Мы со всадниками посмотрели друг на друга. После такого продолжительного пути мы надеялись отдохнуть под родным кровом. Теперь же оказывалось, что нам надо было ехать далее и в конце пути натолкнуться на битву...

Но надежда встретиться лицом к лицу с римлянами нас радовала. Нам не хотелось более ни есть, ни пить, и мы не чувствовали утомления. Даже лошади, кажется, приободрились.

— Так ты говоришь, что все отправились в Лютецию?

— Да, — отвечал старик, и затем, понизив голос, прибавил: — Ах, что тут без тебя было! Ведь ты знаешь Кереторикса-римлянина? Ежедневно бродил он с вооружёнными людьми по твоим лесам. Он делал вид, будто охотился, но вечно вертелся около Альбы и глазами пожирал твой дом. Твои всадники строго следили за ним, и он не смел уже более переступать за ограду с тех пор, как госпожа Негалена запретила ему...

— Что ты мне рассказываешь? — перебил я его. — Что может быть общего между Негаленой и этим скоморохом?

— Так она тебе не рассказывала?.. Напрасно же я тебе сказал!

— Нет, нет! Ты ничего не должен скрывать от своего господина, от своего отца... Ну, говори же, несчастный!

— С тех пор, как она запретила ему являться к ней, он не смел показываться и бродил по лесу. Твои всадники объявили ему, чтобы он не смел охотиться у тебя в лесу, что встретив его, они изрубят на куски и его и его людей. В продолжение нескольких дней он и не показывался. Но раз ночью... Я не могу сказать наверное, что это был он... Доказательств у нас нет, а всё-таки...

— Ты уморишь меня своими увёртками. Говори же... Так ночью...

— Ночью нас разбудили собаки лаем и свиньи хрюканьем. Впотьмах слышно было, как ломают ворота. Мы побежали туда и при свете луны увидели по ту сторону частокола сверкавшие шлемы и копья. Ворота мы открыли и несмотря на темноту славно отделали их... Все они убежали, и мы не успели взять ни одного. Лица их различить мы не могли: кажется, они вымазались чёрным, чтобы их нельзя было узнать. И потому назвать кого-нибудь нельзя. Хотя...

— Хотя?.. Да говори же!

— Мы спустили вслед за ними собак. Одна из собак принесла кусок одежды. Цвет и рисунок материи совершенно такой, какой носят люди Кереторикса.

— Клянусь громами Тараниса, я так отомщу этому изменнику, что все паризы узнают... Но надо отправляться в Лютецию. Сначала расправимся с римлянами, а потом примемся и за лжеримлянина... В Лютеции мы всё узнаем толком. Едем!

Наступила ночь. Мы ехали по склону горы Люкотиц, как вдруг со стороны Сены поднялся столб пламени, и зарево распространилось по горизонту. Столб был очень широкий, рассыпавшийся искрами; треск и гул от пожара походил на морской прилив... Свет был так силён, что мы видели всё кругом.

— Ведь это горит Лютеция! — сказал один из всадников. — Римляне, должно быть, там.

Мы продолжали путь при постоянно увеличивавшемся зареве. Вскоре по левому берегу Сены и по склонам горы Люкотиц мы увидели раскинутые палатки, массы людей и лошадей, сталь и бронзу, освещаемые громадным костром. В лагере было шумно, и по временам раздавались звуки труб.

За несколько шагов от лагеря мы услышали звон оружия, ударившегося о седло, и затем какой-то голос крикнул нам:

— Кто идёт?

— Паризы.

— Пропуск?

— Не знаем... Мы едем издалека... Где начальники?

— Да это ты, брат? — услышал я голос Цингеторикса, отделившегося от довольно значительного конного отряда. — Ты подоспел кстати, чтобы принять участие в пляске... Кажется, завтра мы начнём схватку.

— Где Негалена?

— Тебе следовало бы сказать Негален, так как твоя прелестная кузина считается одним из самых храбрых воинов. Она вон там, около палатки Камулогена, нашего предводителя. Все начальники собрались там на военный совет. Я тоже пойду туда, лишь только меня здесь сменят.

— Объясни мне, отчего горит Лютеция? Разве римские легионы уже так близки?

— Нет, город велел сжечь Камулоген и приказал уничтожить мосты. Мы очистили правый берег и острова. Римляне по другую сторону реки... Но, может быть, я и ошибаюсь, потому что они повсюду, и трудно сказать, где они сосредоточились! Камулоген всё это объяснит тебе... Ты заставляешь меня говорить, когда я стою на часах... и это очень дурно.

