"Адриан был валедикторианом в средней школе", — напомнила я ему. "Он успевает попасть в список деканов каждый семестр и, несомненно, закончит школу с самыми высокими почестями".

Лицо Донована исказилось в гримасе. "Почему ты его защищаешь?" — потребовал он. "Ты задал мне вопрос. Я ответил. Учитывая, что он мой брат, я бы решил, что знаю его гораздо лучше, чем ты, но, похоже, это не так".

"Я не это имела в виду", — сказала я, пытаясь прояснить ситуацию.

"Тогда что ты имел в виду?" огрызнулся Донован. "Ты думаешь, я ему не угрожаю? Думаешь, я не так хорош, как он, или что-то в этом роде?"

"Откуда это следует?" спросила я, искренне недоумевая. "Я никогда этого не говорила".

"Ты на это намекаешь", — обвинил он. Его тон был резким, а разочарование очевидным. "Знаешь что? Я не думаю, что смогу закончить этот разговор, не сказав ничего такого, о чем потом буду жалеть. Если позволишь, мне нужно готовиться к экзамену".

И с этими словами он захлопнул дверь у меня перед носом.

Я стояла, ошеломленный и обиженный, а звук двери эхом отдавался в коридоре. Разговор вышел из-под контроля, оставив меня в недоумении и одиночестве. Обвинения Донована и его неспособность вести конструктивный диалог привели к тому, что я чувствовала себя расстроенной и обиженной. Казалось, мы говорим на разных языках, не понимая ни взглядов, ни чувств друг друга.

Отвернувшись от его двери, я не могла избавиться от ощущения, что наши отношения достигли переломного момента, и я не была уверена, что мы сможем вернуться.

Нет.

Я не могла допустить, чтобы все так закончилось.

Это была глупая ссора, и мы могли решить ее прямо сейчас.

Я снова постучала, не желая, чтобы наш разговор закончился таким разладом. Он заставил меня ждать, каждая секунда тянулась, наполняя меня сомнениями и неуверенностью. Ответит ли он вообще? Находится ли он по ту сторону двери, раздумывая, стоит ли возобновлять разговор, который так внезапно закончился?

Наконец Донован открыл дверь. Взгляд его глаз был тревожным — в нем был намек на удовлетворение, словно ему нравилось это напряжение между нами. Это осознание вызвало вспышку негодования, настолько сильного и непохожего на меня, что я быстро подавила его. Мои эмоции зашкаливали, и мне нужно было восстановить самообладание.

"Я не хочу с тобой ссориться", — искренне сказала я, мой голос был мягким. "Я ненавижу ссориться с тобой. Я просто хочу, чтобы между нами все было хорошо".

Донован ответил размеренно. "Все было хорошо, пока ты не взорвалась из-за искренней ошибки, что я забыл о проекте", — сказал он. "Если ты хочешь, чтобы у нас все было хорошо, отдай мне должное".

Я кивнула. "Я могу это сделать", — согласился я, надеясь, что это ослабит напряжение.

Я должна была дать ему преимущество сомнения, как и хотела бы получить от него.

Я не собиралась извиняться за то, что заговорила о его забывчивости, но и не должна была предполагать худшее. И это был первый раз. Я могла дать ему шанс. Я ведь любила его, не так ли? А если я его любила, то должна была дать ему этот шанс.

"И еще одно, — добавил он почти как бы между прочим. "Держись подальше от моего брата. Или нам конец".

12

Адриан

В тот вечер я пробыл в "Ящике Пандоры" до поздней ночи, уже после того, как спортзал опустел. Мне было необходимо отвлечься, чтобы направить в нужное русло бурные эмоции, бушевавшие во мне после разговора с Сиенной. Тренажерный зал в этот час представлял собой другой мир — тихий, почти медитативный, единственными звуками были лишь редкий стук гирь и ровный ритм моего дыхания.

Под приглушенным светом, посвященным Хэллоуину, я занимался с несколькими товарищами по команде, которые тоже искали утешения в поздний час. Леви был тихим, но сосредоточенным, а Лиам — отстраненным, но решительным. Часть меня все еще интересовало, что произошло между ним и Лили, но пока он никому не рассказывал.

Никто не знал.

