— Вы мне не друг, Кирос, хоть и принимаете мою щедрость.

— Принимаю только для того, чтобы быть в состоянии вести ваш корабль. И прошу того же для остальных.

— Если бы вы были так чисты, как утверждаете, так близки к своим людям, как хотите уверить меня, вы бы не взяли от меня ничего. А вы кормитесь из двух кормушек — в прямом и переносном смысле.

— Вы всех нас убьёте своей жадностью и презрением.

— Может быть, своей жадностью и презрением я спасу хоть кого-то.

— Ошибаетесь, сеньора. Если солдаты и колонисты захватят вашу кладовую, ничто уже не спасёт. И придётся вам полагаться на одну себя.

Там хранятся припасы, которые принадлежат мне.

— Они принадлежат всем.

— Кирос, вы ни разу не сказали этого, когда приходили сюда получать прибавку к вашему рациону. Насколько я знаю, вы не делились ею ни с кем — даже с вашим другом Ампуэро. Насколько я знаю, у вас есть ещё и собственные припасы, к которым никто не допущен, кроме вас. Вы прячете для себя воду и сухари...

Не дав ей договорить, он круто повернулся. Она остановила его:

— Погодите минутку, Кирос. У кого сейчас ключи от кладовых?

— У боцмана.

— Оба ключа? И тот, что от главной кладовой, и тот, что от моей личной?

— Точно так.

— По какому праву вы передали мой ключ другому?

— Этому человеку я полностью доверяю.

— Не сомневаюсь. Но не вы ли сказали, что голодные люди способны на что угодно?

— Я в самом деле думаю, что вы должны иметь уважение к тем, кто страдает, но не захватывает принадлежащее вам силой. Послушайте моего совета: если вы к нынешним страданиям добавите ещё, они могут лечь и больше уже не встать. И тогда... Тогда ваше благоразумие никому уже не пригодится: ни вам, ни вашей сестре, ни братьям, которых вы сейчас хотите уберечь и защитить.

— Избавьте меня от проповедей! Я требую, чтобы вы взяли и принесли мне ключи от обеих кладовых. Отныне их хранителем вместо вас будет дон Диего. Вернее, вместо вашего доверенного человека.

— Потребуйте и отберите их у него сами. А мне не надобно, чтобы последний из всех моряков сказал про меня то, что говорят уже другие: что я покорился бабе, которая стирает юбки в их крови!

Они смотрели в глаза друг другу. Если бы Исабель позволила Киросу уйти с этими словами, с её авторитетом было бы покончено. Не стало бы гобернадоры. Права она была или нет, потребовав у него ключи, но уступить теперь не могла, не имела права! Вся напрягшись, Исабель медленно произнесла:

— Я отдала вам приказание, сеньор Кирос, и второй раз повторять его не буду. Прошу вас лично принести доверенные вам ключи и собственными руками передать их мне, вашему командиру. Можете быть свободны. Через четверть часа извольте явиться с порученной вам вещью.

Он хлопнул дверью. Она, взбешённая, застыла в кресле. Ва-банк! Если Кирос не повинуется... тогда она проиграла войну. Да, она была в гневе. В гневе на судьбу, сделавшую её своей игрушкой. Исабель понимала, что Кирос прав: ей следовало поделиться с товарищами по несчастью. С товарищами? Она не видела в них себе подобных. У неё не было ничего общего с этими скотами. Кроме бедности, которая теперь и её поджидала. Вдова без средств, каких много... Если она пожертвует ради «этих» последними плодами конкисты, то навсегда потеряет возможность вернуться на пропавшую землю, вернуться на Санта-Крус и сдержать слово, данное Альваро. Всё перепуталось!

И всё же аделантада понимала: Кирос ведёт себя правильней, чем она. Почему Бог больше любит этого жулика?

Или она ошибается? И Кирос действительно таков, каким кажется — добрый, сердечный человек, истинный христианин?

Нет! Она его знала: он не испугается никакой сделки с совестью. Милосердие, преданность, сострадание? Всё позёрство, всё ради выгоды. Исабель помнила, как подчёркнуто португалец повиновался аделантадо, в то же самое время осуждая его. А за спиной у Альваро он взглядами, словечками, намёками подрывал авторитет человека, которого якобы почитал, которому служил. А сострадание, выставляемое перед людьми напоказ? Это же лучшее его оружие. Неотразимое.