— А много ли у нас войска?

— Нас столько же, сколько и римлян. Вся страна паризов взялась за оружие... Жители Лютеции вели себя превосходно. Никогда не предполагал я, чтобы ремесленники показали столько преданности и храбрости... Даже старые и убогие взялись за оружие. Женщины из себя выходили: они выталкивали из домов мужей и сыновей, которые колебались. Когда горожане поняли, что остров защитить невозможно, они без всякого колебания и не проронив ни слезинки сами подожгли свои дома. Но при этом они поклялись, что поступят точно также с римскими дворцами.

— До этого ещё далеко! А начальники?

— Они все тут, со своими отрядами.

— А Кереторикс?

— Кереторикс-римлянин? Он ещё не появился... Ты ведь едешь с юга? Правда ли, что арвернцы побили Цезаря? Об этом ходит слух. Одни говорят так, а другие иначе.

— Правда то, что Цезарь был разбит наголову.

— Ты был при этом?.. Ну, так расскажи!

— Ты забываешь, что, стоя на часах, болтать нельзя. До свидания!

Я подъехал к палатке предводителя и нашёл там всех начальников, сидевших кругом на связках соломы. Беседуя, они ели и пили, и каждую минуту кто-нибудь из начальников вскакивал и бежал исполнять какое-нибудь приказание. Кроме того, ежеминутно являлись гонцы с донесениями.

При моём появлении раздался крик радости. Все знакомые начальники бросились обнимать меня.

Я глазами отыскивал Амбиоригу и узнал её в галльском шлеме с бронзовым поясом и кожаных сапогах со шпорами. Вместе с гордым видом начальника, в ней было что-то женственное и изящное.

Она подошла ко мне, молча пожала руку и тихо сказала мне:

— Сделал ли ты честь своему и моему отцу?

— А вот ты увидишь, — отвечал я.

Камулоген тоже встал. Он дружески приветствовал меня и спросил, не могу ли я подтвердить слухи, которые носятся о победе Верцингеторикса.

— Я еду из Герговии, — отвечал я, — и своими собственными глазами видел, как легионы бежали перед нами... Это было шесть дней тому назад.

— Так как ты сделал в короткое время такой длинный путь, — продолжал Камулоген, — ты, вероятно, умираешь от голода и усталости. Садись и, подкрепляя свои силы, расскажи нам подробности.

Я рассказал со всеми подробностями о нашей победе над римлянами.

Все присутствующие в восторге вскочили и крикнули:

— Герговия, Герговия!

По всему лагерю разнеслось слово «Герговия».

Затем я рассказал о своём поединке с человеком в красном плаще, о редкой добыче, принесённой мной, и о похвалах Верцингеторикса.

— Так Верцингеторикс похвалил ловкость и храбрость паризов! — вскричали довольные воины.

И вновь все стали пожимать мне руки.

Амбиорига встала, не говоря ни слова. Она подошла ко мне, отстранив воинов, и при всех, в присутствии двух войск, при зареве пожара, поцеловала меня. Хотя забрало её шлема, столкнувшись с моим, несколько помешало соединиться нашим устам, но всё-таки сердце моё затрепетало от радости.

Все присутствующие захлопали в ладоши; мечи ударились в щиты, и немало воинов с седыми усами провели рукой по глазам.

Крики: «Герговия! Герговия!» раздались с новой силой, точно вызов, перелетевший на другую сторону реки.

Между тем гонцы без устали привозили известия. Эти известия были довольно разноречивы, и из них можно было вывести, что один отряд римлян на судах поднимался к нам по Сене, а другой подвигался по правому берегу. С какой стороны намерены они были сделать ложную атаку а с какой настоящую, мы не знали.

Камулоген раздумывал, и никто не смел прерывать его размышлений; наконец он сказал:

— Знаете, что с нашей стороны было бы всего благоразумнее? Предоставить Лабиену ходить и переправляться, где ему угодно. Чего ему нужно? В порядке отступить, потому что Цезарь, вероятно, зовёт его. Но только отступить ему хочется со славой, предварительно разбив нас. Клянусь вам, что без всякого сражения завтра к вечеру у нас не останется ни одного римлянина. А мы сбережём свои силы и присоединимся к Верцингеториксу.