Звук открывающейся двери возвращает меня в настоящее, а приход доктора вырывает меня из глубин размышлений. Пришло время встретить новую главу, что бы она ни принесла. Ради своего ребенка я встречусь с этим лицом к лицу, со всей силой и решимостью, которые помогли мне пройти этот путь. Потому что именно это ты и делаешь, когда ты Лана: ты борешься, выживаешь и защищаешь то, что принадлежит тебе.

Доктор с доброй улыбкой и маленькими черными очками входит в комнату, ее движения медленны, что намекает на проблемы с ногой. В ней есть кипучая, почти причудливая энергия, которая странно успокаивает в стерильной обстановке врачебного кабинета.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — отвечаю я, принимая маску уверенности, которую я далеко не чувствую. По правде говоря, я комок нервов, все инстинкты в состоянии повышенной готовности, но будь я проклята, если покажу это.

— Хорошо, — говорит она, жестом приглашая меня лечь на смотровой стол. — Пожалуйста, откинься назад.

Я подчиняюсь, наблюдая, как она готовит аппарат УЗИ, ее движения отработаны и точны. Затем на мой низ живота наносится холодный крем, ощущение настолько неожиданное, что меня пробирает дрожь, несмотря на все мои старания сохранить спокойствие.

Она начинает сканирование, двигая палочкой мягкими, уверенными движениями.

Через несколько минут, которые кажутся вечностью, она показывает на экран, и на ее губах играет небольшая улыбка.

— Ах, да. Вот он.

Я наклоняюсь вперед, мой взгляд прикован к экрану, и вот он. Ребенок. Он крошечный, не больше фасолины, может, даже меньше. В этот момент все остальное исчезает: страх, неуверенность, груз моего прошлого. Все, что я вижу, это крошечное мерцание жизни, такое хрупкое и в то же время такое яростное.

Это сюрреалистическое чувство… видеть, как часть меня, часть нас растет внутри меня. Эта маленькая фасолинка, этот потенциал для будущего, о котором я даже не смела мечтать. Впервые с тех пор, как я узнала о своей беременности, я осознаю реальность происходящего. Я стану матерью. Я принесу в этот мир жизнь.

Из уголка моего глаза вытекает слеза, и я быстро вытираю ее, пытаясь скрыть свои эмоции от Джулии.

— Что вы слушаете?

— Просто крошечное сердцебиение, — говорит она с ободряющей улыбкой. — Пока все выглядит хорошо.

Она продолжает осмотр, отмечая ручкой точки на моем животе и делая пометки на бумажной карте.

— Еще рано делать выводы, но, похоже, все идет своим чередом.

Я облегченно вздыхаю, чувствуя, как меня охватывает чувство спокойствия.

Врач, все еще глядящая поверх очков с таким же оживленным видом, на мгновение приостанавливается, и в ее голос вкрадывается нотка процедурного долга.

— А где отец? Важно, чтобы отец тоже присутствовал на этих встречах, вы же знаете.

Как я должна объяснить, что у этого ребенка три отца? Это не совсем обычная ситуация, даже в самых нетрадиционных семьях. Но с другой стороны, когда еще мой мир был нормальным?

Я натягиваю фальшивую улыбку, которая не доходит до глаз, уже плету паутину полуправды, которая понадобится мне в этом разговоре.

— Я скажу ему, чтобы он пришел в следующий раз, — говорю я, и эти слова кажутся пустыми даже для моих собственных ушей.

Доктор, кажется, удовлетворена ответом, или, по крайней мере, она не настаивает дальше, за что я ей благодарна. Я не готова погружаться в сложности своей личной жизни с человеком, который, по сути, является незнакомцем, каким бы добрым или причудливым он ни был.

Когда я выхожу из комнаты, груз ее вопроса остается. Как я буду справляться с этим? Реальность моей ситуации, нашей ситуации далека от общепринятой.

Но одно я знаю точно: этот ребенок, мой ребенок, никогда не будет испытывать недостатка в защите и любви. Будь он от Романа, Луки, Григория или от всех нас вместе, он будет расти, зная, что его хотят, что им дорожат. Может быть, не в традиционном смысле, но с каких пор я вообще делаю что-то традиционно?

