На этих болванов по дурости их уже нападали.

Головорезы Мерино бросили украденных свиней, чем показали индейцам, что наши аркебузы убивают не всякий раз. Кроме того, расстегнув кирасу и дав потрогать грудь, они показали им, что неуязвимы только в этом месте. Индейцы поняли: чтобы поразить врага, надо просто целить ему в глаза или в ноги.

Частокол вокруг лагеря закончен. Губернатор собирается сойти на берег, чтобы проверить состояние укреплений. Там он увидится с полковником.

Марианна так и не желает произнести ни слова. Она лежит в прострации на моей койке. Инес буквально сражается с ней, чтобы как-то напоить и накормить. А моя чтица донья Эльвира испросила позволения поселиться на берегу вместе с мужем, лейтенантом Буитраго. Я позволила. Может быть, это ошибка... С самого замужества она мне кажется странной. Выдавая за Буитраго, я дала ей совет не раскрывать тайны. Я спрашивала, не проболталась ли она. Она клянётся, что ничего не говорила. А я сомневаюсь...

Дон Альваро страдает от эмфиземы. У меня впечатление, что ноги у него распухли ещё больше. Он уверяет: ничего подобного, он-де чувствует себя превосходно. Только признаётся, что очень огорчён тем, как Мерино-Манрике ведёт себя с туземцами, да ещё гибелью людей на “Санта-Исабель”, за которых несёт ответственность.

Я же почувствовала себя так плохо, что сегодня отправлюсь на берег вместе с ним.

Суббота 7 октября.

Из огня да в полымя, дорогая Петронилья!

Правда, Мерино-Манрике принял нас с должными почестями, с видимостью уважения. Сняв шляпу, он стал рассыпаться в поклонах и пышных фразах:

— Добро пожаловать на свою землю, ваше сиятельство! Окажите милость, ваше сиятельство, устроить смотр новому охранному подразделению. Полагаю, недоброжелатели сказали вашему сиятельству, что мои аркебузиры напали на индейцев. Те, кто утверждает, будто действовали по моему приказу, хотят меня рассорить с вашим сиятельством. Если ваше сиятельство позволит, я прикажу повесить негодяев, распускающих такие слухи и сеющих смуту в нашей замечательной экспедиции.

Такой тон показался мне невыносимым — ещё оскорбительней, чем его обычная грубость! Альваро слушал и ничего не говорил.

— Скажу вам откровенно: вашему сиятельству известно, что некоторые колонисты хотят уехать отсюда. Что по рукам ходит некое прошение. Бог свидетель: без меня эти злодеи изваляли бы честь вашего сиятельства в грязи! Это люди такие жадные, такие бешеные, что болтают что угодно. Говорят, например, что туалеты вашей супруги доньи Исабель стоили дороже, чем все инструменты, купленные вами для колонизации островов. Что цена только нижних юбок доньи Исабель превосходит жалованье всех солдат, вместе взятых, а на самый маленький из её гребней им и за сто лет не заработать. Я передаю вам такие слова с осуждением и всячески рекомендую вашему сиятельству сурово наказать болтунов. Пара злоумышленников — и порядка уже нет.

Эта наставительная речь говорилась дону Альваро на ухо: я была сочтена недостойной слышать её. Мы втроём: Мерино-Манрике по левую руку, я по правую — шли вдоль укреплений. Аделантадо никак не реагировал. Вообще. Не сказал ни слова. Только пристально смотрел на новый частокол: казалось, только им он и интересуется... И вот там, у только что законченной ограды, он и решил дать отпор коварству Мерино-Манрике. Он публично осрамил полковника, напав на его самое чувствительное место: способности к военной архитектуре.

Мерино-Манрике мнит себя гением, светилом организации обороны. Подумай только: ведь его официальная должность — крепостной комендант! Лучший в Перу! Опыта он набрался при герцоге Альбе, воюя во Фландрии. Так я могу тебе сказать, что этого великого военачальника Мерино-Манрике раздраконили вовсю!

Ты знаешь, как свиреп может быть Альваро в гневе. Он обругал всё: высоту и толщину досок, расположение контрфорсов, размер ворот, число бойниц. Приказал полковнику снести этот карточный домик и построить что-то похожее на настоящий форт.