А учитывая, что Лиам хранил свои секреты так же тщательно, как и свою сеть, я сомневался, что кто-то узнает, если он сам не захочет рассказать.

Переходя от одного упражнения к другому, я чувствовал, как напряжение постепенно уходит из моих мышц. Физическая нагрузка была катарсическим средством, способом выплеснуть накопившееся разочарование и смятение. С каждой каплей пота я чувствовал, как с меня снимается эмоциональный груз дня. Мой разум, обычно представлявший собой вихрь мыслей и стратегий, обрел редкий момент ясности среди напряжения физической активности.

Я бы предпочел трахаться, но знал, что это не отвлечет меня так, как должно.

Дом был тих и окутан темнотой. Мое тело болело от тренировки — физическое напоминание о том, сколько усилий я приложил в спортзале. Направляясь на кухню, я намеревался съесть немного протеина, чтобы помочь восстановлению. Но по мере того, как я перемещался по знакомому пространству, в моей голове неотступно повторялся разговор с Сиенной, состоявшийся днем ранее. Спортзал, конечно, хорошо отвлекал, но не избавлял от основной проблемы, а только от симптомов.

Заметив безупречно чистый пол, я понял, что одна из горничных, должно быть, убрала разбитое мной ранее блюдо. Эта мысль раздражала меня, напоминая о том, что я потерял контроль над собой. В порыве разочарования я схватил другую тарелку и разбил ее об пол. Звук бьющейся керамики эхом разнесся по тихой кухне, резко контрастируя с ночной тишиной.

Но потом я остановился, сделав глубокий вдох. Я не должен был позволять Доновану, как никому другому, так себя вести. Это был Донован — всегда второй по качеству, всегда на три шага позади.

И все же у него было то, чего я хотел больше всего на свете.

Воспоминания о Сиенне преследовали меня еще со средней школы, когда ее мать начала работать на моих родителей. Увидев ее, я почувствовал нечто такое, чего никогда не испытывал раньше и не испытывал с тех пор. Это было чувство, которое заставляло меня чувствовать себя живым, которое заставляло меня чувствовать так, как ничто другое.

И что самое ужасное, Донован знал об этом.

Он всегда это знал, и именно поэтому он был с ней сейчас.

Я был уверен, что Донован искренне не заботится о Сиенне. Он был с ней только для того, чтобы добраться до меня, чтобы получить что-то от меня.

Сиенна заслуживала лучшего, и то, что она оказалась в центре этой молчаливой войны между Донованом и мной, было для меня невыносимо.

Но что я мог сделать?

Она же ничего не делала, несмотря на то, что Донован обращался с ней как с дерьмом. Может, она и вправду заслужила это.

Ситуация была сложной, запутанной в многолетнем соперничестве и невысказанных истинах. Я остался стоять на кухне, окруженный последствиями своего разочарования, и чувствовал себя как никогда зажатым и конфликтным.

Чертов ад.

Я покачал головой, отступая назад. Я взял из холодильника протеиновый коктейль, отвинтил крышку и сделал долгий, уверенный глоток. Прохладная жидкость была небольшим утешением, временной передышкой от бури эмоций, бушующих внутри меня.

Допив протеиновый коктейль, я составил пустую бутылку на стойку, а в голове все еще метались мысли о Сиенне, Доноване и запутанной паутине, которая опутала нас всех. Здесь не было простого решения, не было четкого пути вперед. Чувства, которые я испытывал к Сиенне, долгое время подавляемые и отрицаемые, теперь были неоспоримы, и все же действовать в соответствии с ними казалось невозможным.

Я дошел до своей комнаты, и каждый шаг давался мне тяжелее предыдущего. В доме царила тишина, почти гнетущая, что резко контрастировало с хаосом моих мыслей. Когда я вошёл в свою комнату, знакомое пространство не принесло мне облегчения. Я был физически истощен, но мысленно спокоен. В голове прокручивались события прошедшего дня — череда разговоров и противостояний, не находивших выхода. В уединении своей комнаты мне пришлось столкнуться с реальным положением дел: я оказался между своими чувствами к Сиенне и верностью семье, между тем, чего я хотел, и тем, что считал правильным. Это был конфликт, не имеющий простых ответов, и, лежа в постели и глядя в потолок, я понимал, что сон сегодня будет неуловим.