Причем, именно Павел выставлялся, как неуравновешенный человек. Платону удалось убедить государыню, что он не хотел обидеть Павла Петровича, который обозвал его, бедненького Платошку, всяко разными грубыми словами. Вот был бы кто иной, так мужественный Платон Александрович уж ему показал! Но как же вызвать на дуэль наследника престола?

Сами слова фаворита, может быть, и ушли бы в пустоту. Екатерина, на самом деле, любила выслушать несколько точек зрения. Но в данном случае, у Павла Петровича при дворе открытой креатуры не имелось. Потому со всех углов и придворных ртов звучала только версия Платона Зубова.

В последнее время Екатерина Алексеевна чаще перепоручает любые дела, стараясь оставаться в стороне и руководить процессом. Ей не нравится, когда что-то происходит не по протоколу, на что она не может повлиять. И Павел Петрович — главная головная боль, а Платон оказался не столь и виноватым. Екатерина знала, что Платон несколько оскорбил ее сына и осуждала, скорее, не за сам факт оскорбления наследника, а за то, что из-за несдержанности Зубова вывернулось наружу грязное белье главы императорского дома.

Императрица не всегда, но все же чаще, пребывала в неком выдуманном ею идеализированном мире, все чаще стараясь абстрагироваться от проблем.

— Ты, Платошка, — жестко говорила Екатерина, дергая своего фаворита за рыжеватую шевелюру. — Коли взялся решать участь внучки моей, Александры, так научись хотя бы в этом ладить с моим непутевым сыном. Или тебе, стервец, скандаль нужен? На помолвке будут не только шведы, но и англичане, австрийцы, может, и пруссаки. Я не желаю, чтобы в Европе шептались.

Вот и прислал Платон своего куратора Салтыкова, чтобы сгладить некоторые острые углы. Ну и Николай Иванович сам желал убедиться в том, что наследник не собирается чудить.

— Ваше императорское высочество, какая хорошая партия для вашей дочери! — Николай Иванович решил вернуть Павла Петровича в нужную тему.

— Партия хорошая, вот игроки в этой партии дрянные. Никита Панин уже сколько лет почил, а дело его живет. Все этот северный союз блюдете. А мир куда шире, чем Швеция с Данией. Да я не против Густова Адольфа иметь в зятья. Я противлюсь того, что как отец не участвую в устройстве дочери. Пусть зять приедет в Гатчину. Я ему здесь и парад покажу, поговорим, обсудим будущее, — сетовал наследник.

— Ваше императорское высочество, вы же понимаете, что требуете о неисполнимом, сжальтесь на до мной! Государыня просит вашего спокойствия, — и такие жалостливые глаза у Салтыкова.

Павел остановился, задумался, сделал пару резких шагов в направлении окна, вновь замер.

— Я вот думаю, граф, а в чем это вы существенно мне помогли? Вы же утверждаете то, что мой друг. А друзья должны помогать друг другу. Я вам помогаю. Благодаря тому, что вы, якобы, имеете на меня влияние, ваша роль при дворе резко из декорационной стала важной, — не глядя на собеседника, говорил Павел Петрович.

— Ваше высочество, но кто, если не я, вам приносит сведения и рассказывает о всех перипетиях при дворе? — начал оправдываться Салтыков, но Павел, все так же уставившись в окно, его перебил.

— Может, в расследовании смерти отца вы мне помогли? Или, когда я просил вас заступиться за Александра Борисовича Куракина? Вы как-то повлияли на то, что моего друга отправили в ссылку? — Павел резко, словно на плацу, развернулся лицом к Салтыкову. — Или вы мне помогли связаться с Софьей Степановной, передали ей мои письма? [Разумовская, в девичестве Ушакова, по указке Екатерины проверяла Павла Петровича на предмет мужских сил. После Павлу объявили о ее смерти, но он узнал, что жива].

Павел быстро пересек все помещение и посмотрел в другое окно, выходящее на крыльцо. Там он увидел там стоящим на ступеньках князя Алексея Борисовича Куракина.

