Пока я успел поразмышлять, мои собеседники, переглядываясь, пришли к какому-то решению. И Тарасов показался мне сломанным человеком.

— Что, господин учитель, детей сиротами отставите? Его светлость человек благородный, но, как я понял, испытывает потребность в деньгах, а имение доходу почитай и не имеет. Казнит, так и есть, что убьет, — сказал Тарасов, вообще осунувшись.

Мне его жалко не было. Чего жалеть людей, которые сознательно оступаются? Каждому, да воздаться по его заслугам! И тут никаких противоречий в общем сознании двух личностей не было. А вот, как только я начинал думать о том, чтобы использовать Тарасова и не так, чтобы в черных тонах представить его деятельность, то часть сознания противилась.

— Метель началась, — констатировал я.

Погода и вправду испортилась. Сглазил я, предвещая скорую весну.

— Последние потуги зимы, — сказал Северин, пока другие ждали продолжения моих слов.

— В дом входите! — сказал я, указывая вглубь дома. — Уж не извольте обиды чинить, но у меня и чаю нет, чтобы согреться.

И вправду, как так получается, что я зависим от князя даже в еде. Пусть чай и не так, чтобы и дешевый, но мне гарантировался пансион, а не раз на раз обеды с Его Светлостью или сухпай на кухне. Ничего не измениться, либо дворецкого Ивана в отхожее место мордой тыкну, либо придется жаловаться моему работодателю.

— Пройдем по всем книгам… — сказал я и углубился в дотошную и скрупулёзную работу.

Таким буквоедом я не был никогда. Сейчас же я замечал каждую ошибку, меня коробило от глупых формулировок, чуть ли не подташнивало от явных недоработок в документах, или вовсе на некоторые моменты отсутствие таковых. И все равно я понимал, что документация Тарасова в очень хорошем виде. Даже не хочу смотреть на те документы, которые в плохом виде.

— Одна лесопилка работает, или вовсе таковых не существует? — спрашивал я.

— Одна, вторая собрана наполовину, думал ентим летом собрать. Колесо заказал, не прибыло еще, — отвечал Тарасов.

— Вот скажи мне, Николай Игнатьевич, ты рассчитывал, что князь и вовсе не приедет в ближайший год в имение, да никого и не пошлет? — спрашивал я.

— Так кожный год присылает кого посмотреть, что тут делается, — понуро отвечал Тарасов.

Куракин присылает, управляющий дает деньги, присланный погуляет, девок в бане помнет, да уезжает с отчетом, что все тут правильно. А охрана на своем рубле сидит. Все довольны, кроме самого князя, которому не хватает средств для выпендрежной жизни в столице.

— И все же мы поедем. Я хочу посмотреть на хаты крестьян. Коли и их ты обсчитываешь, то хоть режь, а я все одно доложу князю, — сказал я, вставая из-за стола. — Только нынче я иду к князю и проведу два урока его недорослям. После и поем, авось метель успокоится.

— Мы обождем, во дворе и обождем, — чуть повеселел Тарасов, почуяв, что в его жизни забрезжил огонек.

— А ты наперед не радуйся! Думай, сколь много денег отдашь князю! — сказал я, одеваясь и грубо указывая своим гостям на дверь.

На самом деле, я кое что хотел предложить и Тарасову и после князю Куракину. Имение может быть очень даже успешным. Правда по всем прикидкам нужно будет на один год увеличить количество дней барщины до четырех, но переживут крестьяне. Я вот был поражен, что в имении трехдневная отработка на барщинных полях. Четыре, а то и пять — в иных поместьях это нормально. А тут только три, не взирая на то, что князь в долгах, он следует своим устремлениям просвещенного помещика.

Увеличение на один день барщины должно хватить для того, чтобы поднять ряд земель, сейчас проходящих по книгам, как луга. Но куда нужно более трехсот пятидесяти десятин для скота, которого, считай и нет? В барском ведении только двадцать три коровы, и то, в большей степени телки на мясо.

