хлыста по воздуху, и, черт возьми, если это не заводит меня еще больше. Я вздергиваю бровь, глядя на нее открыто, потому что мне больше нет дела до того, чтобы скрывать свое желание. Она ухмыляется, и крошечный изгиб ее губ разжигает мою кровь. Черт побери! Эта женщина станет моей смертью, и нет способа уйти.

— Позже, — обещаю я, ставя на место еще один ящик и вытирая рукой пот со лба. — Мы уладим это позже.

А под "уладим" я подразумеваю прижать ее к стене и показать, какой я собранный мужчина на самом деле. И вишенкой на верхушке торта стал взгляд Ланы, свидетельствующий о том, что в нашем мире хаоса ночь еще только начинается.

Вид задницы Ланы, когда она поднимается по лестнице, разжигает огонь в моих жилах. Она гибкая, грациозная и уверенная, — смертельная комбинация, которая заставляет меня страстно желать ее. Черт, то, как она двигается, может заставить мертвеца подняться. Воспоминания о прошлом месяце всплывают в памяти, острые и мощные, например, то, как ее тело выгнулось под моим, когда я взял ее на руки…этого было достаточно, чтобы заставить грешить святого. Но вот что самое интересное, — я чертовски рад, что это не испортило наши отношения. Работать с ней, стоять рядом с ней, это то, где я должен быть. И мысль о том, чтобы все испортить из-за чего? Чувства? Это не вариант.

Когда мы поднимаемся по лестнице, Лана останавливается, и я едва не сталкиваюсь с ней. Она оборачивается, слишком близко для комфорта, но недостаточно близко, чтобы мне нравилось.

— Ты должен прикрывать наши спины, — укоряет она меня, ткнув в грудь указательным пальцем.

— Поверь мне, дорогая, — отвечаю я, мой голос низкий и пронизанный мрачными обещаниями, — я определенно слежу за твоей.

Она насмехается над моим замечанием, но не отходит. Это опасная территория, этот танец, который мы исполняем, играя с огнем и бензином, и часть меня не может дождаться, когда все просто взорвется. Но под всем этим между нами есть негласное понимание: мы два чудовища — результат этой проклятой жизни, которую мы ведем, но вместе… вместе мы можем быть просто непобедимы.

Дверь резко распахивается, и в дверном проеме появляется Лука с суровым выражением лица. Наша игра окончена — пока что.

— Приступайте к работе, — резко приказывает он. Лана исчезает в мгновение ока, вся в делах, как и подобает профессионалу. Лука настороженно смотрит на меня, а затем удаляется в свое логово.

Я задерживаюсь в коридоре, на языке ощущается горький привкус предвкушения. На краткий миг я позволяю себе представить, что Лана снова подо мной, корчится от удовольствия, подчиняясь каждому моему приказу. А потом я снова оказываюсь в этом забытом богом месте, порождающем тьму и насилие. Ведь в конечном счете мы и есть то, чем являемся: продуктами своего окружения.

Лука не теряет времени даром и сразу переходит к сути дела.

— Ваше сегодняшнее маленькое приключение нас здорово подкосило, — начинает он с острыми, как ножи, глазами. — Но давайте поговорим о клиентуре.

Лука откидывается назад, на его губах играет лукавая ухмылка, а тени в комнате прилипают к нему, как вторая кожа.

— Возьмем, к примеру, сенатора Маккарти, — начинает он, его голос звучит как стальной шепот. — У него нюх на наш продукт, как у трюфельного поросенка.

Я не могу удержаться от усмешки: образ Маккарти, такого высокого и могущественного в глазах общественности, который влезает в наши товары и пачкает их — слишком хорош.