Как бы мне ни хотелось вырвать горло Луке, мой гнев направлен скорее на Лану. Жгучее желание противостоять ей, и не только за то, что она сделала, но и потому, что каждый чертов нерв в моем теле кричит мне, что она МОЯ.

ЛАНА

На данный момент пыль улеглась, и даже Перес, похоже, затаился. Оставшись одна в своем кабинете, я опустила руку к животу — защитный жест, ставший уже привычным. Мальчик или девочка? Доктор сказал, что еще слишком рано говорить об этом, но какая-то часть меня надеется, что это будет девочка. Видит Бог, в окружении этих тестостероновых болванов изо дня в день немного женской энергии могло бы уравновесить чашу весов.

Как раз когда я размышляю о будущем, мой телефон разрывается от звонка, который не сулит ничего, кроме головной боли. Сенатор Джексон, из тех, кто считает, что властный галстук может компенсировать отсутствие… ну, реальной власти. Он тонкий, как кувалда, с талией, которая говорит о том, что он никогда не встречал лоббистского обеда, который бы ему не понравился.

Поставив свой лучший деловой голос, который так же фальшив, как и его заверения в "благоразумии", я отвечаю:

— Сенатор, чем обязана?

Его ответ предсказуемо смазлив, слова сочатся через телефон, как масло.

— Ах, моя дорогая, просто проверяю своего любимого… делового партнера. Как у тебя дела?

Я мысленно закатываю глаза. Если бы у меня был доллар за каждый раз, когда этот человек намекал, что мы можем быть больше, чем деловые партнеры, я бы смогла купить его кампанию.

— Все идет гладко, сенатор. Благодаря вашей… поддержке.

Он хихикает — звук, который должен быть очаровательным, но оказывается где-то между тревожным и откровенно жутким.

— Рад это слышать, рад. Знаешь, я тут подумал…

И вот оно. Вводная часть. "Размышления" сенатора Джексона обычно обходятся мне дороже в терпении, чем в выплатах.

— Подумал? — Спрашиваю я, сохраняя легкий, воздушный и совершенно лишенный интереса тон.

— Может быть, мы могли бы обсудить наше… партнерство за ужином? Я угощаю. В каком-нибудь приятном месте, наедине…

А, приглашение на приватный ужин. Отличительная черта мужчины, который верит в силу дорогих стейков и дорогого вина, чтобы повлиять на принятие решения женщиной.

— Сенатор, вы слишком добры. Но вы же знаете, как это бывает — бизнес никогда не спит. Боюсь, что мне придется принять предложение в другой раз.

Наступает пауза, затем с другого конца раздается покорный вздох.

— Конечно, конечно. Долг зовет, верно? Но предложение в силе.

Когда я уже собираюсь отключить звонок, сенатор Джексон добавляет тоном, который подразумевает самодовольную ухмылку:

— И еще, Лана, я послал тебе небольшой знак своей признательности. За то, что ты уладила эту… неприятность с мистером Пересом.

Замечательно. Как раз то, что мне нужно, еще один "знак" от человека, который считает, что благодарность можно выразить экстравагантными и, как правило, неуместными подарками.

— Не стоило, сенатор, — говорю я, и каждое слово воспринимаю всерьез. Последнее, что мне нужно, это еще больше беспорядка, особенно от него.

— Я настаиваю, — говорит он, хихикая, как будто мы делимся частной шуткой. — Это меньшее, что я могу сделать.

Мне удается завершить разговор, не взяв на себя больше никаких обязательств, и как раз в тот момент, когда я размышляю над тем, что же это может быть за последний "знак" — статуэтка? Еще одна смехотворно дорогая бутылка вина? Дверь в мой кабинет распахивается.

Роман врывается внутрь, его присутствие заполняет комнату, как штормовой фронт, он практически кричит:

— Лана, нам нужно поговорить. Положи телефон.

Ошеломленная, я едва успеваю кивнуть на последние слова сенатора Джексона и нажимаю кнопку завершения вызова более резко, чем собиралась.

— Конечно, сенатор, — успеваю сказать я за мгновение до того, как линия обрывается, и облегчение от того, что мне удалось уйти от разговора, сменяется раздражением от отсутствия приличий у Романа.