Она должна добиться, чтобы он принёс ключи.

Исабель усмехнулась про себя. Надо же: ставка здесь — её жизнь! А ведь эти два ключа у неё были и так. Дубликаты.

Она встала и ожидала, готовая к столкновению. Какую ещё ловушку он для неё заготовил? Вообще-то ей было страшно. Бездонная пустыня в океане ненависти...

Прошёл час.

Надо бы уже послать Диего арестовать Кироса за непослушание. Чего она совсем не хотела делать!

Или он действительно так бездарен, как говорят её братья? Хороший ли он мореход? Никогда она этого не знала, и теперь тоже. Верно одно: только он мог управлять кораблём. Отрешить его от должности? Всё равно, что зарезаться. А оставить без наказания, если он противится ей, — всё равно, что повеситься. В дверь постучали. Она пришла в себя.

— Войдите!

Она думала увидеть Кироса. Но нет. Уставившись в землю, с шапкой в руке, вошёл боцман и положил на стол два ключа.

Исабель взяла свой, а второй оставила. Она знала, что этого человека унизили из-за неё. У боцмана без серьёзной вины никогда не отнимали надзора за кладовыми. А он ничем не провинился. И она его жестоко оскорбила.

— Возьмите ключ от главной кладовой.

Он даже рукой не шевельнул. Она хотела сказать совсем другое. Всё объяснить. А на самом деле только отпустила с такими словами:

— Что вам действительно необходимо?

— Десять кувшинов воды, два кувшина масла, бочонок муки и десять кур.

— Всё получите. А больше ничего. Никогда.

Как и полагала Исабель, продукты, выданные из запасов, долго не продержались. Несколько человек объелись ими до поноса. Так, что в горло не лезло.

И опять все страдали от голода.

— Знаешь, сколько у неё там свиней? А воды для свиней? А муки в мешках?

Бунт мог вспыхнуть в любую минуту. Теперь раздачей продовольствия ведал Диего. Но в этот несчастный день матросы застали служанку Инес и рабыню Панчу наверху на юте без хозяйки. При них было два кувшина с водой для стирки белья. Тут оно и вспыхнуло:

— Надо же, сволочь какая! Нам помирать, а ей юбки стирать!

Служанок чуть не растерзали. Драгоценные кувшины разбили в драке. Кирос следом за служанками ворвался к Исабель:

— Вы совсем рассудок потеряли?

— По какому праву вы входите ко мне без доклада?

— По праву Господа Иисуса Христа, который велел отдавать своё ближнему!

— Вы сами себя считаете Христом? Не кощунствуйте, Кирос.

— Если я не могу достучаться до вашего сердца — хоть бы до ума достучаться! Будете доводить людей до крайности — они с вами покончат.

— Если вы говорите от имени бунтовщиков, вы сам изменник. Правы те, кто говорил мне: вы желаете завладеть этой каютой, всеми припасами и властью аделантадо.

— Будьте покойны. Никому здесь ваша мишура не нужна. И на палубе куда лучше, чем в вашей каюте. А впрочем, желаю вам одной на корабле-призраке прибыть в лучший мир!

По глотку воды на день.

— Марианна, попей! Умоляю! Не дури: тебе нужно много сил.

— Моя сила в Боге. Я не возьму больше, чем другие.

— Я же только для тебя всё берегу, любовь моя, деточка...

— Вот именно!

— Что «именно»? Марианна, у тебя вся жизнь впереди!

Исабель не знала, что повторила последние слова Лопе де Веги:

— Живи, Марианна...

Но Марианна была уже слишком близко к любимому, слишком близко к небу, чтобы поведать сестре: высшее блаженство — разделить с ближним его страдание.

Она придумала, что будет помогать единственному на борту санитару ходить за больными. Санитар был святой человек. Его прозвали Отшельником. Настоящее его имя было Хуан Леаль, что значит «Честный».

Отшельник сражался в Чили при вице-короле Гарсии Уртадо де Мендосе, а потом служил в больнице Санта-Анна, что в двух шагах от асьенды Баррето в Лиме. Он ухаживал за беднейшими из бедных: за столичными индейцами.