— Вот, что мне приходится делать, Николай Иванович: если нет одного Куракина, то я заполняю душевную пустоту иным Куракиным. Я не задерживаю вас более, у меня сегодня необычайно насыщенный на встречи день. Подлецу Платону можете передать, что будущее моей дочери мне важнее многого и чинить препятствия в браке не стану. Но укоротить свой язык Платону Александровичу необходимо, иначе он лишится этой главной части своего тела, — сказал Павел Петрович и высоко поднял подбородок.

Салтыков поспешил откланяться. Конечно же, он далеко не все передаст Платону Александровичу, но главные слова прозвучали и чтобы ни судачили в обществе, Павел Петрович свое слово держит.

Выходя из Гатчинского дворца, Николай Иванович Салтыков, конечно же, решил поздороваться с князем Куракиным, так сказать, засвидетельствовать…

— Алексей Борисович, князь, а я-то думаю, куда вы пропали? С Гатчины всегда так мало новостей и общество и не знает, где порой можно встретить бывшего генерал-прокурора, — вставлял шпильку за шпилькой Салтыков.

Сколько здесь было намеков: и про побег князя от проблем, и про то, что теперь Куракин будет в некоторой не то, что в опале, но станет игнорироваться обществом, которое так или иначе, но концентрируется вокруг двора и том, что именно там происходит.

— А вы, Николай Иванович, все на два стула норовите присесть? Вполне устойчиво, если стулья расположены рядом, ну а будь они поодаль, так и промахнуться можно, — еще большей колкостью ответил Куракин.

Князь очень хотел быть вежливым и даже затеять дружескую беседу с Салтыковым, но тот сам выбрал манеру общения.

— Прошу простить меня, — Куракин обозначил поклон. — Но наследник российского престола ожидает.

— Ну да, наследник ждет… довольно долго, стоит признать, — граф Салтыков так же обозначил поклон и стал удаляться.

Куракин лишь подумал, что используй Салтыков подобную риторику рядом с Павлом Петровичем, в миг лишился бы права приезжать в Гатчину.

— Ваше Императорское Высочество, — Куракин приветствовал Павла Петровича поклоном.

— Хорошо, что зашли. Как там ваш брат поживает? Я слышал, что не унывает и строит свой Версаль? — Павел улыбнулся.

Князю, безусловно, не очень понравилось то, что разговор с наследником сразу же зашел о брате. Впрочем, утолить интерес Павла пришлось. Алексей Борисович чуть ли не процитировал последнее письмо от брата.

— Да, сильных людей ничто не сломит, — задумчиво сказал Павел Петрович после того, как князь расписал жизнь Александра Борисовича Куракина в поместье, получившем название «Надеждино».

— Не место красит человека, а человек место. И никакое место не может обесчестить человека, если у него есть честь, — выдал философские замечания Куракин.

Князь поймал себя на мысли, что использует фразы, взятые с разговора со Сперанским. Но Куракин уже немало воспроизводит фраз, которые звучат во время бесед с удивительным секретарем.

— Как вы правильно заметили, князь! Про русскую пословицу я слышал, пусть и не особо использовал ее в разговорах на некоторые темы… Но продолжение про человек и его честь… — Павел Петрович обошел Алексея Борисовича кругом, рассматривая, как некое творение скульптора.

Оставалось только догадываться, а насколько талантливым посчитал наследник того скульптора, что изваял сего человека.

— Мне, полагаю, стоит пригласить вас на обед, но нынче еще не время для него. Так что поговорим с вами без отвлечения на еду. Пройдемте в сад, погоды нынче терпимые, — сказал Павел и первым пошел на выход из комнаты.

Отличный знак. Павел любил гулять либо в одиночестве, либо в сопровождении супруги. Правда в последнее время наследник чуть охладел к жене. И то, что он пригласил князя Куракина прогуляться в саду и на берегу озера, говорило о том, что Алексей Борисович получает некий карт-бланш и теперь наследник готов его слушать.

— Скажите, князь, чего вы ждете от меня? Меня интересует прямой ответ, от чего вы, рискуя усугубить свою опалу, встретились со мной? — уже в саду, задал вопрос Павел Петрович.

— Я буду искренним с вами, ваше императорское высочество, — отвечал Куракин. — Сознательно скажу фразу, коя может звучать грубо: служить бы рад, прислуживаться тошно.