Исабель Баррето сочеталась браком с Эрнандо де Кастро в Манильском соборе в мае 1596 года. День в день через десять лет после первого своего замужества. Через семь месяцев после смерти Альваро. Через три месяца после прибытия на Филиппины.

И через двадцать четыре часа после совершеннолетия того, кто стал её главной в жизни любовью.

По странному капризу судьбы в это самое время в Лиме испустил дух капитан Нуньо Родригес Баррето.

Но об этом донья Исабель узнала лишь много позже.

Её горячо любимый отец отдал душу Богу в тот самый миг, когда она вручала свою любимому человеку.

«БОЛЬШЕ ВСЕГО ЛЮБОВЬ ПОХОЖА НА АД»[29]

Со дня свадьбы у неё началась новая жизнь. Избавившись от страха перед будущим, Исабель целиком предалась своей радости. Молодость Эрнандо её не смущала. В двадцать восемь лет она твёрдо шла тем путём, который сама полагала своим.

Ночь без объятий Эрнандо казалась ей пыткой. Он стал её сокровищем. Точно так же, как мечта о золотых островах царя Соломона, сила тяги к Эрнандо ослепляла и переполняла её. Согласию же между ними Исабель сама удивлялась. Равновесие сил, гармония, какой она ещё никогда не знала. Они разделяли общую любознательность, общую любовь к роскоши, общую практическую сметку... и общую жажду власти.

Он оказался таким же стремительным, как она, таким же алчным и упорным. Способным на беззаветное сострадание и на несравненную жёсткость. Эгоизм жил в нём в той же мере, что и жертвенный дух. Дорогим людям он был абсолютно верен. К тем же, кого не любил или был равнодушен — столь же абсолютно чёрств.

Исабель обрела своего двойника.

Никогда она не была ни сентиментальной, ни суеверной, но, обратившись к зёрнам и ракушкам Инес, с удивлением увидела, что там верно отмечены основные даты их истории, и без устали слушала добрые предсказания. Она считала дни и часы, которые они проводили друг без друга, и не тревожилась о том, что эта страсть поглотит их обоих.

Они мчались вперёд в одном ритме. И он и она так торопились жить, что не могли и представить себе, что может случиться, если они вдруг собьются с шага.

Когда она погружала в глаза Эрнандо свой взгляд — тот долгий взгляд чёрных очей, который был самым страшным её оружием, — он падал на колени, обхватывал её талию, утыкался лицом в живот и срывающимся голосом лепетал, как любит её. Никогда он так не ощущал величия и достоинства Исабель, как у её ног, когда сама она прямо, неподвижно стояла перед ним, вся объятая нежностью к нему. Молодой человек чувствовал, как ласковая рука ложится ему на голову, как лёгкие пальцы гладят её ото лба до затылка. И такая ласка волновала ещё больше объятий. Это движение проникало в самые глубины его души, наполняя восторгом от того, что он покорил эту женщину, и ужасом от поражения ещё более сокрушительного: он уже не существовал без неё. Она была его солнцем и радостью. И знала это. Знала она и то, что была его слабостью, изъяном в его броне. Она упивалась, чувствуя, как он трепещет, улыбалась тому, что он испытывает, и собственному обожанию тоже улыбалась. Эрнандо был бог, уязвимый только в эту пяту. Для неё — он был весь её. Вместе с непостоянством и безрассудством. Вместе с нетерпением и отвагой. Вместе с проворством и непринуждённостью. Всё это было в её власти. И она уже обдумывала грядущие сражения.

— ...Риски ты можешь взять на себя, Эрнандо. Остальное обеспечу я.

«Остальное»? Оба они понимали, о чём она говорит: о трудностях возвратного пути. Как привести в порядок «Сан-Херонимо» до начала сезона ураганов? Три недели... Невозможно. И думать нечего.

Настал конец долгим послеобеденным часам в тени прикрытых ставень в пагоде, сладостным сиестам под золотыми драконами. Конец ночным балам в резиденции, придворным интригам. В их дворце на Пласа-Майор вновь завалили столы инвентарные списки и расходные книги. А в каюте «Сан-Херонимо» громоздились друг на друга сундуки.