Уроки прошли обыденно, на завтрак меня не пригласили, а дворецкий Иван, только после занятий с детьми, представил-таки мне лакея, который должен был меня обслуживать. Еще, гад, извинялся, что одного слугу предоставляет, что позже девку какую пришлет. Ну да, ладно, мне то что нужно? Чтобы было тепло, да еда. Ночные горшки я как-то смущаюсь доверять кому бы то ни было, а убраться в комнате всегда смогу, потому как привычен не сорить.

Меня ждали. Действительно, метель чуть утихла и было вполне нормальная погода, чтобы прокатиться по деревне. Так-то были видны крестьянские дома и они кажутся не такими и плохими, но я хотел увидеть, что у крестьян есть и какой быт.

Мы поехали на санях, хотя вполне можно было и пройтись. Или нельзя? Дорожки никто не прочистил, так что сугробы были серьезные и передвигаться по ним без лыж или снегоступов было бы опрометчивым. Так что лучше на санях.

Мне понравилась деревня. Крестьяне были не забитыми, общались без излишнего раболепия. Тут, на Слабожанщине, наверное, еще не такие глубокие традиции крепостного права. Не так, чтобы и давно, эти люди были еще свободными, при Елизавете Петровне начался процесс их закрепощения. Учитывая, что в деревне оказалось немало сербов и других представителей балканских народов, поверивших России в ее «греческом проекте», закрепощение их происходило в первом поколении. Чуть позже удивили, что были тут и свободные крестьяне, пользующиеся землей по аренде.

Большая кузница, водяная мельница, хотя по бумагам, должно быть две и одна поломанная. Есть и лесопилка. Но главное, что смягчало мое рвение — люди. Они жили не так и плохо. Одна корова на семью может не получалась, но было близко к этому. Имелись у крестьян и свиньи. И почему бы картошку не выращивать для корма хряков? Но никто заморские культуры и не думал высаживать.

— Сколько рублей вернуть можешь князю? — спросил я, когда уже засобирался назад, при этом груженный салом и вяленным мясом.

Я не отказывался, когда крестьяне угощали. Видел, что их дети с голоду не пухнут, так что можно и взять, чтобы меньше зависеть от доставки еды.

— Девятьсот, не более, — отвечал приказчик.

— Вечером придешь ко мне. Составим прожект. Попробую уговорить его светлость Алексея Борисовича, чтобы деньги эти пустил на развитие, — обнадежил я Тарасова, не будучи уверенным, что из затеи что-то получится.

Но начинать влиять на мнение князя нужно с малого. Если получится сейчас убедить, а, главное, чтобы позже не разочаровать, то это будет реальным шагом для достижения целей. После, очень рассчитываю, прицепом ехать вслед Куракина, иногда, или часто, подталкивая его вперед

*………….*……………*

Петербург

24 февраля 1795 год (Интерлюдия)

Две комнаты, находящиеся рядом, буквально через небольшой зал, но такие разные. И дело не в цветовой гамме бархата, которым были обшиты комнаты, или мебели, а в царящим настроении. Две комнаты были объединены лишь одним… Это не характеристика, никакая вещь, не предмет, а человеком, чье зримое или незримое присутствие было в двух помещениях. Сейчас Россия управлялась по такому принципу: Екатерина управляет Россией, а Платон Зубов управляет Екатериной.

Граф Платон Александрович Зубов объединял две комнаты, периодически находясь то в одной, то в другой. Одно помещение озарялось улыбкой повесы, ставшего самым влиятельным человеком в Российской империи, другая комната чувствовала скорбь и сочувствие от любящего человека.

Платон любил Екатерину. Ее ли? Может все, что было связано с этой женщиной, все те возможности, которые давала любовь: деньги, власть, лесть. И если все перечисленное в наличие только благодаря этой женщине, то, да — он ее любит.

Молодой, особенно относительно старушки-императрицы, человек, имел яркую внешность. Его рыжеватые, а, скорее, чуть выцветшие светлые волосы было невозможно не заметить. И дело не только в странном цвете волос, сколько в той пышной копне, трепать которую так нравилось императрице. А еще он был статен. Высокий, стройный, только с чуть выпирающим животом, но без этого атрибута Платон казался бы худощавым и несколько болезненным.