Когда этот разнос кончился, я поняла, что аделантадо чуть не падает в обморок.

Я отвела его в караулку и усадила. Ноги уложила на сундук. Он едва дышал. Даже руки стали вдвое толще.

Потом он попросил, чтобы его отвели на борт “капитаны”.

Когда мы шли обратно к берегу, никто не мог и подумать, что он нездоров. Шаг его был так же твёрд, лицо так же величаво, как всегда. Ему удавалось поддерживать иллюзию вплоть до самой каюты. Там он разом рухнул. И в этот час ещё отдыхает.

Мне тревожно, Петронилья. Боюсь, как бы вода из ног не поднялась в лёгкие.

Что же касается утренней встречи, никакого решения не принято: ни о частоколе, ни о чём другом. Когда мы садились в шлюпку, я видела, как отвратительный Мерино-Манрике плюнул нам вслед. И его люди тоже видели. Чаша полна. От него надобно избавляться».

В этот час, перед вечером, Менданья неподвижно лежал на койке, повернув голову к узенькому окошку. Он не мог отвести взгляда от струйки дыма над вулканом, по-прежнему тянувшейся над горизонтом.

Затем, отвернувшись от моря, он на несколько секунд залюбовался Исабель. В вечереющем свете её волосы падали одной пламенеющей массой, подобной расплавленному металлу. Исабель... Страсть всей его жизни...

Она сидела по-турецки на подушках помоста и делала вид, что читает. Выражения лица не было видно под опущенными ресницами. Но не только чёрные глаза и медные волосы волновали в ней. Ещё и нежная кожа. И аромат — запах, которым он никогда не мог надышаться вдоволь. Неужели ему придётся отказаться о всего этого? Изящная шея, локоны, струящиеся по выпуклому лбу...

Он разглядывал её, как будто смотрел в последний раз. Она это чувствовала и не двигалась — давала на себя полюбоваться.

Но потом он сказал совсем не то, что ей хотелось бы слышать:

— Если я умру... после моей смерти ты должна будешь принять командование.

Она вздрогнула и присела к нему.

— О чём ты, Альваро? Ты не умрёшь!

Он не уступал:

— Но, если всё-таки умру, командование должна принять ты. Положись на Кироса. Он знающий человек; только он сможет привести тебя обратно в Перу.

— Я не хочу возвращаться в Перу! Я хочу быть с тобой на Соломоновых островах!

— А есть ли вообще Соломоновы острова?

— Как ты можешь в этом сомневаться? Конечно, есть — и ты их найдёшь!

— Может, это мираж... или гнев Божий... наказание за все мои грехи...

Она взяла обеими руками его ладонь:

— Перестань так мучиться, Альваро, — ты ни в чём не виноват! Не твоя вина, что Лопе не умеет командовать. Не по твоей вине он позволил своим людям грабить его провиант, жечь его дрова и тратить его воду. И опять же не твоя вина, если он решил сбежать от нас и направил корабль прямо на извергающийся вулкан!

— Лопе повёл корабль к единственной в виду земле, чтобы найти воду. Любой ценой — воду! Вот чего он хотел, направляясь к вулкану. Больше ничего... Как я мог не подумать о нём, о «Санта-Исабель», погибшей теперь в пламени, и о ста восьмидесяти людях, попавших в эту огненную западню! Обо всех мужчинах, женщинах, детях, которых я мог бы спасти, дав несколько капель воды...

— А двести человек на этом судне? Ты думал о них! И правильно делал! Потому что ты отвечаешь за нас: за меня, за Марианну, за моих братьев, за Кироса, за падре Серпу, за викария Эспиносу — служителей Божьих, идущих на «капитане», и, во имя Господа всемогущего и короля Испании, за успех твоей конкисты. Ты отказал Лопе де Веге в воде, которая была нужна нам, чтобы нас сохранить.

— Я отвечаю и за других! За двух священников на «Санта-Исабель» и за все души на корабле Лопе де Веги.

— Пусть так, но ты тут ни при чём. Нет, Альваро, если хочешь знать, что я на самом деле думаю, это теперь ты не исполняешь своего долга. Ведь не «Санта-Исабель», а нам: людям на «Сан-Херонимо», фрегате и галиоте — грозит большая опасность. Если ты позволишь Мерино-Манрике продолжать то, что он так усердно начал...