У Мадонны не осталось глаз. Не осталось рта. Конечно, не осталось улыбки, с которой она обращалась к молящимся морякам. Пропали даже те четыре корабля, которые она некогда хранила.

К концу дня Исабель поняла: Альваро никогда уже не успокоится в христианской земле. Не будет в его память честного погребения.

Она разрешила братьям бросить Мадонну за борт и приказала продолжать путь на норд-норд-вест.

С тех пор «Сан-Херонимо» один продолжал путь в безбрежности...

Но вот чего не знала Исабель Баррето, не знал Педро Фернандес де Кирос, не знал никто: они находились в нескольких милях от Сан-Кристобаля.

Пройди они вперёд ещё два дня (как подсказывало ей предчувствие) — нашли бы и «альмиранту», потерпевшую там крушение. И умиравшего Лопе де Вегу, ожидавшего помощи...

Хуже того: они не могли знать, что аделантадо Менданья вовсе не ошибался.

Приведя их в Байя-Грасьоса, дон Альваро исполнил свою миссию, выиграл свой заклад. Эта проклятая земля принадлежала к архипелагу Соломоновы острова: остров Санта-Крус — последний, самый южный из двенадцати больших и девятисот девяноста малых островов, составлявших царство сына Давидова[23].

Так что они уже были дома.

Экспедиция достигла места своего назначения.

Времени больше не было. Время остановилось. Да и пространство никуда не двигалось. Исабель казалось, будто она в центре правильного круга: днём и ночью всё тот же круг до самого горизонта, а потом его сменяет другой, точно такой же. Ей было душно. Почему корабль не движется? Но печальный плеск воды о форштевень не умолкал никогда. Даже засыпая, она слышала пение моря, стон снастей и обшивки, полоскание парусов. Почему корабль не движется?

Всё тот же запах гнили из нутра галеона. Всё те же лица, застывшие в безнадёжности. Призраки, которые то бродят, покачиваясь, то в изнеможении лежат на полуюте.

«Сан-Херонимо» стал так чудовищно грязен, на нижней палубе столько отбросов и нечистот, что раны у людей воспалялись до гангрены.

В сущности, Диего с Луисом были правы: больным было бы лучше на палубе, под навесом, на свежем воздухе. Здесь всё было не так, как казалось. И всё не так, как должно было быть.

Она видела, как взрослые мужчины воруют воду у малолеток, как матери съедают пищу, предназначенную их детям — тысячам мелких гадостей была она свидетелем. В глубине души Исабель признавалась себе, что никогда не уделяла достаточно внимания колонистам... Убийцы, проститутки, бродяги — подонки общества. С самой погрузки в Лиме она их осуждала.

Но в первое время аделантада ещё добродушно смотрела, как играют их дети на палубе. Потом тревоги и заботы сделали ей неприятным и это зрелище.

Живя рядом с ними на берегу, она их опять осудила: непокорные, строптивые, грубые, жестокие друг к другу, свирепые с индейцами...

Только потому, что туземцы на Санта-Крус не носили золотых украшений, а сами колонисты и солдаты не хотели оставаться на этом острове, они превратили лагерь в преисподнюю, оставляя свои испражнения у самых дверей домов.

Теперь она не иначе говорила о спутниках по путешествию, как называя их с безграничным презрением «эти».

Любая живая тварь для гобернадоры, не знавшей снисхождения и глухой для жалости, была лучше «этих».

Исабель ставила в пример храбрости маленькую собачку, брошенную на Санта-Крус вместе с другими собаками. Иначе было нельзя: воды не хватало, в пути их нечем было бы поить. И покуда мощные волкодавы жалобно лаяли с берега, эта собачка бросилась в море. Псина гребла, как каторжная, и добралась до трапа «капитаны», готовой поднять паруса. Исабель распорядилась выловить её. Вот собачку она пожалела за отвагу и полюбила, а людей теперь — нет. Та была смелее, пошла наперекор судьбе.

Теперь ей важно было только одно: не дать погибнуть Марианне. И Луису. И Диего. Только о том и думала: их, их спасти!