Я бросаю взгляд на Романа, и мое раздражение выходит на первый план. Действительно, что это с его манерами сегодня? Он что, пытается опозорить меня перед моими клиентами? Конечно, у нас с Романом всегда были… динамичные отношения, но врываться, как слон в посудную лавку, когда я разговариваю по телефону, это новый уровень.

Положив телефон на место с нарочитым щелчком, я смотрю на Романа взглядом, который, надеюсь, выражает и мое раздражение, и ожидание чертовски хорошего объяснения.

— Не мог бы ты рассказать мне, что такого важного ты сделал, что чуть не опозорил меня перед клиентом?

Грудь Романа вздымается, его разочарование ощутимо.

— Наверное я должен просто смириться с тем, что меня позорят перед всем синдикатом? — Отвечает он, громкость его голоса нарастает с каждым словом.

Я приостанавливаюсь, шокированная его ответом.

— О чем, черт возьми, ты говоришь, Роман?

Теперь он вышагивает, как загнанный зверь.

— Я думал, что я отец ребенка, Лана.

Чувство вины завязывается в моем животе, но я сдерживаю себя. Сейчас не время для слабости. Роман должен услышать правду, какой бы жестокой она ни была.

— Если ты решил, что это хорошая идея — объявить всем, кто хочет слушать, что ты отец, то это твоя вина, а не моя, — говорю я, мой голос ровный, несмотря на царящее внутри смятение.

Гнев Романа вновь вспыхивает от моих слов, его руки сжимаются в кулаки по бокам.

— Значит, я должен просто сидеть в стороне от этого сумасшествия и играть в счастливую семью с Лукой и Григорием, пока ты решаешь, кто будет папой?

Я скрещиваю руки, встречая его вызывающий взгляд.

— Ты знал счет, Роман. Ты всегда знал. Лука, Григорий и ты — у нас никогда не было секретов о том, что происходит между нами. — Я делаю вдох, заставляя себя сохранять спокойствие, несмотря на бушующий передо мной шторм. — И никто из них не "устраивает из-за этого припадок сумасшествия", как ты так красноречиво выразился.

— Им все равно, Лана! — Взрывается он, и каждое слово сопровождается сжатием кулаков. — Потому что ни один из них не хочет этого ребенка. Но я хочу. И больше того, я хочу быть с тобой. Исключительно с тобой.

Его слова врезаются в меня, как товарный поезд, и я застываю на месте. Мой разум мечется, пытаясь осмыслить его заявление. Мысль о Романе, о том, что он хочет исключительности, о том, что он хочет этого ребенка, это одновременно пугает и опьяняет.

Я открываю рот, чтобы ответить, но слова путаются на выходе. Дело не только в Романе и его желаниях. Речь идет о нас, о нашей сложной паутине отношений и о синдикате, который всегда был фоном для наших личных драм.

— Роман, — начинаю я, мой голос тверже, чем я чувствую, — ты знаешь, что мы так не работаем. То, что у нас есть… это сложно. Ты, я, Лука, Григорий — мы вместе. Мы никогда не были только вдвоем.

— Я думал, что то, что у нас было, было особенным, — выплевывает он, в его голосе чувствуется боль. — Но, может быть, я был просто еще одной пешкой в твоей игре, а? Просто Роман, всегда готовый сыграть свою роль, без лишних вопросов.

Его обвинения жалят, каждый слог как удар плетью по моей коже. Но я молчу, застыв на месте, как будто его слова лишили меня способности говорить.

— Знаешь, я действительно верил, что у нас есть что-то настоящее, — продолжает он, его голос срывается. — Но, думаю, для тебя это всего лишь стратегия, не так ли? Как удержать Романа в узде, как удержать синдикат на вершине. Как я вписываюсь в твои планы, Лана? И вписываюсь ли вообще?

Его вопросы повисают в воздухе, оставаясь без ответа, потому что что я могу сказать? Что он прав? Что все отношения, которые у меня когда-либо были, представляли собой тщательный баланс "давать и брать", всегда с оглядкой на общую картину?

Но прежде, чем я успеваю ответить, гнев Романа достигает точки кипения.