Эрнандо поймал её на слове. Он шёл вперёд без оглядки и не скупился на расходы. Исабель поддерживала и ободряла его. Пусть действует, пусть рискует: она трудилась, чтобы обеспечить тылы. Оба они жили в обстановке кипящих приготовлений.

Нескончаемых.

Через месяц после свадьбы «Сан-Херонимо» был готов выйти в море. Немыслимое дело, настоящий подвиг, и оба они внесли в него свою долю. Мачты и реи заменены, корпус просмолён, обшивка починена. Сто шестьдесят человек экипажа, все отборные моряки, получили плату вперёд. Воды и провианта вдосталь.

Теперь-то уж на галеоне гобернадоры всем всего хватит. Она всё предвидела.

Только две небольших детали Исабель не могла одолеть или взять под контроль: время приезда нового губернатора и ярость стихий.

Время поджимало. Ни один галеон, уходящий в Мексику, не смел поднимать паруса после 15 июля. Это был непременный закон, который очень её беспокоил. Ещё бы! Всю дорогу от Санта-Крус до Манилы Кирос твердил ей: при попутном ветре можно плыть с востока на запад, но обратно по Тихому океану вернуться нельзя иначе, как пользуясь единственным путём, открытым неким монахом-путешественником тридцать лет тому назад. Этой дорогой, бесконечной и страшной, каждый год проходил манильский галеон. Альтернативы не было: пользуясь муссонами, дующими с юго-запада, подняться очень высоко, к тридцатому или сороковому градусу северной широты, с помощью сильных западных ветров достичь побережья Калифорнии, а оттуда спуститься вдоль берега и достичь Мексики. И знать, что на подветренных островах невозможно высадиться, а значит, запастись водой и дровами. И так шесть месяцев. Пройти половину земного шара, не имея возможности нигде передохнуть. Каждый третий корабль вынужден был повернуть назад, так и нс дойдя до Акапулько. А те, которые доходили, теряли две трети команды. Даже если вовремя сняться с якоря, свирепые японские тайфуны, непостоянство течений, коварство моря, усеянного рифами, оставляли капитанам мало шансов благополучно достичь гавани. К яростным бурям добавлялись ещё цинга и прочие болезни, приходящие в долгом морском плаванье. Исабель и Эрнандо все это знали.

А паче всего знали, что этот морской путь, и так считавшийся одним из самых смертоносных в истории мореплавания, в летние месяцы становился верным путём к крушению. Самоубийством. Если отплывать, то сейчас.

Но строжайший испанский протокол не дозволял им покинуть Филиппины до прибытия Тельо де Гусмана. Они уже и так провинились перед новым губернатором: никто, принадлежащий к аристократии, а уж тем более кавалер ордена Сантьяго, не имел вольности жениться без дозволения ордена и короны. Союз же рода Кастро с родом Баррето был заключён поспешно и произвольно. Налицо непослушание королевской власти.

Мятеж? Если бы хоть кто-то в Маниле произнёс это слово, такое обвинение обошлось бы им дорого: брак был бы расторгнут, имущество конфисковано и оба супруга брошены в тюрьму.

Могли ли они позволить себе попасть теперь в опалу? Когда собирались нарушить другой закон — запрет на торговлю между Китаем и Мексикой? Нет. Для их дела поддержка манильских властей была необходима.

Ничего другого не оставалось, как принести повинную голову, склонившись перед Тельо де Гусманом. И не просто дождаться его, а ещё оплатить праздники по случаю его прихода к власти. Щедро и великолепно вложить деньги во все развлечения в его честь. Восторгаться тремя могучими слонами, полученными Дасмариньясом от короля Камбоджи — теперь этот необыкновенный дар он передаривал своему преемнику. И допустить, чтобы нескончаемые церемонии задержали их отплытие на день, на неделю, на месяц — сколько понадобится, чтобы обаять губернатора и войти к нему в милость.

— Вот и ураганы начинаются, — нетерпеливо говорил Эрнандо.