Провиант убывал день ото дня. А голод рос.

Солнца стало таким палящим, что даже на рассвете его никто не мог вынести. Днём на палубе плавились, ночью дрожали.

В сущности, прав был, пожалуй, Кирос, а не Диего с Луисом: больным лучше в трюме. То-то и оно: в сущности всё было совсем не так, как казалось.

Корабль находился в той страшной для моряков зоне, где воспламеняются паруса — в ужасной штилевой полосе около экватора. Небо было пасмурное, море гладкое, блестящее и маслянистое. Баня. И голод. Воду экономили, как только могли: меньше стакана на человека. В воде плавали дохлые тараканы, вонявшие до тошноты. Что до еды, то на кокосовые орехи с бананами колонисты накинулись с самого начала. Теперь оставалось только по полфунта муки на человека в день; из неё лепили галеты. Марианна потребовала ещё, чтобы больным давали по тарелке жидкой каши с кусочком сала, а то не выживут. Её просьбу удовлетворили. После этого многие матросы ложились и отказывались подниматься в надежде тоже получить эту несчастную тарелку.

Вместе с голодом стал назревать и бунт. Колонисты ворчали: гобернадора их объедает. У неё-то есть и вино, и масло, и даже яйца. Для себя и для своих родных она держала двадцать кур и пять свиней. Исабель отвечала: «эти» сами растратили припасы, которые она собрала для них на Санта-Крус: сожрали всё сразу. У них, замечала она, рассудка не больше, чем чувства собственного достоинства; дай им волю, они и всё остальное так же слопают. Какое там достоинство! Довольно поглядеть, в какой грязи они живут.

Аделантада же являлась к ним только причёсанной и в полном уборе. С души воротило, но она требовала, чтобы скудную трапезу ей подавали на серебре, воду и вино — в хрустальных бокалах. С души воротило, но она переодевалась к ужину, зажигала свечи и велела курить благовониями. Они там думают, что она заелась, сибаритствует, ни о чём не заботится? Неправда! Она ограничивала себя во всём, принуждала себя к крайней строгости. В каждодневном контроле за собой и своими запасами ей виделся символ своей власти, чести и свободы. Всего, что она считала прерогативами гобернадоры. Только то немногое и было у неё в мире, что она берегла здесь.

По мере того, как убывали еда, живность, инструменты, по мере того, как разваливался «Сан-Херонимо», Исабель осознавала, что не станет продолжать поиски, начатые Менданьей. И эта мысль была убийственна для неё. С каждым днём она всё больше теряла золотые острова царя Соломона.

И другая мысль преследовала её непрестанно: как сохранить жизнь своим. Она у колонистов ничего не просила. Так пусть теперь и они не оспаривают у неё того, что принадлежит ей! Если она поделится с этой сворой, жизнь Марианны, Луиса и Диего будет под угрозой. И что тогда?

— Разве моя вина, что эти разом прикончили все свои собственные запасы? Порции, которые я выделяю своей семье и слугам, — очень скудные, вы это знаете, Кирос.

Главный навигатор теперь находился в самом центре всех конфликтов. Его люди требовали, чтобы он сделал выбор, задавали ему тот же самый вопрос, который некогда задала Исабель. На чьей он стороне? Он с ними — с моряками, умирающими от голода и жажды? Или с гобернадорой, которая его подкармливает и подкупает?

— Раз ты наш начальник, Педро Фернандес де Кирос — сделай так, чтобы твоя хозяйка заплатила нам за работу своими водой и вином. А не то пустим ко дну её судно, и она потонет вместе с нами.

Когда истекли два месяца плавания, Кирос испросил новой аудиенции в кормовой надстройке. Он взбунтовался:

— Несправедливо, что на корабле есть съестное, а люди мрут с голода! Мои люди лишены самого необходимого. А у вас, сеньора, всего в избытке! Посудите сами: ведь хуже быть зарезанной, чем потратить немного из своих запасов и поделиться с людьми. Я заступаюсь за моряков не потому, что они мне друзья, а потому, что вам я друг.