— Хорошо, теперь ты свободна. Я хочу увидеть тебя снова очень скоро. И я выпишу тебе дородовые витамины, — продолжает она.

Мне удается кивнуть, едва я успеваю переварить ее слова. Мой разум находится далеко отсюда, запутавшись в паутине "что-если" и "может быть". Реальность моей ситуации — беременная, потенциально от Романа, но возможно и нет — ощущается как тикающая бомба в моей жизни, жизни, уже чреватой опасностями и обманом. Как мне справиться с этим? Как защитить эту зарождающуюся жизнь от угроз, которые нависают над каждым моим шагом?

Упоминание о дородовых витаминах возвращает меня в настоящее, напоминая об осязаемых, неотложных шагах, которые мне необходимо предпринять.

— Спасибо, — говорю я, мой голос тверже, чем я чувствую. — Я обязательно буду принимать витамины.

Я еще не сказала Роману, что он не единственный кандидат на роль отца этого ребенка. Не расстроится ли он, не начнет ли ревновать? Я не уверена. Чувства Романа — это лабиринт, в котором я осторожно ориентируюсь, но это откровение может стать тем самым Минотавром, который ждет в центре. Он заслуживает знать, но время… оно должно быть правильным. Сейчас все мои силы должны быть направлены на то, чтобы уберечь ребенка от хищников, скрывающихся в тени, таких как Белла.

Я заберу ее жизнь, если это потребуется. Она не тронет моего ребенка. Моя рука защитно тянется к животу — это клятва, данная не только моему нерожденному ребенку, но и самой себе. В этой жизни, полной насилия и власти, эта маленькая, растущая жизнь стала моим маяком, моим новым центром притяжения.

ГРИГОРИЙ

Когда приземляется последний удар, раздается хруст костей под неумолимой силой кулаков моих людей, я прислоняюсь спиной к холодной стене, не впечатленный. Интервент, которого теперь едва можно узнать в том человеке, который думал, что сможет проникнуть в наши ряды, неподвижно лежит на земле. Я наблюдаю из угла за разворачивающейся передо мной сценой с монотонностью, которая стала слишком знакомой. Пытки, боль, отчаянные мольбы о пощаде, все это часть работы. И, честно говоря, временами она становится очень скучной.

— Он еще дышит? — Спрашиваю я, мой голос ровный, отстраненный от только что произошедшей жестокости. Один из моих людей, Твитч, проверяет, его движения эффективны, отработаны.

— Едва ли, — отвечает он, поднимая на меня глаза в поисках следующего приказа.

Я киваю, уже думая о будущем.

— Пока не отрезайте ему язык. Убедитесь, что он заговорит раньше. Нам нужно знать, кто его послал.

Твич вопросительно поднимает бровь, но я не даю ему возможности высказать свое недоумение.

— Приготовьте воду, пока он нужен нам живым.

Остальные мужчины обмениваются взглядами, но им лучше не спорить. Они видели смерть и разрушения от рук своего лидера и понимают ценность пленника.

Моя работа — добывать информацию, каким бы изнурительным и мучительным ни был процесс. Я видел бесчисленное множество людей, сломленных до бесчувствия, и только перспектива предоставления информации восстанавливала их волю к жизни.

— Хорошо, — говорю я, мой голос низкий и угрожающий. — Скажи нам, кто тебя послал. Мы можем сделать это быстро и относительно безболезненно, а можем и затянуть. Выбирай сам.

Пленник, тощий мужчина с дикими глазами, смотрит на меня вызывающе.

— Ты ничего от меня не получишь, — рычит он.

Я ухмыляюсь, протягивая руку в перчатке, чтобы сжать его челюсть.

— Думаю, ты нас недооцениваешь, — говорю я, в моем голосе звучит угроза. — Мы не из тех, кому ты хочешь бросить вызов.

Он шипит, его глаза расширены от страха, но упорно молчит. Я отпускаю его челюсть и встаю, скрестив руки на груди. Пора менять тактику.

— Хорошо. Если ты не хочешь говорить нам добровольно, мы найдем другие способы заставить тебя говорить. — Я поворачиваюсь к Твитчу. — Принеси соль.

Я киваю Твичу, который достает из кармана небольшой пакетик соли. Мужчина с ужасом наблюдает, как Твитч насыпает ее на его раны, грубые гранулы жалят, как иголки.